Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Дар. Отчаяние

Своей удивительной возмутительностью книга напоминает обезглавленную птицу, оставленную в подарок мягкосердечной барышне городским великовозрастным дурачком.

Существует множество статей, анализирующих филологическую, историческую и литературную ценность произведения; желание ознакомиться с оными удовлетворяется за несколько часов, а потому здесь будет сугубо эмоциональный сумбур, приправленный субъективным восприятием, не претендующим на истину.

Язык Набокова схож с непостоянностью летней погоды. На рассвете зыбок, прохладен и горьковат свежестью, а в зените тучен, сладок, сочен, вязок и ярок – и доказывать кому-то иное я не возьмусь. Я в совершенном восторге от того, как Набоков лёгкой рукой плетёт невообразимые узоры словами, на составление которых кому-то другому потребовалась бы вся изобретательность и искушённость. Наблюдение за развитием Набоковской мысли напоминает путешествие по саду экзотических растений, где беззащитность полупрозрачных прожилок на гладких листьях на поверку оказывается убежищем для смертоносного яда. Медали оказываются без обратной стороны и боковых граней, любой блеск скрывает под собой золото, а прописные истины разбиваются в пыль. Вектор его филологических изысканий - в отношении идей личностного бессмертия, будущего (или отсутствия такового) русской словесности, существования дарованной гениальности и воспитания оной – кипуч и влиятелен, утягивает читателя по миражному пути, ведущего, по сути, в никуда.
В никуда, потому что за красивыми идеями, за восхитительными формулировками, за прекрасными оборотами речи персонажей, за блеском, мишурой, дорогой кожей и элегантным парфюмом скрывается мелочность, может, даже зависть, брезгливость и будто некая закостенелость.

«Дар» вмещает в себя злобную антипатию Набокова к Чернышевскому, растянутую на много страниц, подсвеченную на постаменте презрительности со всех сторон. Отечественные читатели увидели роман только в 1990 году, когда Чернышевский ещё занимал знаменательную веху в советской литературе. И тем страннее совершенная индифферентность читателей и критиков к вздорной фельетонной выходке Набокова, изуродовавшей личностную и литературную ценность Николая Гавриловича. Казалось бы, от романа не должны были оставить и камня на камне, а то и вовсе оставить без внимания. Однако, вышел такой конфуз.
Корни антипатии Набокова к Чернышевскому лежат за пределами отношений «читатель – писатель» и даже «писатель – писатель». Если принять во внимание вполне объяснимое противостояние Набокова и Чернышевского как литературных деятелей, при ближайшем рассмотрении в «Даре» проглядывает через прохудившуюся ткань сюжета совершенно иррациональная, вздорная и удручающая набоковская ненависть, впитанная будто бы в детстве с чужих слов.

У каждого где-то на задворках сознания есть люди, без прямого знакомства вызывающие отторжение на метафизическом уровне, кажущиеся склочными бездарями, не заслужившими своих успехов, и чем им приходится в жизни больнее, тем сердцу приятнее. Но Набоков посвятил такому человеку целый роман под видом оскорбительного, обличающего судьбу поколения памфлета.

Написанная прекрасным языком завистливая книжонка. Рассчитывайте на эстетическое удовлетворение, не более. Потому что под лакированными перчатками у стоящего перед вами фокусника лишь одна пустота – вас обвели вокруг костлявых пальцев не по разу.

«Отчаяние» — роман, который оставляет странное послевкусие. Стиль Набокова безупречен: каждая фраза отточена, каждая метафора ослепительна. Но за этой красотой — пустота, ведь Герман, при всей его риторике, в конечном итоге оказывается жалким и смешным.

Герман Карлович — типичный набоковский «ненадёжный рассказчик», но с трагикомическим оттенком. Он считает себя гением, сравнивает с Достоевским и даже с самим Богом, полагая, что его план убийства и подмены личности — шедевр. Однако его уверенность разбивается о простую истину: он не так умен, как думает. Его «гениальное» преступление построено на иллюзии сходства с жертвой, которое существует лишь в его воображении.

Я не могу сказать, что испытываю к нему симпатию, но он заставляет задуматься о природе самообмана. Сколько людей, подобно Герману, живут в плену собственных иллюзий, считая себя исключительными, тогда как окружающие видят лишь их нелепость?

Набоков мастерски играет с читателем, заставляя его то верить Герману, то сомневаться в каждом его слове. Роман наполнен литературными аллюзиями — от «Преступления и наказания» Достоевского до гоголевского «Носа». Но если Раскольников мучается совестью, а Голядкин сходит с ума от раздвоения личности, то Герман упоён собой до последней страницы.

Мне особенно нравится, как Набоков разрушает четвёртую стену: Герман то и дело обращается к «читателю», словно приглашая его стать соучастником. Но это ловушка — чем больше он говорит, тем очевиднее его безумие.

Оценка: 5/5 — блистательно, жутко, беспощадно.

Все меньше и меньше нечитанного Набокова, моего любимого американского писателя.
Небольшая повесть, повествование ведется от лица Германа. Он рассказывает нам, как однажды прекрасным днем неподалеку от Праги с ним случилось чудо - он встретил своего двойника, и уже тогда в его голове стал зреть план. Встреченный им Феликс оказался бомжеватым мужичонкой, падким до денежек, так что Герману не составило в последствии особого труда уговорить его занять свое место. Хоть и упоминается периодически, что у Германа были финансовые затруднения в шоколадном деле, все же это не главное, почему он идет на преступление - его завораживает сама идея, он как художник лепит свое творение.
Идея вроде бы не нова (и это будет ясно даже по освещающим преступление газетам) - убить вместо себя подставное лицо и получить деньги от страховой компании при помощи горюющей женушки. Но что-то в какой-то момент пойдет не так, о чем Герман узнает будучи уже в бегах и описывая все события в дневнике, якобы для того, чтобы передать рукопись достойному писателю, который опубликует их и весь мир узнает о гениальном преступнике и преступлении.
В книге много отсылок к Достоевскому, всегда любила, как Набоков стебётся над писателями.

Странная книга. Чудная. Необычная. Тонкая, как осенний свет, путающийся среди ветвей, сухих листьев угасающего теплого дня. И пахнет, как вероятно пахнет прошедшим летом, скошенной травой, яркими августовскими вечерами, где рождается роса на уже зрелой траве, примятой, но сочной. И неумолчно доносятся звуки из леса, деревни, полей, летят над головой, собираясь в концентрированные музыкальные сферы в воздухе. А потом потянуло легким ветром по раскрытому вороту рубашки, по коже, и звуки рассыпались, двинувшись в новый путь. На душе же тепло и немного давит в том месте, где стучит наш живой механизм. Давит, тревожит, напоминает, возвращает в прошлое. И вот уже буквы складываются в слова, и рука спешит по бумаге: вперед, вперед, заполняя черными знаками листы. И дар дает возможность запечатлеть все эти чувства, ощущения и тягу к прошедшей жизни не просто в ностальгических переживаниях, а в романе, который создается героем. Ведь для чего иначе жить, если ты одарен...

Не солгу, если скажу, что не ожидала такого от Набокова. Этого рассыпающегося, но вместе с тем влекущего за собой сюжета, нестройного ритма происходящих событий в романе, всей рваной ткани повествования. Но. Это лишь придало книге яркость и индивидуальность, превращая неважные для многих вещи в историю, полную тонкого, сентиментального очарования.

Зачем мне должны быть интересны виды бабочек, размеры стиха, экспедиции в глубь и за пределы страны, канувшей в небытие после семнадцатого года, жизнь Чернышевского со всеми ее ненужными и неприглядными подробностями? Зачем? Но вчиталась и затянуло, екнуло сердечко от написанного, и получается писатель вновь прав. И всему виной этот невозможный набоковский слог, живущий самостоятельной жизнью. Вот буквы.. то движутся легким аллюром, образуя еще более легковесную ткань-основу романа, то начинают густеть, как прошлогодний мед, вводя все новые обороты писательской речи. Слова как снежный ком накручиваются друг на друга, стоят плотными стройными рядами (не вздохнуть), позже вздымают ввысь и рассыпаются, разбегаются, даря роману воздушность и подвижность формы.

Здесь и книга в книге, и географические заметки, и личные переживания героев, и литературоведение, и порывы творческой натуры, мещанская сущность окружающего, и долгие сны Берлинскими ночами, и зарисовки русской эмиграции, и воспоминания о прошлой жизни, что не воротить. И сожаление, что той эпохе больше не быть, тех вечеров в домашней обстановке не вернуть. Ушло, ушло навсегда. И только дарованная герою возможность и сила все это изобразить словами на бумаге, помогает ожить прошлому, вскочить в ушедший трамвай, полный давних, любимых лиц. Вижу: отец в золотой тюбетейке, мама с Таней о чем-то смеются, машут рукой, улыбается Зина прямым взором в голубоватом газовом платье (хоть и с чужого плеча)... И до головокружения пахнет жженым солнечным днем, и можно увидеть в прозрачности воздуха бабочек, зажмуриться как в детстве и поверить, что все это не сон. И лететь, лететь вперед к новым дарованным горизонтам жизни.

Это ужасно. Ужасно нудно и невыносимо скучно. Обычно на произведения подобного объема у меня уходит дня 3. Сей опус занял неделю. В читательском плане это была самая унылая неделя в моей жизни. Набоков в данном случае ассоциировался у меня с навязчивым, прилипчивым, невероятно болтливым собеседником, который говорит о чем-то своем, нисколько не заботясь о том, интересно ли это кому-либо. Нить повествования постоянно ускользает. Порой я вообще не понимала, что происходит. Эти ужасные гипертрофированные образы, это обилие утомительных отступлений, эта многословность при отсутствии в ней смысла...
Художественное произведение в моем понимании все же должно вызывать какие-то ответные чувства, мысли. Здесь этого и в помине нет. Абсолютное равнодушие и раздражение - единственные эмоции, которые пробудила во мне данная книга.
Пожалуй, "Дар" не совсем уж безнадежен (поэтому оценка 2, а не 1). Мне запомнилось несколько неожиданных сравнений и метафор, весьма любопытных. Но таковых на все 400 страниц не более 5. Это никак не спасает книгу.
Мне было странно, что Набоков мог сотворить подобное. После блестящего романа "Защита Лужина" "Дар" стал для меня настоящим разочарованием.

P.S. при моем некогда предвзятом отношении к Солженицыну, открыв "Архипелаг ГУЛАГ" после "Дара", я почувствовала ОБЛЕГЧЕНИЕ. Почувствовала, что со мной говорит живой человек живым языком. "Дар" же - мертвый и искусственный от начала до конца. Да и дара, к слову, никакого нет. Одно название.

Дар
Имел он песен дивный дар и голос, шуму вод подобный.
А.С.Пушкин ''Цыганы''

Я сижу уставясь в мерцающий экран монитора и пытаюсь подобрать хоть какие-нибудь слова ,чтобы описать все те чувства,эмоции,мысли,что переполняют меня уже около недели...КАК выразить гениальность и мощь этой книги? Потому что это бесценнейший дар Писателя - Читателю. Это книга-водоворот и стоит попасть в него ,то не будет ни сил ни желания выбраться из него...только сладостно погружаться в волшебство языка,мыслей,чувств,эмоции...Как бесконечно много он дает тебе этот роман...Как бесконечно уважает и верит в читателя Набоков. Первые страницы ты медленно ,но верно погружаешься в мир Дара, анализируя поэзию Федора и вместе с ним проживая детство ,рассказанное стихами. И оживают звуки,ароматы,чувства. И тонешь и тонешь всё глубже и глубже и понимаешь,что уже не можешь без дара ,без удивительного метафоричного,прекрасного набоковского языка. Этой потрясающей игры со словами,расширяющей семантику слов.
А потом тебя с головой накрывает невыразимая ностальгия автора по России ( потом это чувство ностальгии у Набокова пройдет в его работах американского периода,потому что он мудрый человек) и ты ощущаешь эту суженность берлинского пространства ,расчерченного линиями аллей и трамвайных путей, а потом на страницах ''русской части'' вдруг ощущаешь бескрайность нашу российскую, наполненную любовью, детством, полями, домом...И тогда страницы,посвященные отцу ,становятся еще более пронзительными и щемящими. И его судьба тесно и плотно перекликается с судьбами очень многих эмигрантов,словно исчезнувших навсегда,пропавших безвести . Это мучительно ,страшно и горько.
А потом ты попадаешь в главу номер четыре и словно бухаешься лбом в ледяную глыбу,аж искры начинают сверкать ...от неожиданности...А в ней чего только нет! И вот тогда начинается работа твоего ума,а чувства и эмоции уже уходят на задний план. Тут тебе и литературоведение,и история русской литературы 19 века,и история России,и философия,и основы стихосложения...Ты начинаешь носиться к книжным полкам,выхватывая то Теорию литературы,то Основы стихосложения,то Гегеля,то Фейербаха и квинтэссенцией этой беготни становится плотный зеленый том ''Что делать?''.
Для Набокова даром была сама жизнь, в странности, извилинах и неожиданных загибах которой есть прелесть,дающая силу вырасти ''дару'' Федора. Даром является и талант писателя.Даром является вся русская литература 19 века, даром для России является гений Пушкина. И величайшим даром литературе является этот роман В.В.Набокова. Бесценным даром!
И всё ,что я могу со своей стороны преподнести Писателю - это свой читательский дар : уважение,признание и бесконечную любовь. Я просто склоняю колени перед этим романом Набокова. Спасибо!

Не самый легкий и не самый короткий роман любимого Владимира Владимировича. Повествование идет то от первого, то от третьего лица. Порой, в одном абзаце воспоминания главного героя завершаются авторским повествованием о нем же и стоит изрядно потрудиться, чтобы уловить переходы. Стихи, проза, воспоминания, биография, лирические отступления, все перемешано. Книга для спокойного, вдумчивого чтения. Никакой динамики и никаких событий не ждите, но будет красивый язык, впрочем, это слово слишком банально, чтобы говорить о языке Набокове. Каждый раз удивляюсь, как из слов можно сложить такое... да еще в прозе. Роман, в котором практически ничего не происходит и в тоже время так много сказано.

Главный герой, поэт Федор Константинович Годунов-Чердынцев, его небольшой сборник стихов о детстве должен выйти в печать. Небольшое, но признание. Федор занимается репетиторством, посещает своих друзей, где проходят литературные чтения, переезжает на новую квартиру, куда зарекался не переехать никогда и ни за что, влюбляется в дочь квартирной хозяйки Зину, пишет книгу о Чернышевском. На определенное время читателю предлагают забыть о Чердынцеве, объемная четвертая глава, целый роман в романе, полностью посвящена жизни и деятельности литератора, революционера-демократа Чернышевского. А пятая начинается уже с критики на этот еще ненаписанный роман.

В результате Набоков пишет о себе ( о себе ли?), Чердынцев о Чернышевском (биографию ли?) и воспроизводит предполагаемую критику на предполагаемое мнение о романе, который еще не написан. Признаюсь, я выдохнула, когда автор вновь вернулся к главному герою.)

Дебютная книга молодого, но перспективного автора по имени Владимир Набоков оставила неплохое впечатление. Разумеется, литературой назвать это нельзя, потому что прежде чем начать писать автор должен накопить хоть какой-то жизненный опыт. А тут на полтыщи страниц растянута импровизация дворника на тему «Что вижу, то пою». Вот проехала телега – давайте поговорим о телеге. Вот девушка согласилась целоваться – попробуем её губы на вкус. А вот давайте сделаем сценку по альтернативной биографии Чернышеского. Расскажем, что Ленин был гриб… А вот ещё сценки о сваре писателей на собрании литературного кружка… А ещё я расскажу вам, как купался в парке голым и у меня спёрли всю одежду…

Довольно сложно было через всё это продраться, но к несомненным достоинствам текста относится лёгкий точный язык. Автор мелодично строит фразы, жонглируя как цветастыми метафорами, так и точными наблюдениями природы и свойств девушек и телег. Автор постоянно иронизирует над собой и над другими, придумывает новые слова и выражения. Несколько страницы такого текста читаются весело и интересно, но потом возникает вопросы «И что?», «Зачем это всё?»

Финал (со встречей с отцом и подведением к сексу) хорош и стилистически и сюжетно, но висит в пространстве совершенно отдельно от романа. Если издать его отдельным длинным рассказом или короткой повестью, получилось бы неплохо, хотя шедевр бы тоже не вышел.

В общем, если относиться к этому тексту как к студенческому капустнику, хоть и подзатянутому, то продукт, безусловно, вышел качественный. Но чтобы сделать из этого толковый значительный роман, поработать придётся и над героями, и над фабулой, и над стилистикой. А пока можно просто наслаждаться языком, отчётливо понимая, что больше двух страниц наслаждение не переживёт: начнёт увядать и портиться. Две сцены для наслаждения языком: 1) «переезд», открывающий текст трактором с бесстыдными анатомическими подробностями, 2) «Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес.»

Лично мне интересно было наблюдать как автор полемизирует с противниками избыточной стилистичности в литературе. Очевидно, что кто-то уже рассказал автору, что, кроме красивостей, текст ещё должен содержать что-то типа сюжета и основной мысли. Автор с этим не согласен и спорит аж на двадцати страницах. Ну что ж, будем ждать пока автор повзрослеет.

Я спросил у коллег, какие ещё темы наблюдаются в творчестве Набокова. Коллеги подтвердили, что пока это сплошь затянутые мечтательные наблюдения аутистов, мизантропов и социопатов. Ну что ж, повзрослеть рано или поздно придётся. Рано или поздно любой аутичный социопат сталкивается с необходимостью заплатить за свет и газ. Сразу после этого тексты аутичного мизантропа спускаются с небес на землю и становятся более захватывающими. Будем ждать с интересом!

Самое забавное и интересное в этом романе - подколки в сторону Достоевского и некоторые удачные описания героев в набоковском стиле, но в целом произведение больше разочаровывает.

Я читала и все думала о названии книги, в которой нет ни капли отчаяния - герой ни от плохой жизни решается на поступок, встречая случайно якобы своего двойника. Что толкает его на осуществление плана - не совсем стало мне ясным, потому что стиль первой части книги очень прерывист и оставляет многое недосказанным. Потом же повествование оседает в берегах, но становится еще более обманчивым. Все происходящее с Германом нужно ставить под вопрос, так как он явно не договаривает. В одном месте говорит, что с женой у них все безоблачно, но это не правда, так как явно чувствуется его токсичность, что потом подтверждается письмом Ардалиона и постоянными обращениями Германа к жене "моя дура". Так вот, возвращаясь к названию - в англоязычной вики прочитала информацию про игру слов в оригинальном названии, которая больше имеет смысл, чем русский перевод -

И в Германе кажется как никогда много Набокова с его любовью к игре слов, к позерству и смотрению свысока. Пусть Набоков сам говорит, что роман его получился наименее белоэмигрантским, все равно летят из него шпильки и стрелы во все стороны. Так что досталось тут не только Достоевскому.

Пока читала первую часть, все хотела, чтобы побыстрее уже приблизилось повествование к развязке, но когда она внезапно наступила задолго до конца - я даже как-то подрастерялась. После совершенного преступления, задуманного и исполненного с такой холодностью, Набоков немного заигрывает с муками совести, потыкивая Достоевского и презрительно хмыкая в сторону Раскольникова, но последний с его тварью дрожащей будет продолжать волновать читателей, а вот будет ли волновать их Герман столько же времени спустя с его неглубокой внутренней жизнью? Меня же нежелание автора психологизировать роман разочаровало.

Из многих романов Набокова, что я прочитала за последнее время, этот один из сложных для меня, не станет любимым, но я понимаю, насколько он амбициозен. Буду честна – мне просто не хватает интеллекта, чтобы сполна его оценить.

В центре романа – Федор Годунов-Чердынцев, поэт, начинающий писатель, русский эмигрант, живущий в Берлине. Он мечтает написать книгу, пробуя разные идеи и разные стили.
Можно сказать, что мы читаем «книгу в книге». Она содержит множество длинных и коротких, переплетающихся и самостоятельных рассказов и стихотворений.

«Дар» по своей структуре напоминает лабиринт, где за каждым поворотом открывается новый мир. То это тихая печальная жизнь эмигранта в Берлине, наполненная биографическими отголосками, то натуралистические и ботанические заметки, то путевой рассказ, то литературно-исторический очерк о русском писателе и революционере Николае Чернышевском.

Вот здесь надо подробней, потому что именно эта глава, посвященная Чернышевскому, для меня была самой сложной и не понятной.
Постоянные ссылки на известных исторических деятелей предполагают не только отличное знание культурного общества дореволюционной России, но и экспертность в русской литературе.
Моего фундамента знаний, к сожалению, слишком мало, чтобы полностью понять то, о чем говорит Набоков.

Теперь могу объяснить, что мне понравилось или за что я люблю прозу Набокова. За то, как он описывает людей, места, события, за то, как он говорит со своим читателем. Части, где Федор пишет о своем детстве, о том, как рос вместе с сестрой в Петербурге, о своем отце, о его путешествиях в Сибирь, в Китай, в Ялту – великолепны!
Его манера письма искрится, он плетет кружево из слов, он вбрасывает детали, которые неизменно вызывают у меня интерес или заставляют улыбнуться.