Ф. М. Достоевский. Избранные сочинения в двух томах. Том 2

Как наличие нескольких трактовок Апокалипсиса и суждений об этом, так и, разумеется, существование множественности различий уже в самих понятиях о чём бы то ни было в принципе является очевидностью и непреложностью; в некотором роде истиной, если угодно. Почему лишь отчасти? Как не может быть во вращении нам доступных предлунных сфер двух Солнц, так не может и быть под этим небосводом и двух людей, сообразно и непременно совпадающих в своих взглядах и убеждениях. И даже само суждение о вероятности этого ведёт лишь к заключению, что копирка и исходное будут рано или поздно разобщены: в конечном счёте любое соприкосновение и перенимание, даже слепое подражание или его попытка, ведут к разделению целого, или попытки его наличия, на части, составные или тем казавшиеся. А потому само понятие "Идиот" уже вызывает неизбежную неоднозначность и озадаченность, повсеместная же его распространённость, вариативность и используемость не должны создавать иллюзорность окончательности и утверждённости. Лёгкость и доступность употребления не обязывают к согласованности и исправности. "Идиотом" может быть назван одушевлённый и неодушевлённый предмет, единичный и во множественном числе; может розниться контекст и направленность, интонация; это может быть и сентенция, и морфологизм, и насмешка - многое, - и, в конце концов, это может вовсе ничем или практически ничем, гораздо скромнее и тривиальнее междометия, сродни шуму. Но шум есть несогласованность и обезличенная диссонация псевдохора, слово же, как форма, заключающее, по усмотрению, те или формы иного образца, выказывает себя заметно органичнее и с невольной, но явной, претензией на комплексность, а это ведёт к тому, что чем сложнее понятие, но чем оно доступнее, тем меньшее значение имеет его произношение и упорное повторение, она как бы наличиствует в действительности, воплощающей триаду прошлое-настоящее-будущее, но присутствие это является во всё более и более в истёртом виде, подобно листу со следами грифеля карандаша после его обработки ластиком. Сакральность и сила, заключённая в знаки и символы; единение в слова и предложения, высказывания, утверждения; составление структур и систем - всё это не есть отрицание качества и значения, всё это не заставляет усомниться, но повсеместная убеждённость в обыденности и как бы естественности закона не гарантируют его понимание, несмотря на некоторое наличие подспудной необходимости и закономерности интуитивной направленности и выраженности, не гарантируется также и его выполнение. Аналогичное бывает, и очень часто, со словами. Отчего объект и субъект теряют границы и ориентиры. Ничего удивительного потому нет в том, что единичность в названии романа интерпретируется и воплощается самими героями произведения практически повсеместно и основательно во всей красе своей множественности.

Главный герой не мнит себя основным действующим лицом в мире, отнюдь нет, он ощущает свою несообразность и чужеродность, испытывает чувство лишённости и лишности, что, тем не менее, не мешает восприятию собственной личности. Князь Мышкин пришёл бы в замешательство, если не в ужас, от настоятельной мысли и заверений, что он будет считаться главенствующим действующим лицом в обширной череде событий, к которым будет приковано внимание множества глаз, умов и сердец; которым будут вновь и вновь давать оценку и трактовку. И нет нужды в милосердии, но лишь в одном благоразумии, чтобы понять, что он не является первостепейным и краеугольным, что он не воплощение и рафинированная квинтэссенция заглавия и действа. Он - лишь одна из вариаций, кои окружат его и даже в большей проявленности своей и естественности, чем он сам же о себе и судит.
Князь Лев Мышкин ничто иное как наглядная действительность и современность, как для Достоевского, так и для нас с вами, христианства и ему подобных и псевдоподобных начинаний и учений. То, что в теории несёт силу, должно нести, несёт любовь, благие намерения и чаяния, что способно победить, не насилием, не смертью, но самой жизнью - всё это не побеждает и не скрепляет в 19-м веке, предтечи самых больших братоубийств человеческих и оправдании их необходимости. А скрепляло ли до этого? Сколько раз по тем или иным причинам соединялись люди, сколько придумывали тому заглавий и описаний, сколько систем порождали для строгих интерпретаций, трактовки и установлений? Множество. И неважны названия, направленность, даже основания, ведь всякий фундамент непрочен и податлив, всякое устремление есть лишь одно из всё порождающегося бессчётного множества, а всякое наименование есть лишь игра отражений и отблесков. И потому можно устремлять сущность свою к формалистике благонравия, нося крест, при этом стяжая, наживая деньги и окружая себя полными веры скопцами, как делал отец Рогожина. А можно тратить эти деньги, нося крест, но не веруя, быть неглупым и способным без знаний, любить ненавидя, как делал это Парфён. Всё это лишь одни из сторон одного и того могильного дома, всё это лишь одни из проявлений человека разумного. Всё это подобно Христу на репродукции картины Гольбейна в их же доме - слишком естественно и правдиво, слишком понятно и неотъемлемо, слишком человеческое.

Этот роман заключает собой сплетение и продолжение сказанного Достоевским до. Он перекликается и гармонично соединяется, но представляет, однако же, и развитие, и самость, как художественно-философской деятельности. Так оно, пожалуй, и должно быть.

Угасание силы жизненных источников и высшей духовной деятельности проистекает не из сети железных дорог, не из-за технического прогресса в принципе. Это, безусловно, процесс, но это не динамика, когда можно вполне говорить о начале и следствиях; это ощущаемая повсеместная повседневность, но это и не статика, о которой можно сказать с оттенками заскорузлости и закостенелости. Это данность без утверждённости и безапелляционной окончательности, это явственность без примеси фатализма. Это мы сами в разные моменты нашей жизни. Апокалипсис не грядёт и не угрожает, словно нависший дамоклов меч, это часть естества и природы человеческой, имманентная и необходимая их часть, вечно присутствующая, вечно тревожащая и угрожающая. Но невозможно разрушение без созидания, невозможна вера и надежда без предчувствия и осознания катастрофы, гибели - это грани неразрозненного и сопричастно общего. Всякое треволнение, неопределённость, озадаченность и множественность являются лишь всё тем же сущим и словом о том (не говорю о частях, ведь нет частного в абслолюте, но всё само по себе есть не свершённая совершенность); Словом, которое отнимает покой и которое дарит его; Словом, сплачивающим и разделяющим; Словом, живущим и не живущим. Нигилизм, социализм, либерализм и демократия - суть явления ума и чувств, но скреплённые и безраздельные, связанные и связующие то, что пронизывают, и тем, что всепроникающе окружает их во всех сторонах светотьмы существования человеческого. И потому нет удивления, что Ипполит зовёт нигилиста врача, которого даже уважает, но с удовольствием от произношения диагноза-приговора которого он не согласуется вполне, справедливо говоря об "излишности". Нет удивление, что Ипполит смиряется без примирения; что отбрасывает греческую грамматику, как чрезмерную трату отпущенного, но употребляет то немного время на псевдосудебные дрязги и прения в пользу человека, ничего для него не значащего; что он ощущает невольное участие к доктору, который, с медицинской точки зрения, своей беспомощностью к его случаю болезни невольно являет собой почти насмешку, сродни едко-ироничной усмешке судьбы, этому-то доктору в нужде Терентьев в конечном итоге оказывает спомогание; не удивляет и стремление Ипполита к простому и человеческому чувству, к безлукавой взаимности и соборности, пусть даже с чужими и малознакомыми, но живыми людьми, и сопутствующие этому стыдливость и злобу за кажущиеся и взывающие к мнительности, но, тем не менее, такие естественные и непротиворечивые желания и побуждения, принимаемые за фантомную слабость, химерную нелепость побуждений и устремлений, ведь они человечны, слишком человечны для сопричастного со смертью. Не удивляют и люди, считающие, что имеют право, в частности, брать деньги без выказывания благодарности, но даже и мнящие, что благодетельственно оказывают необходимую и должную тем услугу, что, в конце концов, даже именно они за то, как бы негласно определено, следуют быть удостоенными, если не уважения то хотя бы признательности. Всё это как бы даже естественно и просто, как и назвать кого-то в лицо и за глаза "Идиотом". Если наши глаза есть зеркало души, то, так как, зеркало не являет само по себе законченную и полную суть, но лишь заключает и проводит часть её, мы видим в том числе и то в другом, что есть в нас самих. Именно поэтому красота в глазах смотрящего, именно поэтому она способна спасти мир, ведь видеть красоту способен лишь тот, кто сам её в себе носит. И аналогичное отражение несут в себе и слова: чем более и настойчивее, чем с большей убеждённость и утвердительностью, чем более бездумно и естественно произносить то или иное обозначение, тем более вероятнее увидеть собственный в нём след и даже неудовольственное отражение. Чем большая уверенность в добродетельности дел, их приличности, комфортности и даже разумности, тем больше шанс впадения в приторный и лукавый самообман. Но есть в этом также и риск обмана, который со стороны можно назвать обманом всеобщим или большОй части людей, когда устанавливаются нормы нравственности, подчас даже спутываемые за миражно-правдоподобные моральные ориентиры, которые воздвигаются тут и там, словно очередные декорации для внеочередного общечеловеческого представления. Чего дивиться от этого тому, что действия Тоцкого по отношению к Настасье Филипповне в период её юности могут даже подразумеваться людьми "высшего света", но без изумления и даже осуждения. Что удивляться, что даже и сама Барашкова убедилась и "уверовала" в несправедливость и гадкость, но естественность и очевидность своего заклания, окончательную незыблемость порядка вещей и своей собственной сути. Всё это, к сожалению и к счастью, безыскусно и просто, как и наличие в каждом из нас многих начал. Но кем или чем бы мы ни избрали себе быть или казаться, мниться или утверждаться, что бы ни избрали для нас и для самих себя окружающие люди - всё это не оспаривает и не диссонирует с тем, что жизнь продолжается, как её ни называй.

"Идиот" - это, пожалуй, один из самых сложных философско-религиозных произведений в русской и даже мировой художественной литературе. "Идиота" часто сравнивают, ставят в один ряд с "Дон Кихотом", но оно, на мой взгляд, несколько больше, чем "Дон Кихот". В "Дон Кихоте" больше юмора и посмеивания над приключениями героев, а в "Идиоте" все всерьез и ценой каждому шагу героев являются их жизнь и здоровье. Да, и читается "Идиот" весь (несмотря на размер произведения) несколько легче (в плане красоты языка), чем первый том "Дон Кихота".

Достоевский показывает нам идеального человека, который на фоне "обычных, обыденных, среднестатистических" людей выглядит "идиотом", поскольку не поддается "грешкам и страстишкам", ведет себя хотя согласно общепризнанным идеалам.

Достоевский поднимает, как и, например, в "Братьях Карамазовых", вопросы о любви разного рода (инфернальная, чистая, жертвенная), о потребности для человека делать хотя-бы "единичное", небольшое добро. Большое внимание уделяется отличиям православия от католичества. Достоевский снова обращает внимание на опасность католичества и пишет о причинно-следственных связях между католичеством и социализмом и атеизмом. Впрочем, об это он пишет и в других своих произведениях.

У уста князя Мышкина в самом начале произведения Достоевский вкладывает тему рациональности казни как средства наказания (сколько в этом опыта самого Достоевского, которые сам едва не был казнен из-за участия в кружке петрашевцев).

Для меня это произведение, как и "Братья Карамазовы", "метит" в "Лучшее этого читательского года" :)

Сложная, трогательная книга, в смысле, что трогает за живое, заставляет задуматься.
Идиот в данном романе - это чистый, честный, открытый человек, не скрывающий своих помыслов и мыслей, с теплотой относящийся к каждому встречному, не преследующий корыстных интересов. Для царской России, для России нынешней и любой другой страны это дико и только ярлык "идиот" спасает князя Мышкина от изгнания из приличного общества или забивания камнями.
Безобидный герой, которой мог быть идеалом для подражания, просто непонятная игрушка для общества, которое не может жить без лицемерия и жажды выгоды. Мы восхищаемся им, боимся за него, понимаем что он обречён, но всё же надеемся на счастливый брак, о как мы наивны...
Грустно, сложно, сильно! Рекомендую

Тяжелое произведение. Шла к финалу со скрипом, но бросить не могла.

Сюжет интересный, персонажи колоритные. Но написано сложно. Думаю, что буду перечитывать в будущем.

Заметила, что много цитат, которые летают в просторах интернета именно из этой книги. Но смысл их зазвучал по-другому после прочтения книги.

Любовный четырёхугольник главных героев – синоним страсти, любви, сострадания и жалости одновременно. Не знаешь, кто кому подходит больше и кто с кем будет действительно счастлив.

Безумно жалко Льва Николаевича. Обидно, что «Родина» погубила его снова. Он для многих людей слишком добрый, наивный и милосердный. Таким людям сложно, они действительно «идиоты» по сравнению с окружающими их «нормальными» людьми.

Из Достоевского "Идиот" мне понравился больше всего. Роман был написан во Флоренции, во время путешествия Достоевского по Европе. Изначально книга задумывалась как повесть об идеальном человеке. А где ж такого взять в современном-то обществе? Правильно, создать искусственные условия для его изоляции от социума. В данном случае - санаторий для душевнобольных в швейцарских альпийских лугах...
Действительно, главный герой книги, князь Мышкин - прекрасный человек, который соединил в своём характере все положительные черты. Он простой, искренний, добрый, доверчивый. В книге даже идёт некое отождествление князя с Христом. Да, он долгое время провёл в психиатрической клинике, где проходил лечение от своего недуга. И теперь, излечившись, с чистой душой и открытым сердцем он едет в Россию, даже не догадываясь как эгоистично и меркантильно общество, насколько извращены современные человеческие ценности.
Все положительные черты князя теперь выглядят как блажь и дурь, а сам он становится в глазах других ... идиотом. В этом весь Достоевский, чтобы вывернуть нутро социума и на конкретных героях показать все проблемы современности. Князь столкнётся с множеством других героев, влюбится, попытается всех примирить и сделать добрее, но что из этого получится? Только хуже! Под напором положительных качеств князя из всех начинает вылазить самое низкое и мерзкое. Событий много: любовные интриги, ревность, страдания. В конце вообще убийство, которое Мышкин пережить уже не может: он снова сходит с ума...
Интересная и по сей день актуальная книга. Очень грустный роман, прочитав который будет над чем подумать.

Исповедь горюющего вдовца, чья жена покончила с собой, выпрыгнув из окна. В повести очень много чувств и эмоций,  много размышлений и предубеждений.  Данное произведение мне кажется намного более глубоким и многогранным по сравнению с другими современными, где мотивы поступков просты и очевидны. Здесь все намного сложнее.  В "Кроткой" большой акцент ставится на то, как сложно изменить свою линию поведения с самыми близкими для тебя людьми. И что в конечном счете это может привести к трагедии.
Из минусов - очевидно, что произведение, которому 150 лет, сложнее читать, чем современные.

Начало книги довольно бодрое, атмосфера показалась даже не совсем похожей на стиль Достоевского. Но чем больше погружаешься в повествование, тем все более узнаваемымой становится манера изложения автора. Чётко прорисованные характеры персонажей, с их порочными гранями личности. Главный герой представлен по образу Христа. А именно светлым, добрым, эмпатичным, отзывчивым и всепрощающим.

Может ли изменить безнравственного человека доброе отношение к нему? Почему человек опускается на моральное дно?
Какие события или люди сделали его таким?
Всегда ли мир зеркалит твои поступки?
И справедлива ли пословица: "Относись к людям  так, как хотел бы чтобы и они относились к тебе"?
Автор не даст прямых ответов на все эти вопросы, но даст нам пищу для размышления на примере поступков и внутренних диалогов героев романа.