Собрание сочинений американского периода в 5 томах. Том 3. Пнин. Рассказы. Бледное пламя

Наконец-то случилось мое знакомство с Набоковым, но однозначный вердикт выносить пока не получается. Первые сто страниц ушли в лет, я была в восторге от языка автора, он выдавал так много иронии и юмора, что казалось вот-вот переступит черту дозволенного, но нет, все держалось на непередаваемо узком крае лезвия и все не соскальзывало. А потом что-то пошло не так. Пнин, это в первую очередь русский эмигрант в Америке, во вторую преподаватель. Обе темы очень богатые и очень интересные, к сожалению в этой малюсенькой книге практически не раскрыты. Эти самые первые сто страниц мы залихватски проникались его [Пнина] нелепостью, осознавали что он "смешон" и "лишний", но все же весьма интересный персонаж. А потом появляются его жена и сын и полностью затмевают Пнина. После появления Виктора, Тимофей практически исчез для меня в книге, смешался с группой русских эмигрантов в чудном поместье. Я все так ждала что Виктор вернется, но увы и ах. Последняя треть была о крушении, я даже боялась что все сведется к банальному для литературы самоубийству, но нет, все просто кончилось. Хотя хочу отметить, что болтовня русских эмигрантов на вечеринке Тимофея меня очень порадовала. Центр повествования в книге все время пляшет, столько начато линий, столько введено персонажей, столько обрубленных моментов. В процессе картинно и любопытно, если осматривать целиком дыровато и экспериментально. Но автор меня определенно заинтересовал.

С В. Набоковым у меня всё как-то не клеилось, никак я не могла понять его ценности, не слишком мне нравилась его "Лолита". Точнее сказать, не понравилась совершенно. Случайно наткнувшись на это произведение в разделе "Юмористической прозы" я была несколько удивлена, и любопытство моё перевесило неприязнь от предыдущего знакомства с автором.
"Пнин" - это очень остроумно! Эта история и про маленького человека, и про тоску по Родине, и про быт в чужой стране, и про культурный код и про много чего ещё. В романе нет как такового чёткой канвы сюжета, это действительно описание жизни отдельно взятого человека и его окружения. Порой смешной, порой грустной. Это придаёт роману, как мне кажется, уюта и тепла.
Отдельно хочется отметить язык, благодаря которому читать книгу одно удовольствие.
Кажется, мои отношения с В. Набоковым несколько наладились, надо читать его дальше.

Занятная мозгодробительная вещица, с мощным послевкусием, однозначно, предназначенная для перечитывания.
На первый взгляд, ничем особо не примечательная, кроме явно ощущаемых, но не всегда удачных, потуг переводчика хотя бы кончиком мизинца дотянуться до оригинальных стилистических выкрутас Набокова, история профессора Тимофея Пнина. Как эпитафия. Родился. Жил. Вечно страдал.
На второй взгляд, как мне показалось, книга вобрала в себя и показала собирательный образ всей русской эмиграции. Есть те, у кого получилось влиться и приспособиться, добиться некоторого успеха и стабильности. Те, кто взирает на менее удачливых бывших соотечественников с некоторой снисходительной жалостью. Ах, бедняжки!
А есть те, кто не прижился. Профессор Пнин, как воплощение такого образа. А сам Набоков, может и подсознательно, пытается усидеть на двух стульях сразу. Его судьбу не назовешь простой, но в итоге многое удалось. Недаром в этом романе он упоминает себя в разговоре русских эмигрантов, собравшихся в загородном доме на отдыхе. Сидят те на свежем воздухе и обсуждают такие величины, как Бунин, Алданов и Сирин (если вдруг кто не в курсе - это псевдоним Набокова, под которым он публиковал все свои русскоязычные произведения).
Прошло больше 30 лет, как они покинули страну, но все равно цепляются за прошлое хваткой бульдога. Организовывают Комитет Свободной России, издают русские газеты и спорят до хрипоты о разной ерунде, кажущейся им безумно важной. И вспоминают, вспоминают, вспоминают…
Не всем удалось в совершенстве овладеть английским, на французском и немецком им изъясняться куда проще. Новый мир с его правилами не всегда дружелюбен. Чтобы заработать на жизнь каждый крутится, как может. Кто преподает явно не нужный в Америке русский язык, из желающих его изучать — редкие славянофилы, вундеркинды-лингвисты да скучающие глуповатые девицы, вообразившие, что усвоив русский алфавит, можно, в принципе, читать «Анну Карамазову» в оригинале) Собираются на дачах, устраивая русские уикенды, готовят русские блюда и постоянно вздыхают о мифической России, которую мы потеряли. Следующее поколение совсем другое, чисто американское, чуждое всему, что так дорого их предкам.
Книга пропитана грустью, ностальгией и одиночеством.
Тимофей Пнин - неуклюжий чудак, рассеянный и нехваткий, подверженный внезапным паническим атакам, безутешно влюбленный в свою бывшую жену, которая не стесняется его бессовестно использовать даже спустя десятилетия после расставания. Он искренне старается полюбить новую родину, восхищается деловитостью и предприимчивостью американцев, его многое тут приводит в восторг. Усиленно пытается восстановить вокруг себя привычный мир — преподавание на кафедре, небольшая нагрузка, позволяющая заниматься своим исследованием, свой домик в уединенном месте и тишина. Этакая хрупкая иллюзия, если бы не случилось революции, то так же бы тихо жил и преподавал в Харькове или Казани…
Набоков как бы шепотом кричит - я не такой, я не жалею их и ностальгирую совсем по-другому. Я успешный, я великий, я в совершенстве владею английским, я теперь американец. Но где-то в глубине души, в самом уголочке притаился маленький и грустный Пнин.

Проза Набокова ассоциируется с совершенством благодаря сложной литературной технике, неповторимому стилю, парадоксальным развязкам сюжета. Признавая совершенство Владимира Владимировича, мне сложно было полюбить его романы, поскольку личность автора была настолько безупречна, что не хватало щепотки человечности.

Роман «Пнин» совершил переворот в отношении создателя «Защиты Лужина», «Дара», «Лолиты». 

Тимофей Пнин, профессор русского языка и литературы, эмигрант, который пытается вписаться в американскую академическую среду.

Роман начинается с того, что Пнин садится не в тот вагон и это метафора всей его жизни. Эмигрант первой волны, вынужденный укореняться в чуждой культуре. Его английский плох. Окружающие в шутку считают, что ошибки Пнина в произношении мифотворны, а обмолвки достойны оракула.  Его жесты предмет всеобщих разговоров. Но в то же время Пнин интеллигентен и чрезвычайно обаятелен, трогателен в своей беззащитности и постоянной попытке защититься.

Пнин вынужден переезжать с одной съемной квартиры на другую, при этом каждое новое жилище несмотря на легкую обшарпанность проходило стадию «пнизации» и становилось уютным. В целом роман состоит из зарисовок жизни Пнина объединенных общей темой поиска утерянного дома.

Но это также и университетский роман в котором Владимир Владимирович проходится по закулисным интригам преподавательского состава, дает нагоняй студентам за весомые заметки на полях типа «описание природы» и «ирония», отпускает колкости о досужих разговорах: события «Анны Карениной» начинаются в четверг или пятницу? И наконец Набоков является сам на страницы романа, чтобы быть немым укором всем анти-пнинистам. 

Абсолютно мозговыносящий "Пнин" - наверное, один из лучших романов вообще за всю историю литературы. Одновременно и до слёз ностальгический и умудрённо-сдержанный и почти юмористический. Читая, ощущаешь физическое удовлетворение от текста, от его построения и возникающих неуловимых образов - такое на моём веку получалось создать только у Эко и Стругацких.

Издевательски-выстроенное, усмехающееся и тут же принимающееся с трагической миной выписывать злоключения "Бледное пламя" - самое ехидное творение автора, отповедь старателям, лизоблюдам, критикам и расшифровщикам "глубоких" и "с двойной изнанкой" текстов.

Американский Набоков на порядок выше и опытнее Набокова русскоязычного - слегка зашоренного, стеснительно-недоговаривающего, неоперившегося, неловкого, чересчур академического за исключением великолепных рассказов (при переходе на английский язык у Набокова пострадала как раз короткая форма - всего девять не ахти каких разминочных рассказов впротивовес двум русским монументальным сборникам "Весна в Фиальте" и "Возвращение Чорба" и проч.). А в американский период маэстро уже ни на кого не оглядывается и городит свой огород, становится единственным хозяином своего текста, куда Кафка, Джойс или Пруст могут всунуться только по снисходительному дозволению, и то ради пары каламбуров.

Отдельный респект издателям и переводчикам. Великолепное строгое оформление Симпозиума с обширными комментариями и интервью - сейчас это собрание сочинений найти практически невозможно, но постараться стоит.
Великолепный живой переводчик Сергей Ильин, рядом с которым частушечные потуги, прости господи, Г.А.Барабтарло (его переводы Набокова издаёт Азбука. НИКОГДА, НИКОГДА не смейте читать барабтарловского "Пнина" - он убивает роман на корню) выглядят поллюционным бредом студентика, пролиставшего на досуге дореволюционный учебник русского языка и осилившего пару толстовских рассказов для детей.

Цитатки

Существуют пуристы, уверяющие, что джентльмен обязан использовать два револьвера - по одному на каждый висок, либо один-единственный боткин (обратите внимание не правильное написание этого слова), дамам же надлежит либо заглатывать смертельную дозу отравы, либо топиться заодно с неуклюжей Офелией. Люди попроще предпочитают различные виды удушения, а второстепенные поэты прибегают даже к таким прихотливым приемам освобождения, как вскрытие вен в четвероногой ванне продуваемой сквозняками душевой в меблирашках. Все это пути ненадежные и пачкотливые. Из не весьма обильных известных способов стряхнуть свое тело совершеннейший состоит в том, чтобы падать, падать и падать, следует, впрочем, с большой осторожностью выбирать подоконник или карниз, дабы не ушибить ни себя, ни других. Прыгать с высокого моста не рекомендуется, даже если вы не умеете плавать, потому что вода и ветер полны причудливых случайностей, и нехорошо, когда кульминацией трагедии становится рекордный нырок или повышение полисмена по службе. Если вы снимаете ячейку в сияющих сотах (номер 1915 или 1959), в разметающем звездную пыль высотном отеле посреди делового квартала, и отворяете окно, и тихонько - не выпадаете, не выскакиваете, - но выскальзываете, дабы испытать уютность воздуха, - всегда существует опасность, что вы ворветесь в свой личный ад, просквозив мирного сомнамбулу, прогуливающего собаку; в этом отношении задняя комната может оказаться более безопасной, особенно при наличии далеко внизу крыши старого, упрямого дома с кошкой, на которую можно положиться, что она успеет убраться с дороги. Другая популярная отправная точка - это вершина горы с отвесным обрывом метров, положим, в 500, однако ее еще поди поищи, ибо просто поразительно, насколько легко ошибиться, рассчитывая поправку на склон, а в итоге какой-нибудь скрытый выступ, какая-нибудь дурацкая скала выскакивает и поддевает вас, и рушит в кусты - исхлестанного, исковерканного и ненужно живого. Идеальный бросок - это бросок с самолета: мышцы расслаблены, пилот озадачен, аккуратно уложенный парашют стянут, скинут, сброшен со счетов и с плеч, - прощай, shootka (парашютка, маленький парашют)! Вы мчите вниз, но при этом испытываете некую взвешенность и плавучесть, плавно кувыркаетесь, словно сонный турман, навзничь вытягиваясь на воздушном пуховике или переворачиваясь, чтобы обнять подушку, наслаждаясь каждым последним мгновением нежной и непостижной жизни, подстеганной смертью, и зеленая зыбка земли то ниже вас, то выше, и сладострастно распятое, растянутое нарастающей спешкой, налетающим шелестом, возлюбленное ваше тело исчезает в лоне Господнем. Если бы я был поэт, я непременно написал бы оду сладостной тяге - смежить глаза и целиком отдаться совершенной безопасности взыскующей смерти. Экстатически предвкушаешь огромность Божьих объятий, облекающих освобожденную душу, теплый душ физического распада, космическое неведомое, поглощающее ту неведомую минускулу, что была единственной реальной частью твоей временной личности.

"Бледное пламя" 1962
перевод Сергея Ильина

Все еще шел дождь. В доме Шеппарда погасли огни. Ручей, обычно трепетной струйкой сочившийся по оврагу за садом, этой ночью обратился в шумный поток, который кувыркался, истово пресмыкаясь перед силой тяжести, и нес по буковым и еловым проходам прошлогодние листья, какие-то безлистые ветки и новенький, ненужный ему футбольный мяч, недавно скатившийся вдоль пологой лужайки после того, как Пнин казнил его на старинный манер - выбрасываньем из окна. Пнин заснул, наконец, несмотря на ощущение неудобства в спине, и в одном из тех сновидений, что по-прежнему преследуют русских изгнанников, хоть со времени их бегства от большевиков прошла уже треть столетия, увидел себя в несуразном плаще, несущимся прочь из химерического дворца по огромным чернильным лужам, под затянутой облаками луной, а после шагающим вдоль пустынной полоски берега со своим покойным другом Ильей Исидоровичем Полянским, ожидая стука моторной лодки, в которой явится за ними из безнадежного моря их загадочный спаситель. Братья Шеппарды не спали в смежных кроватях, на матрацах "Прекрасный Отдых", - младший слушал дождь, идущий во тьме, и раздумывал, не продать ли им все же этот дом с его гулкой кровлей и волглым садом; старший лежал, думая о тишине, о влажном зеленом кладбище, о старой ферме, о тополе, в который много лет назад ударила молния и убила Джона Хеда, смутного дальнего родича. Виктор на сей раз заснул мгновенно, едва засунув голову под подушку, - недавно изобретенный способ, о котором д-р Эрик Винд (сидящий сейчас на скамье у фонтана в Кито, Эквадор) никогда не узнает. Около половины второго Шеппарды захрапели, глухой погромыхивал после каждого вздоха и вообще звучал куда солиднее брата, высвистывавшего сдержанно и печально. На песчаном берегу, по которому продолжал расхаживать Пнин (его встревоженный друг пошел домой, за картой), появились и пошли на него чередой отпечатки чьих-то ступней, и он проснулся, хватая ртом воздух. Ныла спина. Пятый час уже. Дождь перестал.

Пнин вздохнул русским вздохом ("ох-хо-хо") и поискал положение поудобней. Старый Билл Шеппард протащился вниз, в уборную, сокрушая за собою дом, потом поплелся назад.

Вот и опять все уснули. Жаль, что никто не видал представления, разыгранного на пустынной улице, - там рассветный ветер наморщил большую, светозарную лужу, превратив отраженные в ней телефонные провода в неразборчивые строки черных зигзагов.

"Пнин" 1957
перевод Сергея Ильина

Свой четвертый англоязычный роман под кратким названием "Пнин" Набоков написал в 1957 году, когда долгое время уже жил (и преподавал) в США, и когда его скандальная "Лолита", изданная двумя годами ранее, уже стала бестселлером, заставив критиков назвать Набокова "одним из самых выдающихся американских писателей". Главный герой романа - Тимофей Павлыч Пнин, профессор русского языка и литературы в одном из американских колледжей, добродушный, чудаковатый и не слишком удачливый эмигрант первой волны, с уморительным английским и бесконечными нелепыми приключениями.

В начале кажется, что книга забавная. Вот Пнин садится не в тот поезд; вот упускает автобус; вот теряет заметки для своей лекции... Но вскоре мы понимаем, что перед нами далеко не комедийный герой. Вот в день своего рождения маленький Пнин вылезает из душного гардероба после затянувшейся игры в прятки и обнаруживает, что все приглашенные дети давно ушли. Вот он покупает хороший мяч в подарок сыну своей бывшей жены, а потом узнает, что тот совершенно не увлекается футболом. И под конец все это начинает давить такой горечью одиночества, такой болью, грустью и безысходностью...

Только на днях обсуждали с Amatrice , что даже у самых любимых авторов порой попадаются книги, которые нам как читателям не близки - и вот, пожалуйста, мне встретился очередной тому пример. Конечно, даже сквозь перевод ощущается великолепный язык Набокова, но сама атмосфера произведения морально меня придавила. Это можно сравнить с эффектом от "Защиты Лужина" (только там было еще хуже). Успокаивает лишь Википедия, утверждающая, что судя по более поздним работам автора ("Бледное пламя"), у милого незадачливого Пнина все сложится хорошо.

М.

Моя рецензия на книгу Защита Лужина

Загадочный рассказ Набокова (в другом переводе — «Знаки и символы»)...

Вот что сказано в интернете:

Итак, рассказ написан по-английски — и значит приглядываться нужно прежде всего к оригинальному тексту — тем более что, как мы увидим дальше, в переводах потеряны многие, в том числе самые важные знаки и символы. Думаю, вместе у нас получится приблизиться к разгадке.
Начнём.

К чему отсылает самая первая фраза? О каком «одном и том же периоде» рассказано, как минимум, четырежды?.. Намекает ли здесь Набоков на Евангелие? Сразу скажу, что да, — и именно в этом свете рассказ поддаётся расшифровке.

Но если речь идёт о Евангелиях, то нам даётся прямое указание: «в четвёртый раз». Четвёртое Евангелие — Иоанново. Имеет ли это значение? Имеет, и самое прямое. Дело в том, что в текстах Иоанна (и в Евангелии, и в Посланиях, и в Апокалипсисе) есть особенность: все они построены хиастически. Проще говоря, по принципу креста, или буквы «Χ»: до середины идёт некий ряд символов, от середины этот же ряд следует в обратном порядке, а в центре стоит главный символ, который придаёт смысл всему ряду. Вот пример:

Повторяющиеся элементы А и В расходятся от центра к краям, а центральный — С, «семя», — объединяет символы и наполняет их смыслом.

Зачем Набоков с самого начала указал на Иоанна? Думаю, именно затем, чтобы задать ключ к чтению текста. И правда, рассказ «Знаки и символы» построен по тому же самому — хиастическому — принципу. Элементы из первого абзаца: день рождения, подарок, инородные приспособления, десять баночек желе... — будут повторены в самом конце; другие символы также встретятся парами, по обе стороны от центра, а в центре... а в центре оригинального текста стоит слово — scandal, — и вот оно как раз не передаётся как «скандал» ни в одном из виденных переводов. Думаю, это слово имеет настолько важное значение, что без него до смысла можно и не добраться.

Что же такое этот «скандал»? Здесь уже нужно вспомнить Павла, который говорит:

Греческий σκάνδαλον переведён словом «соблазн» — но и его мы не встретим в русских переводах. А между тем рассказ Набокова предельно христоцентричен, и именно через фигуру Христа начинают раскрываться символы и знаки. В первой части встретится фраза “compassion and wonder,” также потерянная в переводе, — а ведь это «сострадание и чудо» — два слова, лучше всего описывающие Его фигуру.
—

ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА

Первая половина изобилует отсылками к Ветхому завету. Тут и «брат Исаак с почти сорокалетним стажем, которого называют „князем“» (Исаак, чьё имя значит «смех», — сын Авраама от Сарры, но он не первенец Авраама: до него был Измаил, рождённый рабыней Агарью), и Ревекка Борисовна (Ревекка — жена Исаака и мать близнецов Исава и Иакова, тут история с продажей первородства за чечевичную похлёбку), и «беспёрый полумёртвый птенец в луже», и даже Люцифер, который — «тема всего» (“Everything is a cipher and of everything he is the theme”).

Доктором здесь назван человек, который выносит заключение о недееспособности мальчика, ссылаясь на «заумную бумагу», а «скучная медсестра со смехом объявляет, что «сын снова попытался покончить с собой». ??? — так, во всяком случае, в переводах. Во всех. Но совсем не так в оригинале: “he had again attempted to take his life.” — То есть, по смыслу попытка самоубийства напрашивается, но буквально сказано прямо противоположное: мальчик пытался не «отдать жизнь», а взять её себе. Никакого suicide, murder или die нет и в помине. Набоков всегда слишком внимательно относится к слову, чтобы нам заподозрить, будто он заблудился в синонимах.
—

ЦЕНТР

Итак, в центре рассказа стоит Христос, прямо обозначенный словом «скандал». Мгновенно за скандалом идут «увеличенные в миллионы раз очертания его кровяных телец» (“the silhouettes of his blood corpuscles, magnified a million times”) — «сие есть кровь Моя». А сразу за ней, кровью, выстроена интересная конструкция — и её нелишне отметить, поскольку в переводах она тоже потерялась:

Смотрите, идёт обратный отсчёт: три-два-один — и тут же мы упираемся в зеркало! Отсюда уже весь текст развернётся в обратную сторону. Кстати, и “tenement house” не отмечен в переводах, а между тем это «съёмный дом», не свой.

Дальше тоже интересно. Отец вынимает вставную челюсть (помните «ненужные приспособления»?) и принимается есть, читая при этом русскоязычную газету, для которой-де «не нужно зубов». Да-да, именно так! — оригинальный текст позволяет отнести «ненужность зубов» как к пище, так и к русской газете. Шпилька Набокова в адрес советской прессы? Думаю, да, но не только. Позже появится куда более важный смысл, пока запомним...
—

12

И снова набоковский выкрутас: мать листает фотографии мальчика в определённой хронологии: вот ему два годика, четыре, шесть восемь, десять... Мы привыкаем к двухлетнему шагу, по инерции выводим число двенадцать и... тут же читаем:

Во-первых, двенадцатилетний Иисус – это мальчик, проповедующий в храме. Начало проповеди. Во-вторых, опять у нас сложности перевода. Оригинал:

Буквально: выздоровление не «от воспаления лёгких», а — «после пневмонии», где пневмония образована от греч. πνεῦμα — «дыхание; дуновение; дух». А “inaccessible to normal minds” — не «отгородившие его от нормального разума», а — «недостижимые для нормальных умов». Согласитесь, тоже разница немаловажная.

Кстати, в рассказе прослеживается противопоставление чисел 10 и 12. «Десять» встречается в «ветхозаветной» части — и это резонно: 10 заповедей Моисея, 10 казней египетских, 10 сефирот... — тогда как 12 — число в чистом виде евангельское. Конечно, можно вспомнить притчи о десяти девах и десяти талантах, которые встречаются в 25-й главе у Матфея, но вся эта глава целиком иносказательна, притчи в ней строятся совсем не так, как остальные, прямое толкование перед ними пасует, — но это тема для особого рассмотрения; пока не о ней. Скажу только, что десятка — число закона — в этой конкретной главе скорее намекает, что понимать её следует в перевёрнутом смысле — и тем лишь подтверждает тезис.
—

ЯРЛЫКИ

Пассаж, где перечисляются воспоминания матери, думаю, можно толковать по-разному, давайте смотреть. В оригинале:

Что, если Набоков предлагает здесь аббревиатуру? Тогда имеем MR LBL. Mr. Label? Мистер ярлык? Что ж, labels — ярлыки — появятся в последнем абзаце, который, по идее, должен будет всё объяснить. Пока запомним.
—

Последний абзац второй части... наверное, главный в рассказе. Текст, насыщенный символами и евангельскими аллюзиями. Текст, объясняющий весь рассказ вообще. Здесь — набоковское видение христианства, его теодицея — оправдание Бога в глазах страждущего человека — и даже вера в апокатастасис, окончательное спасение всех.

Оригинал:

Перевёл бы это так:

—

КАРТЫ

Третья часть рассказа начинается в полночь. То есть пятница сменяется субботой. Отметим: мы уже в субботе — это важно. И здесь отец кричит: «Я не могу спать!» (ср.: «Бодрствуйте!») — в ответ на что мать предлагает позвонить доктору Солову. Вначале была Mrs. Sol, затем — Soloveichiks, наконец Dr. Solov — очевидная анаграмма к слову «Слово». Отец отвергает: “To the devil with doctors!” — Он уже здоров. Не здоровые нуждаются во враче... Он завтра заберёт сына. Завтра — в воскресенье.

На пол падают карты — снова тайные знаки: валет червей, девятка пик, туз пик («компания друзей, призыв сплотиться перед опасностью или лицом печали») — и фотография Эльзы. По инерции сопоставляем Эльзу с картами — и видим: Эльза, или Елизавета I Английская (та самая дева, на которой прервался род Тюдоров) — это дама бубён. В раскладе трактуется как заботливость, готовность к взаимовыручке, отзывчивость. — Тоже, что называется, в масть. Но дама бубён — это ещё и Рахиль, невестка Авраама и жена того самого Иакова...
—

ЧАРЛИ

Звонит девушка, просит позвать Чарли. Родители подтверждают решение завтра забрать сына домой: ведь он «даже в худшем своём состоянии для людей не опасен».

Второй звонок, мать объясняет девушке её ошибку: та набирает букву «О» вместо ноля. Букву вместо цифры. Символ вместо знака.

Но не только это. В английском языке слово “Charlie” — это ещё и кодовое слово для обозначения заглавной буквы (примерно как гаишники диктуют друг другу буквы с регистрационных номеров). “C” — вот кто на самом деле нужен девушке. Ну, или даже “Ch” — Набоков точен.
—

ДАРЫ

Вот появились и бирки (помните — Mr. Label?). А если это слово стоит в одном абзаце с райскими яблоками, то можем ли мы пройти мимо Адама — человека, чьим единственным делом в раю было «нарекать всякую душу живую»? Так вот куда, по Набокову, должен идти человек, чтобы мир вернулся в нормальное состояние?..

Сначала родители решили не дарить сыну подарок, но теперь передумали. «Жёлтые, зелёные, красные» — эти цвета мы традиционно найдём в изображениях волхвов, приносящих дары Младенцу-Христу. То есть, — говорит Набоков, — пока сами родители не примут Сына, привести человека в рай будет некому.

«Абрикос, виноград, морская слива, айва...» — текст построен так, что последняя — кислица (райское яблоко) — не обязательно пятая. Она может занимать любое место от пятого до десятого. Во всяком случае список она (оно) замыкает.

Филологами замечено, что фрукты в этом списке идут по шкале от самого сладкого к самому кислому — кислице. Думается, не только это. Они расположены также по мере «надобности зубов»: абрикос можно съесть и без них, а вот где они точно понадобятся — так это в раю, в исходной точке человека, в месте произрастания райских яблочек. Тут уж отцу без них не обойтись. Живое яблоко — это не то что желе...
—

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я не ставил целью раскрыть все символы рассказа – их там попросту слишком много. Не претендовал я также на полное обнажение смыслов, заложенных Набоковым, — наверное, каждому интереснее делать открытия самому. Здесь приведены лишь некоторые моменты из тех, что показались значимыми. Да и есть ли в таком тексте что-нибудь незначимое?..

Небольшой роман Набокова "Пнин" оказывается сегодня весьма к месту, поскольку рассказывает о жизни в эмиграции на примере профессора славистики Тимофея Пнина. Большого и рассудительного повествования ожидать не стоит, роман довольно компактный, и сюжет довольно краток. На отдельно взятом событии нам показывается жизнь человека в другой стране, но не только жизнь сейчас. Набоков упоминает, что эмиграция в том время не была вопросом комфорта.

Когда прошла революция, многие спасались в Европе, пока там не развернулся нацизм. С каждым из этих событий у Пнина есть свои воспоминания. Роман почему-то относят к юмористическим, что не совсем так. Или совсем не так. Да, Набоков искромётно и тонко здесь шутит, так что этот профессор предстаёт перед нами таким забавным и неуклюжим. Но человек есть человек. Пнин забавен, но и огромное сочувствие к нему - важный аккомпанемент к тексту романа.

За шуткой может скрываться боль, за наивностью - желание нормальной жизни. Поэтому Пнин не так прост, как может показаться. Это текст о различии культур, о принятии заграничным обществом, о трудностях и мечтах. В этом большая сила романа: уметь показать уникальное свойство жизни вмещать в себя и смех, и слёзы.

Это самый загадочный рассказ писателя. Набокову даже пришлось давать редактору раз'яснения,чтобы произведение приняли к публикации. В рассказе представлена тема взаимодействия двух миров. Из мира призраков отправляются послания в мир живых, но герой не может их расшифровать.
Младшая из сестер Вейн, Сивилла сводит счеты с жизнью. Причина несчастная любвь к женатому мужчине. Прощальную записку девушка приписала к итоговому сочинению. Преподаватель,проверяя студенческую работу ,обнаруживает послание.Желая предотвратить несчастье, он отправляется к ученице на дом, Но Сивилла уже ушла в мир иной. Рассказчик, ранее знакомый со старшей сестрой Цинтией Вейн,завязывает с ней дружбу. Цинтия способная художница ,у нее есть несколько живописных работ,одна из которых с названием "Вид сквозь ветровое стекло"особенно нравится герою. Дама увлечена метафизикой.У нее выработана собственная теория о вмешательстве потусторонних сил в жизнь живых Она проводит сеансы спиритизма. Но как женщина,эта 32- х летняя особа, героя не привлекает.
И он разрывает с ней отношения. Однажды, случайно встретившись с коллегой, герой узнает,что художница умерла. Рассказчик предчувствует мистическую встречу с Цинтией. Он остро ощущает одиночество в ночной квартире, прислушивается к малейшему шороху, и все таки засыпает.Но Цинтия проникает в его сон. Утром, под щебет птиц, герой перечитывает сновидение и отыскивает в нем акростих. Послание Цинтии, содержит все явления и приметы,с которыми он встречался накануне.
Творчество позднего Набокова демонстрирует отрыв от реализма. Кроме прочтения, произведение требует от читателя погружения в мир символов и загадок,расставленных автором.
Думаю, нужно иметь нить Ариадны,
чтобы в прекрасных Набоковских описаниях весенней капели и промельке тени ,летящей сосульки, найти послание из другого мира.
Да,любит Владимир Владимирович поиграть с читателем в намеки, и смыслы.