Чевенгур. Котлован. Рассказы

Неприкаянность, пустота, серость. Жизнь - не жизнь, а терпение в ожидании смерти. И листок на дереве несчастен, и птица, и скот, и человек. Большей тоски и представить себе нельзя, чем та, что окружает героев повести. Остаётся только лечь в гроб и закрыть глаза, как многие и поступают.
Мне кажется, этот гротеск хорошо отражает одну из сторон того времени, когда писалось произведение. Обычно говорится, что люди тогда были полны энтузиазма и веры в светлое будущее. Мало доходит до нас информации о тех, для кого рушился его привычный мир, и было непонятно, что ждёт в дальнейшем, и ради чего стоит жить. И Платонову удалось показать всю остроту этого переходного периода и заставить читателя почувствовать все те сомнения, которые, должно быть, испытывали многие в эпоху коллективизации.

Невозможное, невообразимое чтение. Прочитав последнюю строку, ощущаешь себя словно пережившим приступ шизофрении. Безумное время Платонова: прошлое, настоящее, будущее сливаются в единое целое, меняются местами, распадаются. Пробираешься, продираешься сквозь язык. Раз за разом перечитываешь фразу и не находишь смысла. Слова тоже распадаются и кажутся бессмысленными, как коммунизм Чевенгура, как жизнь " прочего", как судьба человека. У Платонова так тесно спаяны и слиты: реализм, экзистенциализм, аналитическая психология и евангельские мотивы. Горе, боль, смерть- все " скучно". Как часто у Платонова " скука" и " тоска" заменяют все. Калейдоскоп образов- марш теней в выжженной степи. Чтение, требующее невероятного сосредоточения.

Мне всегда страшно читать о гражданской войне, о революции. И безумно жалко людей, которым не повезло (по-другому и не скажешь) родиться и жить в те страшные годы. И больше всего жалко потому, что я знаю: это не закончится только революцией или только гражданской войной. Так, чтобы можно было сказать, переживи следующие 3 года и сможешь выдохнуть спокойно, все будет хорошо. Нет, не будет. Будет еще много войн. Будет еще самая страшная война - Вторая мировая, обернувшаяся для нас Великой Отечественной. А до неё будет еще сталинский террор. Мне страшно представить это. Страшно читать о людях, живших в то время. Хотя, на них ЭТИ знания не давят каждую минуту. Они верят, что будет время, когда можно будет выдохнуть и жить спокойно.

И все-таки не сказать, что я люблю, но мне интересно читать об этом. Потому что я каждую книгу пытаюсь понять, что же чувствуют люди на сломе эпох. Просыпается ли в них какое-то предчувствие. Да просто, есть ли у них вера в обещанное "светлое будущее"?

Но именно вот эта книга меня не зацепила. Хотя аннотация, да и множество положительных рецензий вызывали большие ожидания, которые, к сожалению, не оправдались.

Единственное и самое яркое, самое четкое ощущение от этой книги - духота. Она начинается с началом повествования, с неурожаем, вызванным засухой. И остается до самых последних страниц. Всю книгу мне было ужасно душно. С большим трудом сквозь эту реально ощутимую духоту доходил смысл происходящего.

Может быть просто не моя книга. Может быть просто не сейчас, а позже я все же увижу в ней что-то особенное, притягательное. Но пока она не оставила особых впечатлений. Только жалость к людям, попавшим в кровавую мясорубку тех лет.

Весь роман воспринимался мной как монолог одной неспокойной души, живущей в атмосфере экзистенциального ужаса.

Условно он состоит из трёх частей: роман-взросление, роман-приключение и роман-утопия.

Часть о становлении главного героя (а голос Александра Дванова звучит таковым) впечатлила меня двумя вещами. Когда приёмный отец Александра покидал деревню, он был последним жителем, и на окраине ему попался ветхий дом, из дымоходной трубы которого рос подсолнух, тянущийся к солнцу. Картина жизни среди смерти. То чувство, что у Маркеса в "Сто лет одиночества" падало с неба жёлтыми маргаритками вместо дождя.

И вторая сцена, когда биологический отец Александра от неутомимого любопытсва жизни и смерти, от тоски уходит на дно озера, посмотреть, правда ли там пропавший город Китеж, куда вход только праведным.

Вот какие люди вырастили Александра Дванова, немудрено, что он смахивает на блаженного. Вообще, мне постоянно казалось, что он неокрепшего ума человек, всегда в тщетных размышлениях о самых заурядных вещах.

Приключения Дванова и Копенкина мне запомнились тоже двумя сценами.
Во-первых, сам Копенкин на Пролетарской Силе для меня не Дон Кихот (хотя безусловно он), а Ведьмак на Плотве (сорре, Платонов). Во-вторых, сцена знакомства героев с Фёдором Достоевским. Считываю её как насмешку: я вам не отссылки и не оммаж, а в лоб говорю, что моего персонажа одного эпизода будут звать Фёдор Достоевский. В честь великого писателя невеликий человек.

Другим его персонажем будет бог:

Сам Чевенгур же град утопичный, населённый людьми без личностей. Они всё доводят до крайностей, извергают штамп за штампом, невинны в своём невежестве, хотя среди них убийцы и палачи. Труд — капиталистическая выдумка, нам трудиться не нужно. Собственность — механизм капиталистического рабства. Все буржуи плохие, все коммунисты хорошие. Совчуствия никто не заслуживает, даже умирающий от голода мальчик.
Что примечательно для меня так это то, что в городе Чевенгур не было ни одной покоровшей меня сцены или диалога.

Мне очень понравился текст, но опять же, он звучал для меня голосом одного единственного человека, говорящего с самим собой. И только.