Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Цветы запоздалые

«Унесите его отсюда, он невежлив!», – интересно, как маленький ребёнок может проявить невежливость... Зубки прорезались, вот первые шаги, а вот – первые слова. Слёзы, улыбки, шалости. Преследует кошку, пачкает взрослого, стоит на сквозняке, за что его тут же начинают бить. «Не плачь! Дайте ему пряник!». Вот и школа началась. Учится плохо, участвует в драках, шалит при гостях, за что его бьют, бьют, бьют, теперь со спокойной совестью, ведь он уже “взрослый”. «Иди-ка сюда, я тебя высеку!». Ему отдают приказы: не беспокой взрослых, к столу не подходи, из класса выйди. Он плачет, за что вновь получает, ведь он “не маленький”. Сначала у него просыпается интерес к сигаретам, чуть позже – к вину и водке, усы не растут, но он пытается себе их нарисовать, за что его высмеивают. «Рано, рано, молодой человек!». Пишет стихи прекрасным девам, давая им при этом обещание жениться, и это при том, что он только-только начал получать карманные деньги. Бить его уже не бьют, но огрызается он знатно; повзрослел. «Не ваше дело, maman!».

«Дайте же работы! Пожалуйста! Эээ... да вы лентяй!». Нехотя ищет работу. Берёт в долг, ещё раз берёт, и ещё, и ещё. Театры, салоны, любовные приключения. Его охватывает отчаяние, потому что ни денег, ни работы, из-за чего он почти что решается на страшное: «Стреляюсь!! Шабаш! Чёрт с ним, со всем! Прощай, паскудная жизнь! Впрочем... нет!». Работа всё не находится, зато проявляют себя страсть к картам и болезнь печени. Приходится жениться – не на любимой, а на приданом. «Теперь не любите, со временем полюбите!». Один ребёнок, второй, третий. Одна измена, вторая, третья. Карты, карты, карты. «Выиграл, душа моя! Опять, чёрт возьми, проиграл!». Он сильно пополнел, появилась лысина, что не мешало ему посматривать на молоденьких красавиц и при этом бичевать своих детей как словом, так и ремнём: «Ты, сын, того... безнравственен!», – куда им до нравственности их отца... Внукам конфетки, девицам – монетки, о, вот и смерть пришла. Вот и всё. «Песнь моя уже спета, maman!».

«Марья, дай-ка огуречного рассольцу!». Заключить в шесть абзацев целую жизнь человека – это сильно. Читаешь и действительно перед глазами проносится жизнь – чужая, к счастью. Вот вроде это всё должно было смешить, но почему-то ощущалась лишь... грусть? Это всё так бессмысленно. Не сама жизнь, а вот это вот всё описанное, герой ведь шёл по сути той же дорогой, что и его родители, и не сказать что дорога эта была светлой, те же фразы по итогу, те же ошибки и поступки, тот же ремень... Вот так жизнь и пролетела. Стремительно, безжалостно. Ну в карты-то он наигрался, надо думать. А что ещё? Дети и внуки? Вряд ли между ними была сильная привязанность, учитывая его слова, поступки и, кхм, увлечения, так что не считается. Одна из девиц, которой он браслетик подарил? Опять же... Я провожу слишком глубокий анализ для такого небольшого рассказа, но это же так печально – потратить свою жизнь вот на такое... Впрочем, это не моя жизнь, так что ну и ладно. Вопросительные и восклицательные знаки у всех свои. Как и пряники. «Шям... Шям... панского!».

В послевкусии?.. А ещё я задумалась о том, как же давно пила огуречный рассол, такое чувство, что в прошлой жизни; впрочем, в какой-то степени так оно и есть... Чехонте вызывает и не такие думы. Он может. Страшнее всего то, что вспоминаешь школьное. Учительницу, которой было совершенно безразлично, что дети ничего не понимают, ей не до того, она стала завучем, так что сами, пожалуйста, изучайте эту вашу математику (одна из лучших школ в городе, понимаешь...). Забавно, что этот рассказ я обсуждала с репетитором, женщиной, благодаря которой я разобралась-таки в математическом и, следовательно, добилась высот, и как славно теперь вспоминать, как мы с ней после занятий сидели у неё дома, чаёвничали и обсуждали не только изучаемое и разбираемое, но вот и чеховское, например, она как раз про эту юмореску рассказывала, про четвёртую задачу, ответ на которую – 110, римские цифры же! Гениально. Казалось бы, задачки совершенно безумного математического гения, но безумного ли, вот в чём вопрос...

«За мной гнались 30 собак, из которых 7 были белые, 8 серые, а остальные чёрные. Спрашивается, за какую ногу укусили меня собаки, за правую или левую?», – эта задача самая запоминающаяся, потому что ответ на неё очевиден (надеюсь, взято не из жизненного). Про Автолимеда, который жил в своё удовольствие, самая занятная, и волнует тут вопрос не про жену, а про то, сколько стоил фунт гвоздей (и правда, сколько). Про дравшихся, опять же... тут, должно быть, бесконечность, не число, а абстракция. Вот вопрос про поезд, который из точки А добирается до точки В, опять-таки вызвал ностальгию, причём не в хорошем смысле этого слова, потому что эти задачи, ради всего святого. И ведь нет сейчас проблем с быстрым расчётом в уме, но это умение выработалось явно не благодаря этим безумным задачкам, это всё жизнь, когда мчишься из одного конца города в другой, а потом обратно, дабы пройти по маршруту дом-школа-балет-репетитор-подработка-дом, тут хочешь не хочешь, а рассчитывать научишься. На фоне этого прекрасного (нет) ностальгического, то, что в конце автор задался вопросом, кто-де любит продолжительнее, не показалось чем-то несуразным, ничего необычного, да и вообще... Третий попугай-то сколько стоил?

Рассказ был прочитан за полторы минуты, а сколько принёс эмоций, ну каков этот восхитительный мужчина, просто блистателен, один он такой, подобных ему просто не было, нет и не будет (да, я сегодня в любви). Такая простенькая юмореска, а так повеселила, что было весьма кстати, и раздражение, возникшее из-за неприятного момента, как рукой сняло (лекарство, которое работает всегда). Вот нет в этих небольших зарисовках какой-то глубины и особого смысла, но какие они... очаровательные? Почему-то просится именно это слово. А теперь, после небольшого перерыва, хочется опять же процитировать великого: «Работать надо, а всё остальное к чёрту», потому что да, просто да. Спасибо по-настоящему хорошим учителям и репетиторам, которые действительно учат детей, а не оставляют их с учебниками один на один, ведь кто ещё в кабинете с директором чай пить будет (да, у меня травма, что с этим сделаешь). Где бы я сейчас была, если бы не та чудесная дама, которая так понятно всё мне объясняла? Моей любимой и драгоценной работы у меня точно бы не было, а значит, и всего остального. Что там, к слову, про пункты назначения...

Кто же это такой впечатлительный, ничего уже в принципе не ожидающий от сего бренного мира? То ли провидец, то ли унылец, или же, как считал великий, типичный такой меланхолик. Вообще, эта вот приписка – «по последним выводам науки» – сама по себе анекдотична, хотя без научного тут и правда не обошлось. Гиппократ, Гален, Павлов... А может лучше Антоша Ч., который взял да расписал подробненько, кто, зачем и как? В итоге все у него вышли какими-то несуразными “брандахлыстами” (one moment: стоит отметить, что это слово, давно уже нигде мне не встречающееся, всколыхнуло мутный омут памяти, и предстала передо мною великолепная в своём постоянном гневе учительница русского языка, которая, раз за разом швыряя учебник на первую парту – где никто не сидел, ибо себе дороже, – на весь второй этаж верещала, что мы, несчастные брандахлысты!..; даже гадать не буду, какой у неё был тип темперамента), но это-то как раз нормально, ибо сладкоречивых описаний типов – “вы просто изумительны в своём истеричном крике на маленьких детей, продолжайте, madonna, продолжайте!” – и без того хватает, а вот чтобы остро да по делу... Остро-то остро, но вот по делу ли? Так просто и не разберёшь. Да и нужно ли? Лучше преисполниться в своём познании (ну а что...) и в процессе хорошенько так посмеяться – и над узнаваемыми в описанном лицами, и над, что немаловажно, самим собой. Sapere aude!

По чеховскому учению, сангвиника можно определить по следующему: «когда богат, франтит; будучи же убогим, живёт по-свински» (потрясающе, серьёзно), женится нечаянно (это как?), спать с ним в одной комнате невозможно, ибо он «всю ночь анекдоты рассказывает, а за неимением анекдотов ближних осуждает или врёт» (интересный... пункт). Что касаемо холерика, то вся еда ему кажется пережаренной и пересоленной (кто таких не знает), зимой ему холодно, летом – жарко (кто таких не знает x2), а женщина-холерик – это вообще крокодил (???). Флегматик обожает всевозможные комиссии и заседания (ясненько), любит поросёночка с хреном (тут вообще без вопросов), женщина-флегматик же рождается для того, чтобы быть тёщей (вздрогнем). Меланхолик такой... меланхолик: не верит докторам и верит знахарям (ох...), «с тех пор, как его приятель сообщил ему, что кошка в состоянии задушить спящего человека, видит в кошках непримиримых врагов человечества» (знаю такого, только там “сожрать” вместо “задушить”), вздыхает денно и нощно (а кто нет, дамы и господа). Отдельным пинком бонусом идёт холерико-меланхолик, тот, кому «чёрная кошка перебежала дорогу, чёрт ударил по затылку», после чего он стал считать себя непризнанным поэтом/дворянином/список можно продолжать бесконечно; уважаемый уверенно заявил, что подобному подвержены «девяносто девять славянофилов» (факт). Интересное, конечно, учение вышло...

Презабавный рассказ. «Глаза ворочаются в орбитах, как голодные волки в тесной клетке» звучит изумительно, из-за «выписывает „Ниву” и сердится, что в ней не раскрашивают картинок и не пишут смешного» я поперхнулась чаем, а «от неё избавиться нетрудно: дайте ей денег и спровадьте её на богомолье» окончательно добило. Ехидно, дерзко – истинно по-чеховски. Темперамент – это врождённое, но благодаря осознанным установкам эти самые особенности перестают играть формирующую роль, то есть если человек работает над собой, вот это вот всё описанное – и не только – вообще не будет иметь никакого значения; это и считается социальной зрелостью. Как говорится, не будь в подчинении у своего темперамента, будь homo faber. Оправдывать кого-то тем, что он, мол, сангвиник/холерик/флегматик/меланхолик и дворянин и потому творит разное (понять... простить...), как-то странновато – и это ещё мягко сказано. Психика каждого человека уникальна, об этом можно писать и писать... а можно смеяться над собственными недостатками, читая такие вот юморески, в которых так много яда, но яда хорошего, как бы странно это ни звучало, потому что да, есть такое в характере, ну и что, если оно ни на что не влияет. И вообще, утром было настроение чисто «серьёзен, потому что лень смеяться», и смотри, распогодилось... Спасибо великому учёному писателю, благодаря труду которого я и детство вспомнила (лучше бы не, конечно), и латынь (а вот эта преподавательница была чудесной). Nosce te ipsum!

Щелколобов был возмущён и поражён, ибо случилось страшное: ненароком он подслушал, что его, майора, обладателя тысячи десятин земли и плешивой головы, дорогая супруга, коя младше его на два десятка лет, «не любила, не любит и любить не будет», ибо он тупой, помешанный и выпивающий. Аполлоша, как его ласково называла жёнушка (по делу, конечно...), был в ярости, как так-то, ведь ничего не предвещало, ни-че-го! Восстав после тревожной и бессонной ночи, призвал он своего верного слугу Пантелея да давай вопрошать: как у нас там с побоями-то? Ты бьёшь жену? Бьёшь! Отлично. А кто-то из господ бьёт жён? Бьёт! Превосходно. О, не только жён?.. Ну, с кем не бывает, в самом-то деле... «— Колотишь ли ты свою жену или нет? — Кажинный вторник, ваше в-е!», – в расписание внесено, видимо; обычное дело. Майор приободрился. Даже малость развеселился. Уж он-то ей, дурной, покажет, как его, великолепного, любить надо! Он вам, в конце-то концов, не баран какой-нибудь! «Какова? Какова? Какова?».

И решил бараин проучить свою жену красиво, посему повёз её на лодке по озеру кататься, чем, собственно, подтвердил ранее поставленный диагноз, ибо Каролина Карловна отчего-то плётке-то не обрадовалась – и началось. «Поднялась страшная возня, такая возня, какую не только описать, но и вообразить едва ли возможно. Произошло то, чего не в состоянии изобразить даже художник, побывавший в Италии и обладающий самым пылким воображением...». И здесь на сцену выходит не deus ex machina, но что-то очень близкое. Прогуливающийся поблизости Иван Павлович узрел утопающих, и пред ним возникла такая блестящая будущность, что он чуть ли не плакал от счастья. Спасёт майора – приобретёт богатого тестя и цыгары, спасёт барыню – заполучит видную жену и пирожные... что же выбрать? «Шик! Гуляй, Ваня!», – махнул он рукой, и... решил спасти обоих. Мол, и тестя получит, и жену. То, что что-то явно не сходится, он понял только на берегу. Громко он рыдал, конечно... А счастье было так близко!

Чехонте во всей своей искромётной красе, чего и говорить. Казалось бы, рассказ на шесть страниц, но какие это были страницы! Столь кратко поведать такую яркую историю – это надо уметь. Столько в ней смешного было, всего не перечислишь, вся красота крылась в деталях, эти строки хотелось смаковать. «Не спасёшь меня – убью, жить не позволю!», – звучит зловеще; «Кто-нибудь один! Обоих вас куда мне взять? Что я, кашалот, что ли?», – с этого кашалота и вообще построения фразы я рассмеялась и смеялась долго, весь день потом её цитировала; «Постой!.. Как на твой взгляд? Я похож на мужика?», – спросил тот, кто собрался бить женщину. Но опять же, последняя цитата, это не сказать что так уж смешно, как и вообще вся сюжетная канва. Молодая жена, называющая мужа “папочкой”, этот “папочка”, который удивляется нелюбви со стороны жены и хочет её избить, жадный “кашалот”, мечтающий забрать себе вообще всё... Как говорится, рассказ-то смешной, а вот ситуация страшная. Люди, что тут ещё скажешь...

1 часть

Это будет странная рецензия, нестандартная для меня.
Я сейчас пьян… но у меня есть повод: разбито сердце.
И как хорошо, что в это время со мной оказался томик Чехова.
Я пью вместе с Чеховым, чокаюсь с зелёным томиком, сам, чуточку чокнутый, и грустно улыбаюсь..
Сижу на полу, облокотившись на диван.
Рядом лежат цветы запоздалые, письма.. тоже, запоздалые.
У меня только что была неудачная попытка самоубийства: бутылкой шампанского..
Не смейтесь. Это была просто визуализация акта самоубийства. Сердце то всё равно уже — вдребезги.

Мне просто стало интересно ощущение, когда тёмный холодок ствола пистолета прикладывают к виску.
Чехов сидел напротив меня и молчал. Блестели золотые, полустёршиеся буковки на обложке — Цветы запоздалые, похожие на тихий посверк пенсне.
Я грустно смотрел то на него, то на разбросанные на полу письма к любимой, стихи.. зачем теперь это всё? Я теперь, зачем? Сны мои, сердце, творчество моё… зачем? Всё запоздало..
Письма и стихи на полу, в сумерках, похожи на ранимые подснежники..
Встряхнул бутылку шампанского и приложил к виску горлышко с пробкой, слегка помогая пальцами ей, двигаться.
Проходит секунда, вторая.. оступается, сразу — пятая, и время вдруг стало замедляться, словно трава без ветра.
Стрелки секунд на часах, обратились в траву.
Я сижу в траве посреди спальни вместе с грустно улыбающимся Чеховым и пытаюсь покончить с собой.. бутылкой шампанского.

В какой-то миг стало жутко. Даже выступил пот: если пробка угодит в висок.. могу и правда умереть: у меня травма головы, к тому же. Мне нельзя..
И пускай… а всё же стыдно. Из-за любви, большой любви, умирать так нелепо.. словно Антоша Чехонте написал этот сценарий.
Зажмуриваюсь. На миг теряю ощущение реальности, и мне кажется, что шампанского нет, на меня действительно наведён ствол пистолета и я могу умереть.
Быть может даже… Чехов стоит надо мной и навёл на меня пистолет. Чтобы я не мучился.
Глаза зажмурены, рука с бутылкой у виска.. дрожит.
На губах, предательская, робкая улыбка, в голове проносится вместо пули, мысль о том, как умирал Чехов, совсем один: в гостинице он узнал что умрёт.. заказал в номер шампанского. Открыл окно.. влетела в сумерки комнаты красивая бабочка и села на постель, дыша тёмными крыльями..
Нет, стыдно так нелепо умирать при Чехове… И любимая не простит, убьёт меня.

Перевожу «ствол» бутылки с виска, на лоб.
Авось не умру, но ощущение жути, почти то же самое.
Ясно слышен тихий смех Чехова в моей спальне. Через секунду раздаётся выстрел, и пробка больно попадает мне в лоб. Темнеет в глазах...
Теперь там маленькая лиловая шишечка, словно по весне прорезается третий глаз.
Теперь я много вижу иначе..
Пью с Чеховым на полу, говорим о цветах запоздалых и пишем эту странную рецензию.
Боже.. Чехову было всего 22 года, когда он написал этот маленький шедевр!
22 апреля я встретил её… самую прекрасную женщину в своей жизни.
Почему я не встретил её раньше? когда мне было 22?
Она уже замужем. Женат и я..
И вся моя жизнь, как цветы запоздалые, и сны о ней, стихи, письма.. цветы запоздалые, в постели пустой.
И сердце моё, как сирень на ветру…

Знаете этот грустный, чеховский подвид сирени? В тенистом внутреннем дворике.
Все другие кусты сирени, на солнечной стороне улицы, уже радуются весне и цветут, а эта сирень.. словно в чистилище.
Она словно застряла в каком-то 5-м времени года, в 4-м измерении.
Её боль можно увидеть лишь 6-м чувством.. или 3-м глазом.
На неё невозможно смотреть без слёз. Она похожа на лебедя с подрезанным крылом, который видит в синеве полёт своих друзей, своей любимой.. тянется к ним, жалобно кричит, спотыкается.
Вы слышали, как на заре кричит сирень?

Когда погода капризничает: то дождик, то холод, то мимолётное, мотыльковое солнце… сирень уже на старте, уже проклюнулся сиреневый цвет, но она ждёт, бедная, не решаясь цвести, и так может тянутся довольно долго.
Время почти замирает. Обои с цветами в моей спальне, зарастают голубою травою секунд.
Ласточки летают над постелью моей..
Ах, у моей любимой, удивительные глаза, цвета крыла ласточки.
Стоим с Чеховым у окна и сморим на томление сирени.
Какие мысли у человека, стоящего с томиком Чехова у окна?
Что-то романтичное? Утончённое?
И да и нет. Я думаю.. об оргазме.
Не судите строго, Антон Палыч, и вы, читатель.
После попытки самоубийства, о чём только не думаешь. Это как рисовать какую-нибудь милую чепуху, или ласточку, кончиком зонтика, когда сидишь с любимой в парке и грустишь о чём-то, как в пьесах Чехова.

Оргазм — он как луна любви. Точнее, полнолуние любви, когда душа обнимает тело и двое становятся одним целым.
Тело становится почти душой… как героиня повести Чехова.
Так оно ранимо, — тело, — и прозрачно в своей нежности.
А у меня нет этого полнолуния. Без любимой.. всё не то.
Так бывает в отношениях, и в пении цветов на ветру и в оргазме, когда его нежно оттягиваешь — точнее, любимая, оттягивает, как тетиву…, — до сладостной муки и нетерпения сердца, бьющегося уже где-то в примятых цветах обоев, у потолка, на книжной полочке, рядом с проснувшимися и ворчащими Тургеневым, Гоголем.

Твоё тело трепетно изгибается, как лук: душа не то что выйдет сейчас из тела, она уже вышла, как тот астроном-чудак на средневековой литографии, проникнувший сквозь земную хрустальную сферу верхней половиной тела, касаясь рукой мягкого сияния звёзд, а тут.. душа касается сердца любимой, цветка её дыхания, как бы волнующегося на вечернем ветру..
Уже невозможно сдерживаться. Легче умереть, чем вынести эту сладкую боль.
Ах, когда просияет солнце и сирень наконец-то зацветёт, на её слегка вздрагивающих от ветра, лиловых веках, проступят слёзы счастья. И это цветение сирени, поздней, тоже похоже на оргазм.
Странным образом, похожее чувство катарсиса у меня было и после прочтения повести Чехова.
Да, сердце зацвело стихами и снами.. но некому их уже коснуться, согреть.
Знаете.. я только недавно понял, что можно от боли любви изгибаться в слезах на одинокой постели так, как не изогнёшься ни от какого оргазма.
Потому и прижимаю зелёный томик Чехова к груди и целую его.
Не подумайте, что это потому, что я пьян.
Я целовался с Цветаевой, Платоновым, Сартром, когда был абсолютно трезв.
Правда.. тогда любимая была рядом.

2 часть

Приятно, когда не возлагаешь на произведение больших надежд, а оно раскрывается перед тобой, как душа прекрасной и одинокой женщины, загрустившей а вечерней лавочке в апрельском парке..
Простите, у меня все образы сегодня сворачивают на женщину, на мою боль.
Антон Палыч, чокнемся?
Я не знаю, что вы пережили в свои 22 года, когда писали Цветы запоздалые..
Обычно так бывает после пережитой любовной трагедии, когда душа стоит над бездной и.. улыбается.
Друзья думают, что тебе весело, шутят в ответ, обнимают.. а ты приходишь ночью, а в окошке горит свет: тебя ждёт любимая..
Но нет, никто тебя не ждёт. Это ты специально оставил свет включённым, чтобы не так одиноко и больно было возвращаться домой, в пустоту и почти космическое, ледяное безмолвие комнат.
Садишься на диванчик, с грустной улыбкой гладишь зелёный томик Чехова и… кончаешь собой.
Вот забавно было бы, правда, Антон Палыч?
Друзья и не только, читают нашу с вами рецензию, улыбаются, чуточку грустно.. а меня уже нет на этом свете.

Начинается повесть с почти тургеневской строчки:

Утро туманное, утро седое..
Далее, Чехов, словно ангел на фреске Андреа Мантенья, в камере degli sposi, словно бы смотрит с лазури на своих героев, как на кукольных персонажей.
Перед нами разыгрывается почти гоголевская в своём фарсе сценка обедневшего дворянского гнезда: юная девушка и её несчастная мать, в слезах, ломая пальцы, молят своего непутёвого Егорушку, образумиться и пить меньше.
(Кстати, любопытен стилистический образ различия: в 19 веке — заламывали пальцы, в 20-м, уже «заломленные руки», словно боли уже становится мало себя, тела, и она, словно тени от ветки на стене, дрожит, увеличенная… а что в 21 веке? Наверно.. заломленные крылья. Ах, как хочется сейчас заломить крылья..)
Образ Егорушки, при всей его фарсовости, — в некоторой мере, трансцендентен, ибо похож не то на сологубовского Недотыкомку, не то на.. полтергейста: по таинственной причине, в доме сами собой летают по воздуху вещи сестры и последние деньги матери, летают изящно, прямо к входной двери и.. в кабак, к цыганам и девкам.
Сами собой, почти бесшумно, хлопают двери..
Антон Палыч, вы не против, что я под этим углом взглянул на обычного пьяницу, эдакого наркомана 19 века?

Замечательно, что Чехов нарочито как бы «подпиливает» декорации разыгрывающейся трагедии.
Декорации фарса — дышат наладан и словно бы сквозятся прохладной синевой, как осенний лес, и вот, в этой синеве, подобно видению, ангелу иного мира, слышится голос… Чехова: он игриво и как-то крылато появляется в тексте, то утешая героев, то читая их мысли — забавно, что мы как-то привыкли к телепатии в искусстве, словно это реальность, но давно забытая, — или гневается на мерзавцев, так что кажется, пред ними вот-вот разверзнется геенна огненная, и, вдруг, голос Чехова, ангела, чеширски исчезает, сверкнув солнечной улыбкой пенсне.
Чехов нарочито придаёт трагедии, силуэт фарса, иллюзии, и сами страдания, чувства героев, таким образом, балансируют между двух миров: между небесным и земным.

Чехова видимо забавляет украшать своих героев, кафкианскими чертами нравственных превращений (кафкианская испаринка образа?), фиксирующаяся яркой нотой физического проявления: у этого героя — кроличьи глазки, у той женщины — рачьи глаза, у того — свиной лоб..
Что то я слишком академично выражаюсь. Те кто меня знают, наверно улыбаются.
Антон Палыч, вам подлить шампанского? Я открою вторую бутылку… Не пугайтесь, я умею и нормально открывать бутылки.
За вас, дорогой! И что бы цветы и чувства, никогда не были запоздалыми!
Хм, на чём я остановился? Ах да. Кажется, мы попали не в царскую Россию конца 19 века а в осеннее утро 5-го дня творения, когда человека ещё не было, он только мучительно предчувствовался в грустных глазах животных, шелесте листвы..
Представляете? 5-й день творения, Древо Познания уже давно отцвело, опали плоды в небо реки и облетела листва, похожая в лазури на перелётную, карюю стайку птиц, или ангелов, направляющихся на юга… где жарко всегда: в ад.
И вот, в цветах, стоит русская усадьба. Сирень под окошком цветёт, над ней летают, словно ласточки, удивлённые ангелы…

Некоторые читатели, и вечно-скучные критики, видят в повести Чехова — сентиментальщину, проработку образов его позднего творчества.
Это не так. Повесть — шедевр, цельный и отточенный.
Антон Палыч, хотите улыбнуться? Оказывается, в 21 веке ещё есть читатели, которые искренне задаются вопросом: чему хотел научить нас автор в этом рассказе?
Бедные.. наверно они смотря на прекрасный закат или картину Тинторетто, и тоже задаются вопросом: что они мне могут дать?
Некоторые рецензенты пишут, что Чехов здесь всё ещё ищет свой стиль, что концовка их разочаровала, что она скомканная, беглая..
Пускай читают Джейн Остин (прости, милая Джейн, я тебя люблю, но и тебя так часто понимают в пошлых, хью-грантовских тонах. Я бы с вами тоже выпил шампанского, Джейн. Хотите? — не вставая с пола, протягиваю бокал к книжной полочке, к зардевшемуся томику Остен в розовом переплёте).
У Антона Дельвига, милого друга Пушкина, было любимое слово — забавно.
Оно имело у него больше 50 оттенков.
Вот и мне хочется с оттенком ласкового матерка, сказать о таких читателях: забавные люди…

Концовка повести полыхает подлинной трагедией. Там уже нет фарса давно, декорации лжи, иллюзии, быта — рухнули, осталось одно чистое бытие, и, словно в стихе Бодлера - В животном сонном, злом вдруг ангел восстаёт.
И как тени в грустное и выцветшее время «после обеда» укорачиваются, сжимаются в комочек, как потерявшийся ребёнок в лесу, наплакавшись, улёгся под кустом, похожим на крыло ангела, так же бегло, изумительно бегло (ибо и жизнь нашего героя стала бессмысленно беглой и пустой без любви), Чехов прорисовывает трагедию души в конце, словно цветок пророс на руинах рухнувших декораций, грустно покачиваясь на ветру своей раненой синевой, своим недолгим цветением.
В главном герое, в докторе, лишь на миг проснулся ангел, который томится в каждом живом существе, но без любви — он он увядает снова. Нет, в нашем герое, ангел не уснул снова, быть может на тысячелетия, но словно задремал в печали, глядя сквозь крылья у лица, похожие на заиндевевшие в России, ресницы, кошмар своей прожитой жизни., и любовь, которую он утратил, словно Рай.

Впрочем, я забежал вперёд, как забегает, залетает вперёд, голос Чехова в повести, словно бы взором ангела смотря в загрустившее лицо событий, ещё не подозревающих, что их ждёт.
Повесть изумительна и своими дивными узорами, тенями, в которых и правда угадывается уже зрелый Чехов, и порой ловишь себя на мысли, что входишь в повесть, с его тёмными строчками, словно в весенний, вечерний лес, собирая как подснежники, прекрасные страницы чеховской прозы.
Например, доктор Топорков (тот ещё Раскольников, зарубивший свою непутёвую жизнь), бывший слуга в доме своих господ, теперь сидит в их доме, спасая от смерти сестрёнку и брата.
Пьют чай. Девушка чуточку влюблена в него..  благородного спасителя!
А спасителю.. всё равно. Он похож на человека в футляре, заживо похоронившего себя в своём мундире, карьере, быте и мечтах о сытом счастье дворянина.
И лишь.. его пенсне тихо блестит, словно одуванчики под окном на заре. (Антон Палыч.. почему вы улыбаетесь? Я и правда увидел это в повести..)
Он смотрит почему-то не на девушку, а на шафранный, тихий посверк педальки рояля.

Эта душа заживо похоронена, но томится по музыке и поэзии жизни, сама не понимая этого, даже когда потом девушка будет играть для него на рояле.
Этот узор чудесно замкнётся, когда наша героиня, уже смертельно больная, нищая, почти бестелесная — сама любовь и душа, покачиваясь на ветру, будет идти по весенней улочке к доктору на приём, неся ему последние деньги, раз за разом, словно русалочка немая, только бы увидеть его.
Боже… к концу повести, мы видим уже не кукольное существо, и не просто, безумно влюблённую девушку, над которой усмехается иной чёрствый читатель, мы видим.. само воплощение любви, той самой, о которой в Евангелии сказано:

Так вот, об узоре: в тесных сенях у доктора.. очередь из женщин.
Однажды, этот коридорчик был так сумеречно полон, и походил скорее на туннель в загробный мир на картине Иеронима Босха, и там, в уголке у тусклого окошка, словно загнанный зверь, стоит рояль (доктор купил рояль девушки при распродаже всего её имущества?) и на нём сидит… мужчина, словно призрак, есенинский Чёрный человек, ведущему пустую, но сытую жизнь.
Андрей Платонов бы сказал: сердце салом заросло..

Интересно то, что наши кукольные герой и героиня, начинают преображаться, становясь живыми людьми, лишь когда.. познали любовь, её ад и рай.
Кажется, Чехов и сам удивляется на то, что произошло с его героями, и это чувствует даже природа, радуясь рождению Человека, своей красотой, словно.. волхвы (осень, зима и весна) пришли из далёких стран, посмотреть на это и принести свои дары: любовь родилась в этом грустном мире!
Когда Тарковский снимал Андрея Рублёва, в одном эпизоде, совсем ещё молоденький Юрий Никулин, так гениально играл страдание, что Тарковский был восхищён, он чуть ли не бросился его обнимать.
А Никулин.. не играл. Просто он лежал на земле и горячая смола капала на его ноги.
Так и в повести, героиня реально страдала, красотой страдания побеждая кукольный мир окружающих её страстей и декораций, возвышаясь над ними — лучезарным ангелом.

И разве так уж важно, что наша героиня… полюбила доктора, ложно, полюбила почти пустоту и свои мечты?
Цветаева писала в дневнике:

Была бы точка опоры, правда? и любви всё под силу, и пустом вроде бы человеке разглядеть ангела, и поэту, в пыльном цветке на обочине дороги, мимо которого проходят все, наступая на него, увидеть вечную красоту, которой.. потом будут очаровываться и те, кто наступал.
В некоторой мере, это экзистенциальная в своей трагедии повесть о Красавице и чудовище, о Психее и Амуре, о зачарованной душе, заросшей в нелюбви, серой травою быта, став чем-то почти неодушевлённым, почти.. столом, стулом.

Эта повесть — о чуде любви, пробивающейся через любые преграды, словно цветок сквозь асфальт.
Эта повесть о том, что в любом человеке, томится ангел, просто нужно полюбить его, как бы ступив на миг, в лазурь, оперевшись на воздух, просиявшую пустоту.
Цветок расцвёл в воздухе, синеве..  разве это не чудо?
Аленький, запоздалый цветочек, в объятиях рыдающего, косматого ангела.
Рецензия дописана. Шампанское допито.. За окном, снова обрывают сирень, которая ещё толком не распустилась даже..
Боже, так не хочется умирать.. хочется ещё пожить, любить.
Пытался шутить в рецензии, душу зачем-то приоткрыл нараспашку… а всё одно: жить без любви, невозможно.
Антон Павлович, милый.. почему так сложно и больно любить, в этом безумном мире?

Чехов никогда не объяснял значения говорящих фамилий персонажей своих рассказов. Читатель сам должен был сообразить. У персонажа шуточного рассказа «Письмо к учёному соседу» фамилия – Семи-Булатов. О чём она говорит?

Даже сейчас, набирая текст своего отклика, я допустила ошибку по Фрейду: вместо Семи-Булатов сначала набрала Семи-Палатов. Ума палата! Так говорят о шибко умных. Семи пядей во лбу. Это тоже про наиумнейших.

Строим дальше логическую цепочку. Булат – особо твёрдый и упругий сплав для изготовления холодного оружия: мечей, сабель и тому подобного. Теперь помножим булат на семь. Получим что-то невероятно твёрдое и упругое. Куда твёрже дуб-дерева. А именно так говорят, когда терпение приближается к нулю, про людей особо твёрдых и непрошибаемых тупиц.

С самого начала становятся понятными тема и главная мысль рассказа. Письмо как эпистолярный жанр, а также письменный текст автора письма – его визитная карточка, не нуждающаяся в дополнительных рекомендациях.

Чехов высмеивает невежество, завышенную самооценку и себялюбие отставного урядника Василия Семи-Булатова, который не понимает, что не следует соваться «со своим свиным рылом в калашный ряд». Но это понятно читателю, а не автору безграмотного и нелепого по содержанию текста – Семи-Булатову.

Гениальность Чехова в том, что его произведения – на века. Разве не актуален этот шуточный рассказ для некоторых современных авторов, ничтоже сумняшеся в своей гениальности, но не имея даже поверхностных знаний, втюхивать свою «нетленку» таким же малообразованным читателям?.. Вот почему любое «произведение» сегодня находит своего читателя. По этой же причине книги, достойные признания, оказываются несправедливо недооценёнными.

… Названия села, в котором обитает отставной урядник, – Блины-Съедены. Прелесть какая! Всё равно, что дырка от бублика. Там «умнику», считающего себя умным, и принижающим заслуженно признанного учёного соседа, самое место.

А по большому счёту рассказ «Письмо к учёному соседу» не столько смешной, насколько грустный.

Приходится задуматься о современном образовании. И мысли приходят на ум отнюдь не позитивные. Стремление высоко взлететь не подкрепляется желанием прилагать усилия для достижения своих устремлений: хочу всё и сразу. Зачем быть образованным?.. В эпоху потребления умным быть не модно … Так устроен мир. Но кто-то же его так устроил?

Конец позапрошлого века был весьма богат на технические изобретения. Посудите сами. В годы, когда Чехов писал свои рассказы, были изобретены – лампа накаливания(1880г), радиосвязь(1893г), телефон(1876г), автомобиль(1885г), самолёт (1882г), кинематограф(1895г). Просто взрыв научно-технической революции!

Понятно, что человеческое сознание не успевало за ускорением развития цивилизации. Именно поэтому резко возросло количество неврозов, психозов. Это в свою очередь привело к прорыву в психиатрии. Но не буду перечислять великих психиатров, творивших в это же время. Пациентов же у них было предостаточно. Именно о них пишет в своём рассказе Антон Павлович. Так и говорит – «Мне самому приходилось наблюдать случаи тяжелого психоза, причины которого нужно искать только в цивилизации».

Отставной капитан, бывший становой, помешан на тему – «сборища воспрещены». Теперь-то мы уже знаем, что этот капитан предчувствовал опасность объединения пролетарских масс в большие собрания, объединения, партии. Дальше уже под руководством партии большевиков они похоронят Российскую империю. Но тогда… Всё списывали на душевную болезнь. Капитан (как Кассандра) предвидел опасность сборищ. Как мог взывал к общественности- «А вы разве не знаете, что сборища воспрещены?» Боролся с этим злом на своём месте – «вырубил свой лес, не обедает с семьей, не пускает на свою землю крестьянское стадо и т. п.»

Заметьте, особенно часто душевные болезни одолевали тогда людей военных, привыкших к старым порядкам. Ещё один отставной урядник был помешан на желании посадить и держать в застенке кого-нибудь. И неважно кого. Кошек, собак, кур, тараканов, клопов, пауков… Этих можно удерживать взаперти сколько угодно. «А когда у него бывают деньги, он ходит по селу и нанимает желающих сесть под арест». И держит согласившихся за мзду, «сторожит день и ночь и выпускает на волю не ранее определенного срока».

Ещё один интендант помешался на экономии – «кушает гнилые сухари и носит бумажные подметки». Данная разновидность психического расстройства и сегодня весьма распространена среди лиц престарелого возраста. Они на всём экономят, питаются очень скверно дешёвыми продуктами, трясутся над каждой копейкой, усугубляя не только своё психическое, но и физическое здоровье.

Чехов достаточно точно определяет пагубное воздействие ускоренного развития цивилизации на психологическое состояние людей. О! Если бы он хоть одним глазком взглянул на нынешнее развитие науки и техники, сумасшедшее ускорение прогресса, глобальные катаклизмы… Нет, Антон Павлович! В Ваше время цивилизация ещё была «цивилизованной».

Фраза – «Он выписывает почти все столичные газеты, но не для того, чтобы читать их. В каждом полученном номере он ищет "предосудительное"; найдя таковое, он вооружается цветным карандашом и марает. Измарав весь номер, он отдает его кучерам на папиросы и чувствует себя здоровым впредь до получения нового номера».

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 472

Идёт себе человек, вполне довольный жизнью. Если и не улыбается, то вполне в благостном расположении духа. Солнышко светит, птички щебечут, травка зеленеет… Но! Стоит наступить на его любимую мозоль, как всё вокруг померкнет, уютный мирок сожмётся до размеров болевых ощущений и желания немедленно отомстить или потребовать сатисфакции.

Вот и в рассказе «Ревнитель» директор З.-Б.-Х. железной дороги двадцать лет собирался написать статью в газету: "Несколько слов в защиту печати". Почему? Ответ очень прост. Все, кто находится на этом сайте, тоже испытывают постоянное желание поделиться своими мыслями о прочитанном. Вот и директор очень долго мечтал написать «свое слово, сказать это слово громко, во всеуслышание, было для него любимейшей, двадцатилетней мечтой! Он ей обязан весьма многим: своим развитием, открытием злоупотреблений, местом... многим! Нужно отблагодарить ее...» Конечно, одолевало его и желание приобщиться к авторству – «Писателей хоть и ругают, а все-таки почитают... В особенности женщины... Гм...»

Когда он исписал уже половину листа, принесли газеты. Дальше уже можно догадаться… Именно в это утро в одной из его любимейших газет «Голос» он прочитал фельетон, в котором его пропесочили.

Вот она, та самая «мозоль». Все мечты и благие намерения забыты. И директор срочно пишет приказ по своей железной дороге, чтобы «не выписывать "некоторых" газет и журналов...»

А, что вы хотите? Столько лет человек лелеял мечту – приобщиться к авторству, а его так обидели!

Фраза - «Полжизни мысль, жгучая, острая, беспокойная, вертелась у него в голове, выливалась в благоприличную форму, округлялась, деталилась, росла и наконец выросла до величины грандиознейшего проекта... Он сел за стол, взял в руки перо и... вступил на тернистый путь авторства».

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 428