Саломея

Возможны спойлеры

Эмоциональная, обволакивающе-уводящая словами пьеса. Понравилась больше, чем "Иродиада" Флобера , думаю, из-за формы и акцента на героях, когда в том произведении было важней, на мой взгляд, описываемый антураж.

Есть, мне показалось, фраза-ключ, как будет позже у Вонненгута в "Бойне номер пять, или Крестовый поход детей" - "Не смотри на неё" В то же время возникло такое впечатление, что персонажи не слышат друг друга, зато слова, сказанные в пустоту (для читателя) рисуют более полную картинку.

Ирод надеялся, что Саломея согласится на полцарства). Как будто намёк делал на свадьбу, не веря, что ему могут отказать. В момент, когда он пытался "выторговать" назад своё слово, его было частично жалко: он тратит много сил на красноречие, но это как раз то, о чём предупреждал Иоканаан, и аргументы Ирода, которыми он судя по всему привык пользоваться, уходят в молоко. Интересно, такая попытка исправить ситуацию - на эмоциях, или он правда весь груз ответственности для себя на девушку переложил.

Про Саломею - ощущение, что она поверила людям, которые отождествили её с луной.

Свет Луны есть отраженный свет Солнца и её зеркало покажет все помыслы героев этой пьесы. Влюбленный видит в ней любимую, суеверный трус - знамение несчастья, стареющий распутник - похотливую блудницу, а Саломея - маленький серебряный цветок, символ целомудренной и непорочной девственницы. Но почему Саломея, играющая сердцами влюбленных в нее мужчин, видит холодную, чистую неоскверненность? О, она знает цену своей внешности, она умеет играть похотью мужчин и получать желаемое. Но Иоканаан, пророк идущий божией тропой, не видит красоты её, не слышит её медоточивых речей, сулящих мед наслаждений. И все мы знаем - нет врага коварней , чем отвергнутая женщина.

Презирая "любовь" желавших её мужчин, сама Саломея не далеко от них ушла. И луна окрасилась багрянцем пролитой крови.
P.S. Иродиада, жена Ирода и мать Саломеи, в луне не увидела ровным счетом ничего.Что бы это значило?

Пьеса Оскара Уальда представляет собой переосмысление библейской истории о коварной красавице Саломее, по желанию которой был обезглавлен иудейский святой. Сюжет этот своей простотой и выразительностью привлекал и привлекает многих: Одилон Редон, Гюстав Моро, Жан Дельвилль... Но для всех толкователей общим является образ Саломеи в обличье палача (у Уальда она казнит Ирода, а не пророка), олицетворения женского коварства и вероломства.
У Оскара Уальда царевна восхищается целомудренной луной, боится взглядов супруга матери и вместе с тем остается воплощением жестокости. Она - единственная, кто может понять, о чем говорит вестник Христа, пророк Иоканаан, в нем она же видит луну, и она же начинает его желать, приняв ту роковую роль, которую ей предложили. В этом - столкновение двух культур, языческой и христианской, двух страстей - земной и небесной, двух образов красоты, которые стремятся завладеть друг другом. Побеждает красота смерти, ведь Саломея в конечном счете получает голову того, кто не захотел принадлежать царице при жизни, а своей смертью она искупает грехи матери...
Над осуществившимся концом света светит луна, чей лик изменчив: мертвая и роковая плакальщица, царевна с глазами из янтаря, истеричная женщина, ищущая любовников...
Пьеса Уальда - это своеобразные качели "принять - отринуть - принять - отринуть", которые приводятся в движение слаженной системой лейтмотивов.
Так что понятно теперь, откуда "ноги растут" у экзистенциалистской драмы XX века. ;)

Соломея - дочь царя, прекрасная девушка, красота которой захватила всех от царя (собственного отчима) до стражи. А Саломея воспылала страстью к Иоканаану, который отверг её.
Соломея привыкшая получать все что ей захочется, не могла простить отказ.
И в конечном итоге она добивается своего, и неважно какой ценой

Я очень рада что я прочитала эту книгу. Она хороша и интересна, но мне все таки хотелось не читать пьесу, а смотреть её. Поэтому я не прониклась духом этого произведения, оно по сути оставило меня равнодушным. Хотя все таки нет, после прочтения мне все таки очень захотелось посмотреть на танец Соломеи.. Он меня зачаровал

Я очень трепетно отношусь к Саломее. Не устаю возвращаться к ней мыслями, срослась с ней. Одна лишь простая сцена - сцена разговора Саломеи с Иоканааном - в какой-то момент перевернула все мое естество. В "Саломее" есть весь идеализм европейской культуры, весь ее мистицизм. Вся тоcка по идеальному.
Эрос в "Саломее" - каким бы трагическим ни был его пафос - это движущая сила всего бытия. Уайльд с предельной, необъяснимой точностью вырисовывает все возможные способы проявления этой движущей силы - и страх перед смертью Ирода, и алчность и похоть Иродиады и придворных, любовь к богу - и любовь к женщине. Любовь к недосягаемому.
Историю Саломеи - как и историю Гамлета - можно давать в любых декорациях: от строго классических до абсолютно модерновых. Они не потеряют от этого ни шарма, ни актуальности, ни содержательности. Потому что и Гамлет, и Саломея - это истории вне хронотопа. Все, что характерно исторической эпохе, - лишь деталь незначительная в своей сути. Это трагедии духа. О трагедии Гамлета я заговорю когда-нибудь потом, сейчас же - трагедия Саломеи. Хотя уже сейчас отмечу, что есть определенное сюжетное сходство между "Гамлетом" и "Саломеей". Но Шекспир все же был более увлечен этическим аспектом истории, чем эстетическим.
Трагедия Саломеи - это Эрос, движущая сила. Движение подразумевает пространство, в котором это движение происходит. Пространство же - конечно, оно имеет определенные лимиты и точки, иначе оно немыслимо.
Саломея начинает в обыденности, в конечной реальности, которая предстает перед ней грязью, насилием - грехом. Но она не протестует против этого - не этически. Уайльд не вводит греха, он вводит Красоту - как явь, как данность, как то, к чему должно стремиться. Оттого Саломея, слишком хорошо знающая значение взгляда Ирода, говорит, о Луне, что та "обладает красотой девственности, что она никогда не отдавалась мужчине, в отличие от других богинь". Луна же, кстати, символ-на-уровне героя: от нее нельзя отказаться, потому что в ней Уайльд заключает тождество Красоты и Смерти, также как одновременные реплики пажа Иродиады и Молодого Сирийца устанавливают тождество Луны и Саломеи. Саломея - это Луна. Недосягаемая. Но, увы, сама царевна живет на земле и естественно отличается от того, чем хотела бы быть. В пространство этой тоски, тоски по совершенству единственного, что у нас есть - по собственной цельности, непорочности, по тождеству Внутреннего и Внешнего, врывается Голос. Голос, который наводит страх на Тетрарха, Голос, поносящий бранью ее мать. Голос, противопоставленный и Луне, ибо он - земной, и душной комнате, полной римлян, евреев, египтян, сластолюбцев и грубых гордецов. Земной Голос, противопоставленный мирскому. Обладатель этого голоса - одной ногой на той стороне мира, он умрет, он ожидает казни.
И Саломея вожделеет его.
Она вожделеет его, потому что не умеет по-другому. Она через другого - через несчастного молодого сирийца Нарработа открывает путь к тому, от кого в последствии не сможет отвести глаз. Саломея лжива - и устремлена к цели. Она вышла из клетки-комнаты и выпускает из клетки-темницы того, чей Голос ее пленил.
Она выпускает его из темницы - и взгляд его кажется ей ужасным, потому что в его глазах нет любви к роскоши, нет любви к ней, лишь презрение. Иоканаан не видит Саломею. Она безразлична ему. И ей это - ново. Но он "подобен лунному свету". На нем - печать идеального. Она приближается к нему - и он замечает ее. Но она - порочна. Порочна по рождению и воспитанию. Иоканаан отрицает её, её порочность, её право на спасение. А она ему в ответ - говори, говори, говори, мне, обо мне, что угодно, о ком угодно, говори только. Интимнее и бесстыднее просьбы я не слышала. Что там происходит вокруг? - уже не важно, уже все равно, лишь бы слышать голос, соприкасаться с этим светом. Она просит у него совета - и тут бы вспомнить ему, что он - не только глас Божий, понять её... Но так же, как человека отвергает вечность, так и Иоканаан отвергает Саломею. И Смерть с уровне созерцательного, с высоты лунного диска, опускается на дворец Тетрарха. Нет для Саломеи больше ничего - она растворилась в Голосе. Она отдалась ему, потеряв последние крупицы своей непорочности. Она одержима теперь. "Я люблю твое тело, Иоканаан," - говорит она, но понимает, что не любит его тела. "Тогда я люблю твои волосы," - пробует она, но и тут чувствует фальшь. "Я люблю твои губы! Я поцелую твои уста!" - восклицает она - и все, дальше, выше она уже не может пойти. Губы - ее потолок, потому что с губ слетают его слова. Его губы, его алый рот, в сознании Саломеи отождествляется с его голосом.
"Thou art accursed, Salome, thou art accursed," - говорит Иоканаан, уходя обратно в свою клетку. Но мир не останавливается. Луна сходит с ума, Диана, непорочная Диана, сходит с ума - и ищет любовников. Так это или Ирод видит лишь то, что отражает его самого? Саломея сходит с ума: она совершила - уже совершила, то чего боялась, что презирала, - она одержима мужчиной. Она одержима вожделением. А ведь хотела-то сколько!
И клетка приходит к Саломее. Её темница - Ирод и его двор.
Ирод - неоднозначен. Он слышит и видит то, что не под силу увидеть другим. Он - тоже обреченный. Он тоже умрет - и смерть его уже предсказана. Он наполовину мертв уже. Его Эрос - это Эрос алчущий, это похоть. Ирод противопоставлен Иоканаану. Один - в Боге, для Бога и Богом, другой - в себе, для себя и собой. Они оба - противопоставление Божественного и мирского, возвышенного и пошлого. И между - Саломея. Ирод подхватывает и развивает тему соприкосновения - но удивительным образом: дай мне испить вина, которого ты касалась губами, позволь мне есть фрукты, на которых остались следы твоих укусов, сядь рядом со мной - займи место своей матери. Вожделение Саломеи к Иоканаану - это желание дарить ("suffer me to touch, to kiss";), это восходящее желание. Вожделение Ирода ("Dip into it thy little red lips, that I may drain the cup", "Bite but a little of this fruit, that I may eat what is left", "Salome, come and sit next to me. I will give thee the throne of thy mother";) - это нисходящее желание, это желание обладать.
Помимо Ирода есть еще и Иродиада - противопоставленная уже самой Саломее. Мать и соперница одновременно. Саломея безразлична ей, пока она, Иродиада, сидит рядом с Иродом. И пока Иоканаан не начинает о ней, Иродиаде, говорить. Они обе, обе желают Иоканаана. Но Иродиада желает его мертвым - видеть, а Саломея - раствориться в нем. Иродиада порочна, она раздражается любому проявлению отвлеченной, вне-бытийной Красоты. И потому голос Иоканаана отвратителен для нее, резок. Но именно близость к Луне, к Красоте и отличает Саломею от Иродиады. Ирод устал от Иродиады - она перечит ему, изменяет ему, он не может зачать ребенка ни с ней, ни с кем-то другим. Его род не продолжится. Он один перед вечностью, в которую никогда не попадет. И она страшит его. Она страшит его настолько, что он, чувствующий все знаки вокруг, ищет утешение в роскоши и излишестве.
Ирод смотрит на Саломею, он околдован ею. И он просит ее о танце. Судя по всему - не первый раз. Цикличность, рефрен - один из ключевых приемов всех "Саломеи". Сколько раз отметят стражи, что тетрарх выглядит мрачным? Сколько раз одна и та же тема, один и тот же образ будут использовать герои в своих репликах? Именно так Уайльд выстраивает ощущение цикличности происходящего, ощущения затягиваемой на шее петли. "Саломея" в этом плане очень похожа на "Болеро" Равеля. "Yes, dance for me, Salome, and whatsoever thou shalt ask of me I will give it thee, even unto the half of my kingdom," - просит Ирод бездумно. Эта сцена - очень страшная. "Ты клянешься, Тетрарх?" - "Не танцуй, дочь моя" - "Клянусь". "Саломея" - это плетение из диалогов. Все важное в пьесе - всегда диалог. Во время судьбоносного решения мир для двоих останавливается. Поэтому у судьбоносного решения всегда есть свидетели - не только в зале, не только вне пространства текста, с замиранием сердца следящие за героями, но и внутри. Иродиада говорит своей дочери не танцевать - но не из материнских чувств, не от предчувствия беды - из ревности, из властолюбия и страха эту самую власть потерять. Темп повествования замедляется, это затишье перед бурей, перед неизбежностью последствий непонимания.
"Ты поклялся, Тетрарх!"
...и Саломея танцует.
"I demand the head of Iokanaan" - говорит Саломея после. И Тетрарх поклялся - и ему приходится сдержать свое слово, пусть он и не хочет, и торгуется. Саломея непреклонна. Иродиада торжествует.
"Ah! thou wouldst not suffer me to kiss thy mouth, Iokanaan. Well! I will kiss it now, " - говорит Саломея мертвой, безголосой голове. Она безумна - но и сквозь безумие её постигает разочарование: она вожделела этот голос, этот взгляд - а получила лишь мертвую голову. Он не позволил прикоснуться к себе - потому что знал, что возвышенное стремление Саломеи рано пойдет на убыль? Едва ли. Саломея выпускает свою любовь наружу - но объект этой любви мертв, её безумие поглощает реальность, вырывая ее из мира полностью, бесповоротно, по-настоящему ужасно.

Пронзительное, насыщенное, эмоциональное произведение. Пьеса-зверь, уложившаяся в одну ночь, - одну страстную, странную, страшную ночь. Вернее, даже кусок ночи - ровно во столько, сколько требуется для обьяснения в любви, танца и казни.

Перед нами - маленькая иудейская царевна, красавица Саломея, весьма неоднозначный персонаж.

Вначале мне было ее жаль - приемная дочь царя, изнемогающая от его немой похоти и не встречающая при этом никакой помощи от матери. Может, особо ранимые и хрупкие девичьи души можно растлить даже взглядом, раз Саломея, боящаяся мужского интереса со стороны Ирода, вдруг сама загорелась такой же страстью (а любовью я не могу назвать желание поцеловать впервые увиденного мужчину) к Иоканаану; может, она была больна, надломленна, извращена, ущерблена с рождения, сама по себе, как ее мать; может, и то, и другое вместе. В общем, я жалела Саломею, когда она не получила взаимности на ее внезапное чувство.

Потом я прочла про танец семи покрывал, за который она заставила Ирода поклясться жизнью, что он исполнит любое ее желание. Тогда впервые Саломея вызвала у меня интерес своей хитростью, цепкостью, хваткой, я еще тогда пыталась угадать, что она попросит, - насильно заставить Иоканаана быть с ней?

И когда она сплясала и когда назвала свое желание, я почувствовала к ней смесь ужаса, отвращения и восторга. Ужаса - за ее жестокость, отвращения - за ее низость, и восторга - за смелость и умение добиваться своего и кровью смывать полученные оскорбления.

Я не знаю и не могу себе представить, как красива должна была быть эта царевна и как прекрасен должен был быть ее танец, чтобы за него можно было бы дать такую страшную цену как жизнь человека, не могу даже вообразить, насколько сильна и безумна должна быть похоть, чтобы превращать людей в диких животных, но я очень надеюсь, что таких жестоких женщин, как Саломея, не существует в реальном мире.