Братья Карамазовы. В 4 частях с эпилогом. Часть 1 и 2

Можете презирать Достоевского за этот дикий плеоназм: «..обратился к одной старенькой старушонке», можете его поносить за почти 100 страниц, посвященные речи обвинителя и защитника на суде над Дмитрием Карамазовым; еще, так уж и быть, смейтесь над его презрением к полякам и врачам. Но ни в коем случае не надо нашего Федора Михайловича обзывать писателем средней руки, не по заслугам нареченным гением, потому что это будет неправда!
Последний роман Достоевского «Братья Карамазовы». Это роман в четырех частях с эпилогом и вставным элементом,- повесть о «Великом инквизиторе»,- кажется несколько затянутым (объем около 900 страниц), но это вполне оправданно, не стоит даже на этом зацикливать внимание. Сочетание глубокого психологизма, раскрытия важных вопросов свободы, морали религии и элементов детективного жанра делают этот роман поистине уникальным, его можно считать вершиной творчества автора.
Главные проблемы, которые преследовали автора на протяжении всего творчества, были тщательно, скрупулезно и в то же время аккуратно выведены на сцену «Братьев Карамазовых». Каковы границы свободы человека и нужна ли человеку безграничная свобода? Есть ли бог или его придумали люди по своему образу и подобию? И как мы должны расплачиваться за использование своей «свободы»? Всем известный мотив из «Преступления и наказания»: «Тварь ли я дрожащая или право имею»- приобретает здесь новые вариации ( «Стало быть все дозволено..»).
Достоевский здесь приглашает своего читателя, вступая с ним в диалог, выраженный в тонком, с расчетом, внимании к деталям. Ему нужен прозорливый, наблюдательный читатель. И вы это понимаете, вам удается стать таким читателем, потому что детали предлагаются читателю: на, дескать, обрати внимание, видишь как это тут?
Можно выделить и некоторые отрицательные моменты. Наверное в каждом произведении они будут. Это и длинные монологи и диалоги героев, и излишняя экспрессия персонажей, к которой впрочем привыкаешь, и большое количество униженных и оскорбленных для одного романа. Но это же Достоевский и в этом вся соль его, как говорится.
Но в целом, все очень даже по-достоевски.

Я стану другой, я стану лучше, чем есть сейчас. Что такое бог, и верю ли я в него? Зачем вообще всё? Может и правда что угодно дозволено? Но если все дозволено, то пусть лучше человек выдумает бога. Пусть будет светлая надежда, уж в этом я точно уверена.
Я определённо не сдвину гору своей верой. А Алёша бы сдвинул?
Что такое вечность? Вдруг это "комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность", - цитирую я уже другое произведение Достоевского.
Ф.М. заставил меня метаться из стороны в сторону, меня - ту, которая отрицала вот это вот всё. Пусть он мне простит. Простил же мысли (противоположного, правда, характера) своему любимому Алёшеньке.
Автор любит своего героя, и ещё в предисловии отмечает его как главного. И я люблю Алексея.
Я люблю человечество, хотя любила и до прочтения "Братьев Карамазовых". Просто сейчас хочется отыскать все самое лучшее в себе, и отдавать бесконечно людям. Хочется не оскорбляться, прощать и просить прощения, хочется чистоты и мира.
И как ни будем мы злы, чего не дай бог, но вспомним о том, что добро есть, и не посмеем смеяться над слабостью человеческой.

Очень тонкий психологический роман. И правы те, кто называет его апогеем всего творчества Федора Михайловича. Здесь улавливаются мотивы поведения, черты характера персонажей других произведений.

И размышляя теперь о "Братьях", я ловлю себя на мысли, что мне трудно сосредоточиться на каком-либо моменте. Они бросаются в глаза во время чтения, и поэтому требуют размышлений немедленно, сразу после появления на странице.

Но все же не могу не упомянуть старца Зосиму. Пусть это и звучит гротескно, его история, его размышления и наставления оживили во меня веру. И с такой силой, что хотелось плакать. Вначале когда я прочитала такую его мысль как "всякий пред всеми за всех и за все виноват", она меня поставила в ступор, потому что Федора Михайловича я всегда читала легко, и если не усваивала, то хотя бы понимала или думала что понимала каждую его идею, каждую строчку, а тут вдруг застряла... И так до конца и не освоила, может прочувствовала на какой-то момент, но не усвоила... Это великая идея и мысль, которая может возникнуть и закрепиться в мозгу человека только от его большой любви к Богу и другим людям, как созданиям Божьим. И пока мне неподвластна.
Надеюсь, что каждый, кто начнет читать этот роман, не пожалеет своего времени и будет останавливать чтение, чтобы прочувствовать каждую буковку, и поверьте мне, вы не пожалеете.

Я не думаю, что вообще возможно написать "рецензию", к такому роману как "Братья Карамазовы". Это даже как-то неуважительно по отношению к такому необъятному роману.Это скорее будут неразборчивые мысли и ощущения, напечатанные исключительно для себя, чтобы я смог вернуться в то, что я когда-то испытывал при прочтении. Как-то я читал Мураками, и главный герой его книги, рассуждая у себя в голове о книгах, вдруг задался вопросом, а кто нибудь еще помнит имена братьев Карамазовых? Лично я запомню навсегда! Митя,Иван,Алеша... я из того рода людей, которые по ходу любого фильма или книги, всегда ищут героя, который ему по нраву, а тут я метался в поисках, в какой-то момент я припал к адекватности Ивана, в какой-то момент к доброте Алеши, да порой и к Мити, пылкому, но до ужаса искреннему, но так и не определившись, я понял одно, что я лишь по ходу одного дня могу пребывать в состоянии ТРЁХ братьев поочередно. И это натолкнуло меня на главную мысль, что все мы Карамазовы, кто-то больше, кто-то меньше.Что касается конкретно сюжета, то он крайне запутан и увлекателен. По его строчкам хочется лететь, узнать, что же там дальше, как же там всё будет, но к ногам словно пудовые гири привязаны. (с) кто-то. На что нельзя было не обратить внимания, это на религиозную сторону книги. Мало того, что она присутствует от начала до конца. Так еще и монологи на несколько страниц о значение Бога, отношения к нему, о значение человека, как Бога, можно ли делать абсолютно всё? Масса вопросов, на которые каждый отвечает для себя сам. Лично мне это не мешало читать роман, хоть я и всем атеистам атеист, но все же отношусь с уважением к религии. А если в двух словах, то это великая классика!

Прочитал. Вчера прочитал, а теперь только пишу. Медленно пишу, с паузами – так точно, как и книгу читал. Так, думается, как и писал её Фёдор Михайлович. Что в ней? – Ежели не читал романа и собираешься взяться за него стремглав же, не читай дальше, сломаешь интригу. Если же планируешь открыть его через недельку хотя, то, пожалуй, что и читай: к тому времени описание сюжета выветрится, а вкус, заманчивый вкус, – останется, да, может, и нарастёт.

С первых глав кажется, будто роман «Братья Карамазовы» – это диалог Достоевского с самим собой. Вот он рассуждает «с одной колокольни» словами Митеньки – и тут же сам себе оппонирует рассужденьями Ивана. Вот он недобро посмеивается над шутовством Фёдора Павловича – и тотчас же «кланяется ему в пол» всепрощающим старцем Зосимой. Тут поначалу и Фон Зон, и Карл Мор, и архиультрамонтантство даже. Не покидает ощущение, что весь первоначальный «философский разброс», эта диалектика, живёт в уме самого писателя, что он все исходные позиции уважает одинаково, и что для чего-то же он уж точно опору создаёт, сказать «холст грунтует».

Отдельно от всего стоит только Алёша. Намеренно отдельно. Это будто ему лично Ииусус сказал: «Будьте в мире, но не от мира». Алёша – это не человек в обычном описании Достоевского, это сверхчеловек, это Херувим, это совесть, это любовь. В нём никогда не найдём мы страстей, терзаний и внутренней борьбы в том виде, в каком это так точно всегда передаётся Писателем касаемо любых героев. И он всегда всё знает наверно, ни разу во всём романе мысли Алёши не бывают ошибочны. Он не то что не скажет никогда и слова неправды, а и полслова не утаит даже! – Всё точно, правильно, всё говорится полностью, до последней мельчайшей даже мыслинки. И неудивительно, что все кругом любят Алёшу. Читая роман, постепенно уже ждёшь на все поводы Алёшиных разъяснений – как неизменно достоверных. Фёдор Михайлович и не тягается с ним в праведности, подчёркнуто ставя Алёшу выше себя самого.

Праведник же в романе «от мира людского» – это старец Зосима. Это он кутил и развратничал, это он избил своего денщика, это он вызвал соперника на дуэль, встал под выстрел и... выбросил пистолет, вспомнив здесь слова умирающего брата о том, что «за всех я виновен, за весь мир виновен, но люблю в этом мире всё, каждую травинку люблю». Старец Зосима постигает Любовь через послушание, через аскезу, через служение людям, а всё равно остаётся простым земным человеком, который «вареньице-де любит, конфетки, удовольствиям телесным потакает...» Это человеческое и является нам особо сразу по кончине старца (кто читал, знает, о чём я тут).

Про «Братьев Карамазовых» справедливо говорят, что роман этот – описание непостижимой души русской, описание борьбы атеизма и религии, борьбы Божественного поперёк дьявольского. Всё так. «Како веруеши, али вовсе не веруеши?» – звучит главной мыслью, по мнению многих. Согласен. Для меня же в книге звонко прозвучала ещё одна борьба: борьба ума и сердца. Скажу, пожалуй, звонче прочих прозвучала. Разберём.

Алёша живёт только сердцем. Он не читал книг, он не пускается вслед за суетливой логикой, но он всегда прав! Он всё говорит «в точку» и точно знает всегда мотивы и переживания всех людей. Он слышит сердцем. Он знает сердцем. Это недостижимо, как считает, я думаю, Достоевский, но это – идеал. Никто в романе не выказывает такой глубины и проницательности, как Алёша.

Иван, напротив, – чистый ум. Ум пытливый, мечущийся, ищущий. Он отвергает душу. Вспомним диалог:
«— Неужели вы действительно такого убеждения о последствиях иссякновения у людей веры в бессмертие души их? — спросил вдруг старец Ивана Фёдоровича.
— Да, я это утверждал. Нет добродетели, если нет бессмертия.
— Блаженны вы, коли так веруете, или уже очень несчастны!
— Почему несчастен? — улыбнулся Иван Фёдорович.
— Потому что, по всей вероятности, не веруете сами ни в бессмертие вашей души, ни даже в то, что написали о церкви и о церковном вопросе.»
Что в итоге? Куда привели искания Ивана? – Им завладел «чорт». Даже и в буквальном смысле, а кроме того, в лице Смердякова. «Один гад задавит другую гадину,» – говорил Иван вначале. В конце концов так и вышло, только не Митя задавил отца, а Смердяков удавил, медленно и изуверски удавил самого Ивана. Сам Смердяков – воплощение ума, ума острого, жестокого, сухого. Ума, который никогда и не противостоял сердцу, а едино лишь жил нигилизмом и уничтожением. По ощущениям, Смердяков и не явился даже полноценным героем романа, а более как «порождением больного ума Ивана», потому он и чорт, и никто более.

Митя. Этот человек ум отвергает «за отвращением к нему». Он так же, как Алёша, живёт только сердцем. Но в его сердце, против Алёшиного, бушуют страсти, кипят, от стены к стене бросают. Митя – самый живой герой, самый, если хотите, «русский». Кутить – так, б..., кутить! Любить – так до безумия! Безумство – вот имя ему. Тем он и живой, тем он и близкий. И судьбу себе подобную изобразил: Никто во всю книгу не был так «дико» и беззаветно счастлив, как Митя, никто же не был и так несчастен. Как сам говорит, «по безудержу своему». Вот тут, как мне кажется, – сердцевина самого Достоевского. Если к Алёше он относится благоговейно и где-то подобострастно, то Митю Писатель любит горячей «отеческой» любовью. Поговаривают, что Достоевский не любил отца своего, натерпелся от того в детстве, его же и вдохнул в мерзкого Фёдор-Палыча, а вот Мите выступил тут отцом любящим, прощающим и карающим даже из любви. Так чувствую. Тем же паче, что именно это он передал через защитную речь адвоката Фетюковича, речь, наполненную отеческой любовью, речь, которую одну хочется перечитывать раз от разу.

Катерина Ивановна. В ней ум живёт отдельно от души. Душе не хватает сердечности, и она оттого заполняется глубочайшим чувством вины. Под этим чувством она когда-то пришла к Мите униженно за деньгами. Под ним же она целует ручку «этой твари» Грушеньке, под ним же самопожертвенно клянётся любить Митю против себя же самой. Любить-то, на поверку, особо и нечем, а вот жертвовать собой – уже самоцель. Несчастной быть – вот Катино утешение. По «виноватости» же своей и стремится всем везде помочь: и деньги Снегирёву, и врача Ивану, и гробик Илюшечке. Не по любви – по одной лишь «виноватости».

Напротив Грушенька. У этой – хотя и ум, но куда более страсти и «полоумства». Такая же в точности, как Митя. Оттого и вместе они, да оттого же и вместе-то быть не умеют. «Как взойдёт ко мне, так мы всякий раз и поругаемся,» – говорит Митя, ожидая в остроге суда. У них и не может быть по-другому! – Снова прав Фёдор Михайлович.

Ум против сердца. Ум – непременно дьявольское, сердце – оно от Бога. Такой мне видится главная мысль романа. Повсюду видится.

И вот главное. Никого, думаю, из нас не миновало ощущение несправедливости приговора. Как же? Да как же виновен-то? Но ведь Смердяков же! – А вот тут совсем глубоко у Достоевского. Помните, чем заканчивается роман? У того самого камня, где когда-то Илюшечка молил Митю отпустить отца, когда Митя волок Снегирёва за «мочалку». Теперь Илюшечку похоронили. Теперь Снегирёв, и без того глубоко несчастный человек, потерял сыночка... А не забыли мы, к плюсу, ещё и того, что Катя, глубоко несчастная женщина, принуждена теперь выхаживать Ивана, который сейчас же меж двух миров... А и то помним, что Грушенька теперь будет 20 лет вместе с Митей «руднички нюхать»... Да и Митино «убью отца» тоже помним. Так что, тут не «социальная», тут Высшая справедливость ощущается. И к тому же, ведь нет ощущения, что Митя сейчас сгубит себя, нет! Напротив! Мы верим, что буйство уймёт, что усмирится, и всё кругом уладит. «Его в Сибрь везут, а он счастливым быть готовится,» – мелькнула, было, фраза, единственная, замечу, Алёшина фраза, где он вдруг чему-то удивлён. Мигом пролетела в тексте, а меж тем, в ней и надежда, и всему довольное объяснение. Так что, в приговоре не кара даже больше, а искупление, просветление, Спасение, если хотите...

• - -

• - -