Избранные сочинения в 3 томах. Том 2. Дар. Весна в Фиальте. Пушкин, или Правда и правдоподобие

К этому произведению я подошла как-то неостоpожно, не почитав отзывов и имея очень смyтное представление о нем. И зря, потому что оно оказалось гораздо сложнее, чем я ожидала, и настолько, что мне не раз хотелось отложить книгу в пpоцессе чтения. Это автобиографичеcкий роман, рассказывающий о жизни и cтановлении как пиcателя эмигрaнта Фёдоpa Конcтантиновича Годyнова-Чеpдынцева (фамилия-то кaкая!). Его жизнь в Геpмании, тоcка по pодине, попытки написать cерьезный роман - это всё составляет сюжет произведения. Но в то же время «Дар» - это «роман в романе»: наш главный геpой пишет книгу о жизни кpитика и писателя Н.Г. Чеpнышевского, и даже целая длиннющaя глaва поcвящена ему - она и есть роман Фёдоpa Константиновичa. Постоянные отклонeния от основных событий, ёмкиe фpазы, и в то же время всё какими-то лёгкими, «поpхающими» штрихaми, невeроятное влaдение русcким языком - все это хaрактерные чеpты произведения.

Самое масштабное и самое значительное (по мнению критиков) произведение Набокова произвело на меня впечатление... неоднозначное. С одной стороны - погружение в этот язык. О, так точно подметить, сформулировать, удивить неожиданным сравнением или вызвать отвращение к герою одним лишь метким эпитетом мог только Набоков. Да, фразы у него тяжеловесные и заковыристые... но когда удается пробраться сквозь лабиринт сложноподчиненных предложений, причастных оборотов, замечаний в скобках... понимаешь, что это - классика. Вот просто наугад, из первой главы:

"Связанное пианино" с двумя маленькими металлическими подошвами - представили? :)

Самый большой роман рассказывает о начале творческого пути писателя Федора Константиновича Годунова-Чердынцева. Персонаж, понятное дело, выдуманный, но получившийся очень живым и настоящим. Повествование ведется от третьего лица... но в какие-то моменты незаметно сбивается на первое, и вот уже появляется это "я", делающее рассказ более интимным и доверительным. А потом глядишь - снова "он". А эти диалоги с поэтом-конкурентом Кончеевым! Сначала ловишь себя на том, что перестаешь понимать, кто из них двоих сейчас говорит.... пока не оказывается - снова и снова, - что это диалог-монолог с самим собой... Но это не раздражает, а воспринимается вполне естественно.

Герои Набокова в той или иной мере повторяют его судьбу. Федор Годунов-Чердынцев эмигрировал из революционной России "семь лет назад", но внимательный читатель легко может восстановить даты: в 1918 году, то есть "нынче" у него год двадцать пятый. И роман описывает события этого двадцать пятого года и еще нескольких лет после него, прожитых в Берлине, с редкими отлучками в детство или в юность и... обрывается на самом интересном месте...

Писатель, писательское ремесло, писательская среда - вот основные темы романа. Для русского писателя Набокова отъезд из России был трагедией. По пути на очередной урок с бездарным учеником Федор Чердынцев сокрушается:

И чуть ниже еще одно горькое признание:

Неторопливое задумчивое повествование о неторопливой (бессмысленной?) жизни в послевоенном Берлине. Талант писателя (тот самый "дар") только зарождается, тонкая книжица стихов уже радует душу - всю первую главу Федор с наслаждением перечитывает собственные стихи, напечатанные и представленные публике. Меня поразило вот такое:

Написано, конечно, тяжеловато, такое не декламируют на праздниках, но какие образы! "Рождественская скарлатина"! Когда весь мир радуется празднику, обидно ведь лежать в сумрачной душной комнате одному... Кстати, я тоже всегда умудрялась заболеть на каникулы или на праздники... к счастью, не скарлатиной.

Была еще история с сыном берлинских знакомых Яшей... если честно, страшноватая история... в которой природная порядочность и обязательность сыграли злую шутку... И удивительные, теплые, живые воспоминания об отце - путешественнике и собирателе бабочек Константине Годунове-Чердынцеве. Интересно, напишет ли Федор когда-нибудь книгу об отце?..

И все было бы так же изысканно-доверительно... если бы в середине книги не появилась эта длинная, запутанная, злая биография... Николая Чернышевского, написанная якобы нашим молодым писателем Федором Константиновичем. Уж не знаю, чем Чернышевский не угодил самому Набокову, но местами эта "биография" смотрится просто издевательски. Ладно еще, заявление "Все, к чему он ни прикоснется, разваливается." Но дальше хуже:

К Чернышевскому особой любви я никогда не питала, "Что делать?" в десятом классе читала по необходимости, но без интереса, но после такой "биографии" с трудом удалось преодолеть отвращение. Все его "гражданские подвиги" стали казаться глупыми и бессмысленными, отношение жены (открыто изменявшей ему направо и налево) оправданным, а желание царя сплавить неугомонного старика куда подальше разумным... Да, я читала вдогонку, что столь негативное описание отражало отношение к Чернышевскому самого Набокова, но эту (центральную!) часть романа я мучила долго-долго... один раз даже забросила книгу, не осилив этого набора разрозненных фактов без хронологии и порядка... а потом, через несколько месяцев, таки заставила себя это проглотить. По объему это была четверть книги! Как назло, следующая глава начиналась... с отзывов на "книгу начинающего писателя"... и была столь же скучной, как и собственно биография.

Но, к моей радости, и это скоро закончилось. И Набоков вернулся к своему фирменному стилю - немного напыщенному, немного тяжеловатому, но неизменно изысканному. А когда в жизни Федора Константиновича появилась Зина... жизнь расцвела новыми красками! Даже стало жаль потраченного на Чернышевского книжного пространства.

Этот последний большой роман Набокова на русском языке вышел в 1938 году. Потом был первый англоязычный опыт - "Истинная жизнь Севастьяна Найта" - и целая серия поздних романов Набокова, среди которых, конечно, нашумевшая "Лолита", - написанных уже на английском языке. Я уже писала о небольшой повести "Камера обскура", но это еще "русский период" (1933). "Дар" называют вершиной творчества писателя. Спорить с этим я не буду, но и подтверждать не решусь. Русский писатель, оторванный от России, - здесь эта трагедия показана настолько проникновенно и лично...

Но "нечистоплотного и неряшливого" Чернышевского я простить не могу... поэтому только четыре звездочки.

Я даже не знаю, как рекомендовать этот роман - и кому. Сразу скажу, что читать такое нужно... подготовленным. Есть даже целые пособия "Как читать "Дар" Набокова" - но это уже слишком... То есть ни о какой легкости и увлекательности речь не идет, но зато как тонко плетется кружево слов! Попробуйте... а вдруг...

... и не кончается строка.

Это ужасно. Кошмарно, просто немыслимо.
Как-то невозможно ощущать, что чтение окончено (язык не поворачивается сказать "книга окончена"), должны быть окольные пути, может быть, лента Мёбиуса, но непременно требуется новая глава, новые сочетания слов. Набоков совершенно не различает первое, третье лицо, повествование, письмо матери, роман в романе, разговор с Зиной или вымышленный диалог с Кончеевым, или сон, или иное возможное будущее. Текст один, единый и единственный, он тянется, мнется на языке читающего, и этим слабо отличим от текста жизненного, от полотна обыденности, где так же неразличимы явь, видения, прочитанные и просмотренные миры, косвенная речь, цитаты, реминисценции и ложное, податливым сознанием подведенное под истинное. Поэтому как может это закончиться.

"Дар" - тяжелый дым. Первые семьдесят страниц ненавидишь, читаешь их просто из принципа, или уж если надо. Потом начинаются вялые мыканья слепого сюжета - туда, сюда, по чуть-чуть, по имечку, по местечку, и перед тобой толчками распускается текст. Вторую главу ты вдруг проглатываешь (даже не смакуя, потому что так неожиданно, потому что сам как-то и не понял), вот третья такая же, но тут позволишь себе насладиться, вчитываясь в игольчатые диалоги и кропотливые материалы к четвертой главе. А там внезапно натыкаешься на булыжище на тропиночке, на китайскую стену практически, на этот роман в романе, на жизнь в жизни, которая вроде как вложенная, приросла, и уже не оторвать, но вот смотришь в эти слова и думаешь: Бже, зачем это. Может, пропустить? Дочитать потом? Оставить на будущее? Тесно и сухо в этой четвертой главе, но ты все же (по правде говоря, и не без щекочущего читательского любопытства) добираешься до заключительных восьми стихов. Последняя часть, кажется, самая - самая всё, самая счастливая, чистая, короткая и летне жаркая. Через нее проскальзываешь, как Годунов, холодным телом извиваясь между людей и вещей, и остаешься в ночном Берлине, где подобие белых ночей: воздух был прозрачно-сер, и мыльным маревом плыли туманные дома, остаешься весь мятый и теплый, в ночных туфлях, в старейшем мятом костюме, запятнанном спереди, с недостающей на гульфике пуговкой, мешками на коленях. И кажется, что эта ночь - она никогда не закончится:
судьба сама еще звенит, - и для ума внимательного нет границы, - там, где поставил точку я: продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, - и не кончается строка.

Как можно работать с набоковским текстом? Для меня очевидно, что будет не хватать винтиков, будет не хватать сил, всеохватности, дара, в конце концов. Набоковеды, поглощенные (в прямом смысле слова) материалом, начинают разворачивать собственные тексты, незаметно для себя чертят собственные шахматные поля, рисуют задачи, перебирают решения, играют словами, мешая их на клетках: что получится, если так? О, а ведь есть еще ход конем, ну-ка? Это искусство, в котором наука растворяется в виду специфики материала.

Как можно читать набоковские тексты, и, закрывая книгу, складывать ее обратно рядом с кроватью, в комодик, на полку? Кощунственно тупо пялиться на игру слов и порождаемых смыслов, посмеиваясь про себя, а в качестве платы предлагая место темы в завтрашнем разговоре с друзьями и случайную лоскутную цитацию. Хочется сказать, что набоковские слова нужно холить, лелеять и гладить по шерстке, но ведь, в сущности, это и недалеко от истины.

Вершина русскоязычного творчества Набокова и один из самых эстетских романов в мировой литературе. Сюжета на пол чайной ложки, да он тут и не нужен, но как же красиво это написано!

Набоков со своей системой архивирования действительности в принципе писатель непростой, требующий вдумчивого чтения. В данном случае на его сложный, требующий от читателя определённой подготовки и знаний русской литературы стиль изложения, накладывается практически полное отсутствие сюжета. Роман сосредоточен на внутренних мыслях и переживаниях, а также на духовном росте и творческом становлении молодого русского писателя, живущего в эмиграции. За Фёдором Годуновым-Чердынцевым отлично угадывается молодой Набоков, хоть сам он в предисловии всячески отрицал автобиографичность романа.

Опять же, по признанию самого автора, главной героиней романа является русская литература, которую нужно сохранить и спасти в условиях отрыва от корней, и сделать это могут только тонко чувствующие мир люди. В этом разрезе вторая глава про путешествия отца и сон про отца в конце романа очень важны, так как дают герою (и читателю) понимание, что отец одобряет то, как развивается, что в себя закладывает и куда идейно движется его сын. Неспроста в тексте упоминается и «Капитанская дочка», идея которой тоже построена на спасении через дарение.

Чернышевский и его жизнеописание в романе олицетворяет другую сторону, символизируя бездарность и неспособность чувствовать биение сердца окружающего мира. Точно так же, как его берлинский однофамилец, выбирая путь смерти, являет собой оборотную сторону стремления к жизни, которое выбирает Годунов-Чердынцев.

Ну и конечно нельзя не отметить абсолютно Набоковский финал, выводящий читателя и героев за рамки повествования возле дверей, попасть за которые они так стремятся.

Это непростой текст, который надо читать медленно, вдумчиво, смакуя каждое слово и наслаждаясь стилем и авторскими решениями. Если вы ищете в книгах именно это, роман имеет шанс вам понравиться.

Писать отзыв после первого и пока единственного прочтения этой книги — не просто несвоевременно, но даже как-то неприлично. Это сложное по своему составу произведение, состоящее из множества пластов, поэтому разобраться в нём с ходу, в один приём, попросту невозможно. "Дар" требует от читателя большого умственного напряжения и внимания. Это книга о поиске героем своего места в литературе, роман о романе.

Достаточно сказать, что историк литературы  Александр Алексеевич Долинин , проделавший огромную работу, результатом которой стала его книга  Комментарий к роману Владимира Набокова «Дар»  , заметил, что «многолетнее изучение "Дара" убедило меня в том, что роман требует не только сопроводительного, но и отдельного монографического комментария, поскольку в нём насчитывается более тысячи мест, требующих пояснения». Что тут можно добавить?

Роман дался мне нелегко, это правда. Местами приходилось перечитывать один и тот же абзац (предложение, фразу) по нескольку раз, продираясь сквозь густые заросли набоковских метафор, иносказаний, грамматических и лексический конструкций. Сумасшедший, фантастический, удивительный слог!

Как читать роман? По словам Долинина, «если читать роман традиционно, как линейный текст, от эпиграфа до финальной онегинской строфы, то авторский замысел понять трудно. События в романе развиваются вяло, преобладают рассуждения». В предисловии к английскому изданию Набоков дал читателям ключ к прочтению романа:

«Сюжет первой главы сосредоточен вокруг стихотворений Федора. Во второй литературное творчество Федора развивается в сторону Пушкина, и здесь он описывает зоологические изыскания отца. Третья глава оборачивается к Гоголю, но настоящий её стержень — любовное стихотворение, посвященное Зине. Книга Федора о Чернышевском, — спираль внутри сонета, — занимает четвертую главу. В последней главе сходятся все предшествующие темы и намечается образ книги, которую Федор мечтает когда-нибудь написать: «Дар».

Признаюсь, я отношусь к Набокову с особым пиететом. Разве может не восхищать его виртуозное владение, наверное, всеми возможными инструментами и средствами русского языка? Да что там русского! Позднее, когда он писал и издавал свои книги уже на английском языке, один из американских литературных критиков отметил, что «словарный запас г-на Набокова способен сразить наповал составителей Оксфордского словаря».

Для меня Набоков — необъяснимое явление, гость из космоса, представитель высокоразвитой цивилизации. Творческий гений, безукоризненно владеющий словом. Глубоко эрудированный и смелый в суждениях человек.

Всем тем, кто интересуется творчеством Набокова, безусловно, стоит прочесть эту книгу. И одного раза будет явно недостаточно.

Обратилась к творчеству В.Набокова, и увлеклась чтением на всю зиму.
Я рада,что к этому роману подошла постепенно и читала не торопясь.
Теперь, познакомившись с основными романами и рассказами , "Дар" открылся,как совокупность всего творчества автора. В этом центральном произведении о русской литературе увидела фрагменты многих авторских мыслей ,ставших самостоятельными произведениями. Основная проблематика многослойного текста- размышления Набокова о роли писательского дара в судьбе творческого человека.
Формой "Дара" писатель избрал" роман в романе". Сюжеты о Ф .Годунове-Чердынцеве и Н.Чернышевском.
Деятельность литераторов проходит в атмосфере споров, откликов, рецензий, разных точек зрения.
Роман разбит на главы.Содержание первой главы посвящено стихам- воспоминаниям Федора Чердынцева, поэта эмигранта, проживающего в Германии. Вторая часть , об отце путешественнике и семье героя.
Описывая экспедиции и труды ученого, автор обращается к Пушкину.
Третья глава - любовное стихотворение к Зине Мерц,в которую влюблен Чердынцев. А еще в ней затрагивается Гоголь. Роман Чердынцева о Чернышевском, стал четвертой главой произведения Набокова. В последней части, все сюжеты сходятся и становятся замыслом следующей книги Федора Чердынцева.
Во время чтения ,образ автора соединялся с образом его героя. Хотя сам Набоков себя с Чердынцевым не отождествлял. Эмигрантская тема в романе представлена столь глубоко и целостно,что со всей реалистичностью воссоздает нелегкую жизнь людей, лишившихся родины и привычного уклада жизни. Выстраивающих свою судьбу на чужбине.
Думаю,что буду перечитывать "Дар",
т к. в сюжете очень много контрастов. Герой одного романа имеет антипода в другом. И очень стал привлекателен Н.Г. Чернышевский. Отношение к которому было, прямо скажу "школьно- подневольным". Литератор , на выдающуюся фигуру русской общественной мысли и писателя, посмотрел другим взглядом .
Язык Набокова настолько красив и образен,что изяществу его слога не могу найти сравнения.Чтение каждого предложения можно представить течением, подхватившем тебя, но многоцветные описания не уводят с маршрута логики.
Книгу можно открывать на любой странице и просто наслаждаться авторским видением предметов и явлений ,сравнениями и метафорами.
Меня пугает мысль,что теперь я уже не смогу читать опусы современников.
Этот роман воспринимаю, итоговым в моем обращении к автору. Думаю,что свидание с лучшим состоялось. Особенно поражает,что писатель видит в читателе равного себе,способного понять и оценить.
В целом творчество великого В.Набокова для меня созвучно с творчеством гениального композитора А Шнитке. Произведения обоих вызывают внезапную любовь к себе и в тоже время оставляют недосказанность и противоречивость. Читать и слушать их буду еще не раз.

Я вымучивал эту книгу. Читал ее очень долго. Почему?
Сложно сказать наверняка...Может из-за того, что я читал внимательно, а передо мной был чистейший образец модернизма, роман, характерный для своего времени - тогда ведь уже были Джойс, Дос Пассос, Деблин...
Набоков вполне пользовался и монтажом и внутренними монологами, читать такое ведь не просто.
Особенно, когда повествование такое неторопливое, полное отступлений, красивейших описаний, на каждой странице - чистейшая поэзия. За одну фразу : "Ночь, тихо идет дождь, - он нашел свой ночной темп и теперь может идти бесконечно", я готов низко поклониться, а там ведь таких много - настоящая кладовая. Остается только перечитывать и перечитывать. Но только как поэзию.
В целом, мне не понравилось, что Набоков, так щедро пользуясь этими акробатическими приемами словесных изысков, так и не подвел читателя к какой-то важной мысли, к чему-то потрясающему, переворачивающему сознание, помогающему разобраться в чем-то.
Недостаточно для этого издеваться над глупым Чернышевским, над всеми его соратниками, над самим идиотическим временем этого недалекого нигилизма. Недостаточно описать дебильную русскую эмиграцию в Берлине, которая за исключением немногих, ничем не лучше окружения Чернышевского.
Финал и вовсе заставляет разводить руками. Мы читаем долгое, многостраничное посвящение мужским "трусикам" - фраза, от которой тошнит повторяется и повторяется. ну почему не просто - трусы!!!?
И вот финал - впереди долгая, счастливая жизнь. Все хорошо.
Понятно, значит весь роман о том, посмотрите на меня, какой я классненький чувак, как у меня все получается хорошо. Да, не всегда гладко, но все будет. Я не вдаюсь в исследования запредельных миров, не скорблю о всемирной душе, запертой в темнице, мне плевать на социальные проблемы - я живу и наслаждаюсь. Загораю голышом, подложив трусики под стриженую голову.
Здорово, конечно, но это пошло.
Красиво, но пошло.

Так уж вышло, что я до сей поры не читала Набокова и очень хотела это упущение поправить, так как фигура в русской литературе, что и говорить, весомая. Но я глубоко ошиблась с выбором произведения, так что эта рецензия будет представлять собой довольно странное зрелище: книга у меня не пошла совершенно, но я буду пытаться выразить в отзыве нечто одобрительное.

Почему вдруг такое насилие над собой? Да потому что язык у Набокова с первых страниц ввел меня в состояние экстаза. Это как раз то, что я люблю – длинные, замысловато вьющиеся предложения, неизбежно содержащие в себе иронию, а еще – множество метафор. Это тот текст, который можно пить. Это потрясающий текст, заслуживающий высшей похвалы. Единственное, что иногда автор, на мой взгляд, перебарщивает, и из-за сплетения отвлеченных витиеватостей порой сложно отследить само повествование, но этот роман таков, что подобный ход язык не поворачивается назвать минусом.

Так почему же у меня вдруг не пошла эта книга? Все просто, дело в сюжете. Подобное мне претит. Я ненавижу книги о писателях и о собственно процессе создания литературы. Меня буквально выворачивает наизнанку от таких сюжетов. При выборе книги мне думалось, что все-таки классик – это классик, и, не ровен час, впечатление будет совсем иным, но нет. Классик, не классик – текст впитывался, да, но из-за самого сюжета у меня было такое ощущение, словно я продираюсь сквозь нечто труднопроходимое и крайне неприятное. Очень тяжелое вышло чтение, и принцип дочитывать книги в этом случае доставил мне немало мучений.

Однако я понимаю, что многим людям, наоборот, интересна такая тема, и тогда роман, вероятно, придется им очень даже по вкусу. Но у меня такое просто не идет. Это не вина романа и уж тем более Набокова.

«...Кажется, эта вещица самая отталкивающая из всего, что я до сих пор печатал, правда?»

В Набоков. Из письма М. Алданову. (1941 г.)

Этот фантастический рассказ содержит загадку, разгадать которую полностью едва ли возможно, но почему бы не попробовать... Художник рассказывает своей недавно умершей жене о необыкновенном происшествии случившемся с их общим знакомым, которого зовут Адам Ильич Фальтер. Этому человеку открылась какая-то истина, поставившая его вне человеческого рода и полностью его изменившая. Открылась эта истина ему неожиданно (ничего подобного он и предполагать не мог) и это произвело на него совершенно ошеломляющее воздействие, выразившееся в нечеловеческих воплях, издававшихся им непрерывно в течение, минимум, пяти минут. Даже от описания этих жутких криков мороз идёт по коже, а каково было слышать это находившимся поблизости людям, представить могут разве что врачи родильных домов. Набоков никак не объясняет причину этих более чем душераздирающих нечеловеческих звуков, приводя только слова Фальтера, что тому открылась некая истина, «которая заключает в себе объяснение и доказательство всех возможных мысленных утверждений.» Он назвал это «ударом истины» и этот удар доставил ему крайне болезненные ощущения, отсюда и такая реакция. Что это за истина, так и остаётся загадкой. Итальянский психиатр, сумевший недавно выведать эту истину от Фальтера, сразу же умер, как показало вскрытие, от разрыва сердца. Фальтер выразил это проще, сказав, что его собеседник умер от удивления. Но художник, тяжело переживающий смерть жены, решил рискнуть и тоже попробовать узнать эту тайну. Ему это не удалось, т. к. Фальтер не желал повторения недавней истории и не хотел опять беседовать с полицией. В разговоре художника с Фальтером автор даёт некоторые зацепки, позволяющие если и не сформулировать эту страшную истину точно, то хотя бы получить о ней довольно таки непротиворечивое представление.

При первом взгляде на Фальтера художнику показалось, что из него «вынули душу, но зато удесятерили в нём дух», а в его облике, «в неприятном сытом взгляде, даже в плоских ногах...[...]...чуялась какая-то сосредоточенная сила, и этой силе не было никакого дела до дряблости и явной тленности тела, которым она брезгливо руководила.» Уже здесь почти всё становится ясно, но проследим и за другими намёками Автора. В рассказе молчаливо предполагается, что у человека есть душа. Когда человек умирает, душа, как принято считать, покидает тело с последним выдохом, и в этот момент человек, умерший за мгновение до этого, ничего не чувствует. Можно ли себе представить ощущения живого и вполне здорового человека, душа которого расстаётся с его телом под действием какой-то неведомой силы? По моему представить это невозможно, но с той или иной степенью правдоподобия (а где здесь критерии правдоподобия?) такие попытки в литературе имели место. Изображение этого процесса Набоковым на мой взгляд одно из самых удачных. Итак, душу из Фальтера вынула и выбросила на просторы Вселенной (или попросту в Лимб) некая непредставимо могущественная сила, занявшая своей небольшой частью место этой души. Эта новая сущность (или её часть) сначала ничего не знает о мире, в который попала, и Набоков пишет об этом так, что истина представляется совсем уж лежащей на поверхности повествования. «Это был человек, как бы потерявший всё: уважение к жизни, всякий интерес к деньгам и делам, общепринятые или освящённые традицией чувства, житейские навыки, манеры, решительно всё.» Далее следует очень интересное описание поведения Фальтера, вроде бы и свидетельствующее о ненормальности, но это ненормальность человека набирающегося опыта, изучающего мелкие нюансы окружающей действительности; так ведёт себя годовалый ребёнок.

Что же это за сила? В разговоре с художником Фальтер «среди всякого вранья» и увёрток от ответа «нечаянно проговорился — всего два-три слова, но в них промелькнул краешек истины», прошедший мимо внимания собеседника, который ведь не стенографировал ответы Фальтера и вполне мог забыть этот момент. Но мы-то, читатели, легко можем заглянуть на несколько страниц назад, в то место рассказа, где художник напоминает жене о каком-то писателе, заказавшем ему серию иллюстраций к поэме «Ultima Thule», только что им написанной. Где в тексте первый раз встречается название рассказа, там и надо искать (мальчик-с-пальчик разбросал белые камешки). И находим. Художник напоминает жене, что в то время «ты уже не вставала с постели и не могла говорить, но писала мне цветным мелком на грифельной дощечке смешные вещи вроде того, что больше всего в жизни ты любишь «стихи, полевые цветы и иностранные деньги». Когда Фальтер рассказывает об ударе истиной, у него проскальзывает такая фраза: «Можно верить в поэзию полевого цветка или в силу денег, но ни то ни другое не предполагает веры в гомеопатию или в необходимость истреблять антилоп на островках озера Виктория Ньянджи». Здесь то, что было написано умершей женщиной, ловко затмевается упоминаниями о таких очень далёких и от того, что она писала, и друг от друга предметах, как гомеопатия и антилопы; это можно назвать заметанием следа или, говоря языком, понятным любому инженеру, уменьшением соотношения сигнал-шум.

Вспомним, кто ещё обладал способностью знать всё, что происходило когда-либо (и даже, что произойдёт!) с любым случайно встреченным прохожим (с Берлиозом, например), или с первым попавшимся театральным зрителем и не только с ним, но с кем угодно из его знакомых; кто имел «ключ решительно ко всем дверям и шкатулкам в мире». Это герои завершённого М. Булгаковым в 1940-м году романа «Мастер и Маргарита». Каждый может перечитать главу о выступлении группы Воланда в Варьете. Правда, Коровьев и Бегемот умеют и многое другое, их возможности практически безграничны, поэтому я и утверждаю, что в теле Фальтера находится только часть демонического духа. И именно она была причиной смерти итальянского психиатра, узнавшего, по её мнению, то, что знать ему было не положено.

Так что же, загадка Набокова разгадана? Похоже на то. И отгадка оказалась на удивление простой. Но почему я уверен, что никто не умрёт от удивления, прочитав всё написанное выше? Потому, что у меня нет исчерпывающих и убедительных доказательств, а у Фальтера они были.

Некоторые второстепенные моменты в рассказе остались за пределами моего понимания. Какая, например, смысловая нагрузка у факта наличия у Фальтера двух сестёр, одна из которых полузабыта им и умерла где-то в другой стране, а другая ухаживает за «помешанным» братом? Зачем нужна первая из них, не имеющая для сюжета никакого значения? Что означают слова «повар ваш Илья на боку»? Какой-то каламбур? Всё это не нашло отражения в обширных комментариях в конце полного собрания рассказов (издание третье, уточнённое). Дело, вероятно, в том, что этот рассказ не самостоятельный, а глава из романа.

Можно только пожалеть о невозможности стать хотя бы на часок каким-нибудь Азазеллой — сделал бы операцию Пушкину, провёл бы эскадру Рожественского вокруг Цусимского пролива, не допустил бы убийства Столыпина, поговорил бы с Владимиром Владимировичем (даже и не с одним, а с тремя!)...смотришь — и жить стало бы лучше, в смысле веселее. Да только контора Мэнсфилда Эверарда не позволит (называется она, если кто не в курсе, "Патруль времени").

) Здесь ещё и сознательное запутывание читателя бессмыслицей, т. к. «ньянджи» это название языка одного из африканских народов.

) Анализируемый рассказ написан в 1940-м году. Многозначительное и удивительное совпадение.

) Как и у известного Набокову джинна, живущего в лампе Аладдина. Нужно только приказать.