Собрание сочинений американского периода в 5 томах. Том 3. Пнин. Рассказы. Бледное пламя

Лет десять я пыталась осилить эти 999 строк с комментариями. Бросала. Вот сейчас дочитала - и что?

Практически ничего не поняла, поэтому не буду говорить, что это безумно красивая форма и великолепный язык. У меня чувство, что я десять лет рыла носом землю в поисках сокровищ, откопала симпатичный сундук, открыла - а там чужие "чердачные истории", причем язык вроде знакомый, а смысл - как на китайском.

Я оценила юмор вступления. Как всегда немного издевательский ;)
Сама по себе поэма, очень грустная, щемящая, вполне поддаётся пониманию. Но вкупе с комментариями, которые и составляют основной роман - это нечто невозможное для адекватного восприятия.
Мало того, что "купите два экземпляра книги - это облегчит вам жизнь", так еще "рекомендую сначала прочитать поэму, потом комментарии, потом снова поэму, потом поэму с комментариями". В перерывах - навещайте своего психиатра, пусть ему тоже будет плохо.

Книжка для гурманов, которые могут себе позволить погружение на год во всё вот это. С бесконечным вагоном ссылок, отсылок, посылок и нервных срывов. Для читателя "Бледный огонь" - это заявка на подвиг. Это дар, который приведёт его в отчаяние.
В нём, безусловно, узнаются любимые Набоковым темы. И еще сотня бледных намёков на истинную жизнь рыцарей и волшебников на этих берегах и других.

В общем-то от непонятного и сложного получать удовольствие очень даже можно, но "БО" всё-таки не тот случай. Тут такой уровень игры, что на просьбу дирижёра раскрыть ноты, ты с тоской понимаешь - ноты испорчены завёрнутой в них селёдкой, которую ты принесла вместо барабана на это чаепитие.

Давно мечтала, да страшно было подступаться. Роман, признанный вершиной творчества величайшего из писателей, самая странная и загадочная книга Набокова, сложная структура, гипертекст, множественные аллюзии. Решающим фактором явилось то, что есть перевод Сергея Ильина, перед которым благоговею без малого два десятка лет, потому мой вариант книги озаглавлен не "Бледным огнем", а "Бледным пламенем" при всем безмерном уважении к Вере Набоковой, выполнившей первый вариант перевода, Сергей Борисович мое все и коли читать гения, то в переводе гения.

Да, это несколько сложнее по структуре, чем простое линейное повествование. На самом деле, это много сложнее и то. что на поверхности, всего лишь верхушка айсберга девять десятых под водой. Внимательный и неленивый читатель отыщет в книге высоты и глубины, которые подарят море чистой радости и возможность дельфином кувыркаться в гипертексте, протягивая нити ко всему в интеллектуальном пространстве, до чего можно дотянуться, и сознавая при том, насколько Набоков больше него, дерзнувшего в своей малости следовать за изгибами авторской мысли.

Ну и будет умаляться, на поверхности поэма "Бледное пламя", написанная вымышленным американским поэтом Джоном Шейдом, каковую после его смерти приобрел, хм, издал и снабдил собственными комментариями профессор Кинбот (анаграмма к Боткину), эмигрант, преподаватель того же колледжа в Аппалачских горах, где подвизался и Шейд. Небольшое совершенно очаровательное произведение занимает примерно десять процентов от общего объема, остальные девять десятых - комментарии Кимбота.

Следует оговориться, что комментатор заинтересован в труде поэта не только в силу дружеской привязанности (откровенная гомосексуальность Кимбота заставляет предположить в его отношении к Шейду род платонической влюбленности), дело в том, что они много раз беседовали о Зембле (родина Кимбота, за словом слышится "земля") и он рассчитывал, что в поэме будет описана история короля-изгнанника. Надеждам не суждено сбыться напрямую, стихи автобиографичны, но за буквой в духе поэмы слышится яростный зуммер плача по потерянному раю, каким для обоих был мир их детства. И это странным образом роднит двух литераторов, которые оба суть альтер-эго Набокова.

Человек, знакомый с "Комментариями к "Евгению Онегину", титаническим трудом, которому Владимир Владимирович посвятил четверть века кабинетного подвига, узнает в структуре "Бледного пламени" эту книгу. По сути, роман копирует "Комментарии", добавлена лишь линия короля Карла (ужасного охальника) в одно время трепетно-нежная и площадно глумливая. В его антагонисте Градусе легко читается сараевский убийца Гаврила Принцип, каламбур, которого автор не мог обойти вниманием.

Нет, прозаическая часть не станет моей большой любовью. Но поэму перечитаю.

Любимая… я сошёл с ума: представляешь, мне кажется, что вот это моё письмо к тебе — читают совершенно посторонние люди, читают облака, цветы, чеширские ласточки в небе и перепуганная капелька звезды на окне.
Ты улыбаешься и шепчешь мне сквозь 1000 км, и я нежно слышу тебя, как самый нежный в мире… идиот: Саша… никто не читает твоё письмо ко мне. Успокойся.
А если даже и читают? Что тут такого? Ты слышишь как смеются облака? Твоим шуткам смеются. Не всё же мне смущаться и улыбаться от твоих нежных писем: пускай и облака засмущаются и травка и ласточки в небе..

О мой смуглый ангел.. ты будешь смеяться и назовёшь меня нежным дурачком, но сегодня ночью я не мог уснуть, лежал в постели и перечитывал твоё нежное письмо из прошлого, в телефоне, и.. на миг мне показалось, что в доверчивой темноте, над моей протянутой рукой зависла чудесная сизая колибри: твоё нежное письмо, и я кормил его с руки… своем теплом и улыбкой.

Данный рассказ Набокова — маленькое чудо. Быть может, это самый таинственный рассказ 20-го века. Рассказ - как кантовская «вещь в себе» — он парит сам по себе, держится в воздухе искусства — без помощи рук читателя.
Уникальный рассказ, который, к сожалению, не попал в руки Пуаро или Шерлока Холмса.
Но и у простого читателя есть шанс разгадать этот метафизический детектив. Если.. он не боится сойти с ума.

После выхода в свет романа Гёте — Страдания юного Вертера, по Европе прокатилась волна самоубийств.
Я не знаю, были ли случаи после этого рассказа, массового… помешательства.
Может быть, где-то в ласковых и светлых палатах в домах для сумасшедших, во Флоренции, Акапулько, Якусиме, с блаженной улыбкой раскачиваются на полу, девушки и парни, разгадавшие этот рассказ и шепчут что-то странное, словно они… внахлёст, разгадали ещё и какую-то главную тайну жизни.
Они что-то шепчут о смуглом ангеле, звезде Сириус, самом прекрасном носике в нашей галактике..

Я боялся перечитывать этот рассказ. Боялся писать на него рецензию.
Почему? Для меня хорошая рецензия — это маленькая дуэль с текстом и со своей душой: я не знаю, кто выживет после дуэли: я, или текст. Мы оба изменимся. И это страшно.
Страшно ещё в том смысле.. что в рассказе, речь идёт о молодом человеке, страдающем шизофренией, и о таинственном мире, полыхающем вокруг него.

Дело в том, что моя крёстная тётя — страдает шизофренией. Она помешана на знаках и цифрах. Они для неё — живые.
Я чувствую в себе косвенное родство с этим, но в сдержанной форме трансцендентного проникновения в искусство: большинство людей, нормальны, входя в творчество или в искусство, они точно знают, что выйдут из него, с улыбкой, как из магазина, со счастливыми сумками.
Я — не уверен что выйду из соприкосновения с искусством — человеком: я могу вылететь из него — ласточкой, прелестной травкой, напрочь сумасшедшим дождём..

Набокова всегда интересовала тема тайны безумия, словно оно, как и любовь, преодолевает «человеческое» и выходит за орбиту его, соприкасаясь с божественным.
Моя тётя иной раз меня пугает. Нежно. Приезжаю к ней в деревню, крашу какой-то синий заборчик, она стоит за моими плечами, как нежный и странный ангел в лиловой пижамке, и рассказывает что-то..

И вдруг, её начинает «нести». Мерцают какие-то цифры, которые её хотят убить и меня заодно, она описывает лицо этих цифр, потом с милой, чеховской паузой говорит: тебе не больно, Саш? Приложи холод ко лбу.
Я не понимаю. Думаю, лучше промолчать. Через минуту — меня в лоб кусает пчела.
Как это объяснить? Набокову бы понравилось.
И когда она потом начинает говорить что то обо мне, моём будущем… — хочешь не хочешь, а прислушиваешься, ловишь каждый символ, самую нелепую мысль.

А потом идёшь по улице и думаешь: если я закрою глаза и сосчитаю до десяти и успею дойти вон до того дерева и не увижу ни одного человека: значит, я и мой смуглый ангел, снова будем вместе: людей не вижу, но.. восхитительно чокаюсь лобиком, с фонарём, или с перепуганной старушкой.
Или вот: если сейчас повернёт автобус, с таким то номером, я подарю вон той бабушке букет цветов и.. мы будем с ней вместе.
Не с бабушкой, разумеется, а со смуглым ангелом.

Сюжет рассказа предельно прост: у супружеской пары, эмигрантов из России, уже пожилых, с сединой, в психиатрической больнице лежит их сын.
Они едут к нему на свидание: у него день рождения. Они не могут выбрать ему подарок, ибо его может испугать даже самая невинная вещь, и они останавливают свой выбор на десяти баночках с вареньем. Разным.
Приехав к нему, супругов встречает не сын, в палате, а медсестра, говоря.. что он опять пытался покончить с собой и потому сейчас не может с вами увидеться.
Супруги едут обратно.
Собственно, в этом весь сюжет. Вполне себе аутический. Если бы не одно но: этот аутист-сюжет - со звезды Сириус.

В том плане, что текст Набокова цепляет не внешним сюжетом, как и всё небесное, а внутренним напряжением света: сюжетом в сюжете.
Скажу сразу: этот рассказ на 4 страницы, читатель захочет перечитать сразу: потому что это и будет настоящим прочтением.
Рассказ буквально испещрён символами, которые должен разгадать читатель.
Скажу больше: больше..
Шутка. Дурацкая. Простите..
Сам сюжет Набокова, словно бы является палимпсестом: это те древние свитки, которые в старину стирались или замазывались, и на них писался новый текст.
Полустёртый Платон мог робко и чеширски проступать сквозь текст Евангелия.

Собственно, это главная тема рассказа. В рассказе всё пронизано тихими евангелическими нотками: всё происходит — в пятницу: день распятия Христа…
Впрочем, тут я хочу нажать на паузу рецензию, и спросить: а какая цель у искусства? Она нам важна вообще? В зеркале искусства мы кого хотим разглядеть? Себя? Свою душу? В полный рост или «по моде эпохи», наших моральных установок? Улыбку чеширского счастья? Или.. «ангелов полёт»?
Я к тому, что данный рассказ — предельно солипсичен и доводит проблему взаимоотношения читателя и текста, почти до солипсического парадокса кота Шрёдингера, этого таинственного собрата чеширского кота.

С одной стороны, большинство читателей не смогут без двух чемоданов соответствующей литературы, разгадать данный рассказ. Точнее — все его символы: потому что если знать тропку, то можно обойтись и без двух чемоданов. Но кто же её знает, эту умницу тропку?!
А это уже апокалипсис искусства: всё равно что прийти к Мадонне Рафаэля с микроскопом и датчиками и измерять красоту, как подопытную свинку.

Понимаю, есть кабинетные мамонты-литературоведы, которые себе могут это позволить: у них много времени и.. мышц, много чемоданов. Но красота соприкосновения с искусством — убивается.
Как же быть? Как подойти к такому рассказу? По наитию? Может вдохновение нужно не только для творчества, но и для хорошего чтения? Мы просто забыли, что искусство — это не фаст фуд. Нельзя глотать «божье» — между делом.

Так как же быть? С одной стороны, есть безусловная важность того, что хотел сказать автор, особенно если его пером водит не нечто приземлённое, модное, или просто — прелестное, а — небо.
Прийти к искусству и сказать: ты меня не волнуешь, я накину сейчас на тебя тёмную вуаль и ласково изнасилую, это кощунство, согласитесь.
Скажем прямо: когда любимый человек видит в нас чёрте что, но не нас самих, с нашими страданиями, небесными порывами — это ужас и грех.

Поясню подробней: если любимый нами человек видел бы в нас, не нас, а, скажем — дельфина, или — Достоевского, это быть может было бы забавно, мило, и даже по своему чудесно для ночных ролевых игр, но если бы в нас постоянно видели не нас, а — кого-то другого, нечто другое, то это был бы ад и даже — подобие смерти.
Повторю: есть разница, что сокрыто за текстом, кто водил его рукой: если это нечто милое, прелестное, элегантное, то творческая вариативность прочтения, может быть любой, главное — что бы она была со вкусом.

Но если за текстом сокрыто нечто божественное? Всё равно что слова Христа каждый будет понимать на свой лад, в меру своего ума и бреда: это будет ад и распятие Слова. Это приведёт к тысячам сект. И каждый будет эгоистично говорить: а я так вижу! Имею право!
Имеешь.. Только отойди от Христа.
Другой вопрос — что это за человек, который видит «нас». Можно как Набоков, нежно отстранив Гоголя в сторону, придать его Мёртвым душам такой дивный смысл, какого не было и у Гоголя: это просто сошлось три неба: в Гоголе, в Набокове и в тексте.
Порой ведь и текст бывает.. больше, автора. А мир? Любовь?  Могут ли они быть больше — бога? Может в любви и есть — настоящий и беспредельный бог?

Я не просто так подробно остановился на этом.
Молодой человек из рассказа, болен странной болезнью: смещением оптики восприятия.
Ему кажется, что все явления мира, и облака и деревья — ведут тайный заговор о нём. Они по ночам передают друг другу его сокровенные мысли и.. искажают их. Фактически — растворяя мысли и душу — в себе.
Это как бы внутреннее кровотечение души. Словно кровь души, ещё до смерти, бежит как по проводам, по звёздам, облакам, милым деревьям..

Давайте честно: всё это есть и у нас, особенно в любви и в ревности, в страхах наших и сомнениях: наше обнажённое Я, израненное Я, досрочно, до смерти, внахлёст, покидает границы души и как лиловые тени на картинах Моне, ложится на зловещие сумерки предметности мира, на события, и нам тогда кажется, что мир нам причиняет боль, любимый нам причиняет боль, друзья что-то о нас шепчут другим друзьям, и наш ангел хранитель ведёт тайные переговоры с адом.

Просто Набоков всё это довёл до совершенной точки, когда душа израненная — фактически сливается с миром и становится сопричастна.. богу. Вот только беда: наше Я, тело наше, не даёт нам быть частью бога, потока света: тело и болезнь, задерживают свет в нас и рвут его: словно мы на ходу вышли из машины и нас что-то держит за руку.. за крыло.

Я к тому, что палимсестическая основа рассказа у Набокова — это Слово божье. В высоком смысле. Это как рыба-кит из русской сказки: весь мир изначально построен на нечто живом и божественном, сам мир уже — божественный знак, и глупо докапываться, где знак переходит в символ, а где наоборот.
Набоков лишь гениально высветил «прожекторами», те события и мгновения, символы, которые в нормальной жизни оставались бы в нежной тени, частью общего сумеречного потока жизни.

В этом и трагедия души молодого человека: он путает символы и знаки. Как.. и все мы, по сути.
Символы —это просто вдохновенные водяные узоры жизни, божественные случайности, пустые и лёгкие, как пёрышко, или дивные совпадения, как например, силуэт астероида или облака, похожего на лицо Эйнштейна, Беатриче, или.. на московского смуглого ангела.
А знаки — это именно божественные зарницы из иного мира. Но.. господи, кто же на земле их отличит, особенно.. в потёмках??

И вот уже читатель вовлекается в игру души молодого человека, в её психопатологию: он сначала игриво ищет в рассказе — дивные узоры знаков. Потом понимает.. что быть может он идёт по ложному пути.
Да, с одной стороны, безумно интересно следить в рассказе, за этими небесными искорками потустороннего: рассказ начинается с цифры 4, и дальше, как номер дивного телефона, по которому словно бы можно позвонить — богу, или даже — смуглому ангелу, мелькают другие цифры: супружеская чета живёт на третьем этаже. 10 баночек с вареньем приготовили для сына. Сыну — 20 лет. Два раза по десять.
Три главы у рассказа..

10 минут ждал отец семейства, жену, когда вернулись домой и она пошла за рыбой, а он забыл у неё ключи.
И новый виток чисел, уже дома: муж лёг спать, а седая жена, измученная за сына больного, сидит в зале и рассматривает альбом с ним: падают три фотографии..
Вот 1-е фото.. младенчик, такой хороший, как ангел. Но взгляд уже странный, словно он познал всю тайну этого безумного мира.
Вот 6-е фото: сын — уже мальчик, ему 6 лет, он рисует каких то удивительных птиц, с человеческими руками и ногами.
И тут улыбающийся читатель, в невидимом пальто Шерлока Холмса, идя по невидимой тропинке в сторону сумасшедшего дома, восклицает, пугая кота на полу: эврика!

Этот же мотив появляется, когда уже в палате для сумасшедших, больного сына спас один псих, который решил, что он хочет научиться летать и сделать дыру в мире и покинуть этот глупый мир.
А с другой стороны.. эти странные рисунки мальчика в 6 лет — это ведь, образ Сирина. То бишь — автора. — бога: Набокова, в парадигме рассказа.
Кстати сказать, важна обмолвка родителей, что они не знали, что подарить сыну, ибо его пугали вещи, сделанные руками, они казались ему ульями, зловредным действием, который он один смог расшифровать.

Может и ульи не случайны? Может это о пчёлах? Может что-то райски-медовое было в одной из баночек с подарком? Или это уже чистый рай, за кадром баночек с вареньем?
Думаю, верная тропка тайны, ведёт в соседнюю комнату, где живёт грустная женщина с солнечной фамилией и шляпкой из трав и цветов (запомните её, я к ней вернусь в конце рецензии).

А вот, в автобусе, мать-старушка поразилась странному сходству: какая то девочка плакала на плече у женщины, похожей на её родственницу — Розу, тоже, по своему жившей в безумном мире, боясь всего, пока не погибла — в концлагере.
Эта родственница, жила в Минске. А Минск проявился на фото, под номером — 5.
Забегая вперёд скажу, что в рассказе, по сути, всё важно, и не важно ничего: ибо мы не знаем что есть символ, а что — знак, и это фактически есть определение бога по Спинозе: он тот центр, который — везде, и так окружность, которая — нигде.

Но в данном случае, словно бы наклёвывается, не то весёлая шизофрения у читателя, не то дивный водяной узор знака: когда то давно я читал биографию Набокова, и там мельком говорилось об этом рассказе.
В конце рассказа, отец семейства, разглядывает баночки с вареньем, и баночку под номером 5 — он читает неправильно: райские яблочки. Хотя слово там было похоже — на буковый лес. Т.е. на концлагерь Бухенвальд, в котором умерла та самая Роза.

Читатель в здравом уме, этого не поймёт никогда, особенно если он читает рассказ на русском (рассказ был написан на английском). Скажем прямо: читатель не обязан быть человеком-дождя.
Но в этом есть своя прелесть: может такие мамонты-литературоведы и нужны, чтобы выполнять чёрную работу и разгружать читателя для чистого вдохновения?

Да, рассказ буквально исчерчен символами. Вы спросите: а на кой чёрт они мне нужны?
Вся прелесть — в конце рассказа. Он — как тетива лука, натягивает всё пространство рассказа божественным смыслом, но ты этого ещё не понимаешь.
Вроде такая малость: направляясь к сыну, отец и мать застревают в поезде, в метро тёмном: выключили свет: чем не символ посмертного туннеля?
Или это.. знак? А может ли символ.. перейти — в знак? Вот в чём вопрос.

Или вот: пошёл дождик и в луже под деревом, мама увидела выпавшего из гнезда полумёртвого птенчика (читатель, не кричи — Эврика, иначе снова напугаешь кота: помнишь, как наш больной учился летать в палате и его спасли?).
Забавно, что когда Набоков издал этот рассказ в 1947 г., уже переехав в Америку, журнал, в котором был опубликован рассказ, вырезал это слово — полумёртвый.

Тамошним кретинам, скорее всего, интеллектуального пошиба, показалось это слово граммостким, выбивающимся из ритма строки.
О идиоты! Да всё не от мира сего, выбивается из строки и нормы, а вы хотите небесное, как в смирительную рубашку, заключить в сюртук и ровный ритм!
Сами того не ведая, эти кретины сделали читателям подсказку: это символ, или — знак? Я про их тупость, в том числе.

Итак. Уже ночь. Седая мать, сидит одна в комнатке и перебирает со слезами на глазах фотографии своего изувеченного сына.
Если ночь, значит — суббота. Значит — уже 6 день. Распятие свершилось. Христос сошед — в ад.
Отцу не спится, его мучает бессонница и ему кажется, что он умрёт. Он входит в комнатку к жене.

Любопытно (эврика! кричу я шёпотом, даже — мысленно, кричу, но так вскидываю руки, что кот всё равно пугается и его хвост начинает заикаться), что в возрасте (5?) лет, сына мучила бессонница, «как у взрослого».
Символы срастаются со знаками? Может не просто так, когда раздался звонок телефонный, посреди ночи, несчастный отец, от неожиданности, потерял с левой ноги, тапок, и с детской растерянностью взглянул на свою несчастную жену?

Словно бы душа сына нежно начала проступать в нём, как на грустной фотографии: тень крыла сына, пролетая сквозь комнату, испещрила символы против шерсти, превратив их — в знаки? (о да! Нет, всё же во мне погиб чудесный мамонт-литературовед.. Покойся с миром!).
Отец пришёл к жене для того, что бы сказать, что так больше нельзя и нужно забрать сына домой, и быть с ним..

И вот тут начинается самое интересное - инферно: звонок среди ночи.
Что это за звонок? Матери боятся таких звонков.
Всё дальнейшее, словно происходит в приглушенности акустики сна: мать медленно поднимает трубку.
На том конце, бледный женский голосок спрашивает какого-то Чарльза.
Мать говорит, что — ошиблась. Но внутренне, она наверно готова расцеловать эту неизвестную женщину.
Снова звонок. Та же женщина спрашивает Чарльза.

Странная настойчивость, правда? И тут мать объясняет ей: вы наверно ошиблись: вы перепутали на диске, ноль, с цифрой — 6 (как догадывается читатель, на диске, наверно, цифры, соседствовали с буквами, как на клавиатуре, разный алфавит: т.е. символы и знаки: цифры и буквы, которые и перепутала женщина).
И вот тут.. кто-то звонит в третий раз.
Кто? Мать объяснила женщине её ошибку. Она уже не могла звонить. Но почему у неё был бледный голос? Как у лунатика?

И что это за Чарльз, к которому звонят ночью? Может от этого звонка зависит и его жизнь? Может он ждёт звонка от любимой и.. на грани самоубийства? Ах, влюблённые знают, что ожидание письма и звонка, невыносимей, чем мгновения у стенки перед расстрелом.
Иногда можно не вынести и… застрелиться. Кстати, хороший образ: человек стоит у стенки, в него целятся из ружей..
Он достаёт пистолет, прикладывает к виску, грустно улыбается и стреляет.
Мне кажется, что это звонит та самая женщина-соседка, с солнечном фамилией и с шляпкой, цвета — рай. Быть может она страдает лунатизмом и её душа, словно антенна, на миг уловила душу несчастного сумасшедшего. именно — душу, пролетавшую.. рядом.

Так кто же звонил? Из больницы? Та самая страшная весть? Сын всё же покончил с собой?
Но разве с такой новостью звонят по ночам?
Так кто же это звонил? Бог? Ангел? Набоков? Или.. душа умершего сына?
В этот момент, отец держит в руках баночку под номером 5 — с райскими яблочками.
А с чем, 6-я баночка? А седьмая? Жизнь обрывается на пятой… и мы ничего уже не узнаем.

Или жизнь не обрывается, и сын их не так уж и безумен? У него есть брат — гениальный шахматист: отсылочка Набокова к своему роману — Защита Лужина.
Может сын нашёл способ, мысленно проникнуть в тайный шёпот вещества и его мысль и тоска о родителях, воплотилась в свет электричества и ночного звонка?
Эта концовка рассказа, по сути — так же велика и таинственна, как и стих Эдгара По — Ворон. Только это уже русский Ворон: телефон..

С грустью, я закрываю томик Набокова и думаю: вот разгадаю я рассказ, который не могут разгадать уже больше полвека, и за моим вечерним окном, погаснут фонари и улица повиснет над бездной звёздной, и все войны в мире затихнут и мне позвонит мой смуглый ангел..
Слёзы блестят на глазах и мысль блестит в уме: к чёрту, к чёрту все эти дивные символы рассказа, оставим их кабинетным мамонтам, с бивнями бакенбардов: самое главное и таинственное в рассказе не это, а простая человеческая трагедия отца и матери, которые тихо сходят с ума от горя и сострадания к сыну, распятому болезнью.

Самое главное в рассказе, в словах матери, плачущей над фотографией изувеченного сына: что в мире столько любви и нежности..  никому не нужной, и они как нежная травка, которая бог знает почему, прозвана людьми — сорняком, и осуждена умереть под косой. Вот это и есть безумие: когда умирает и распинается — нежность. Когда красота и нежность становятся для людей — безумием. Любовь и нежность становятся — бесприютными и ненужными в этом Безумном мире.

p.s. Не унимаюсь. 3 часа ночи. Открываю гугл. Ищу: значение имени — Чарльз (это его спрашивала женщина по телефону).
Несколько значений. Но меня останавливается одно: радость.
Радостная весть? Благая весть? Воскресение из мёртвых? Значит смерти и правда, нет? Может именно рассказ Набокова доказал это? А ведь Евангелие так и переводится с древнегреческого: радостная весть..

p.p.s. Мне страшно, любимая… только что, на телефон пришло сообщение. Я не знаю, от кого. Страшно посмотреть. Ну не сошёл же я с ума? Не от Набокова ведь? Не от бога? Я ведь ещё.. поживу? Хотя.. зачем жить, без тебя? Ты моя жизнь.
Может это комментарий к рецензии от какой-то грустно улыбающейся женщины? Или.. это письмо от тебя, мой ангел?

Несмотря на то что при Открытии Олимпиады в видеоазбуке ценностей России на букву "Н" был Набоков, это мой первый опыт знакомства с автором, можно сказать, читательский дебют. Интуитивно я подозревал, что творчество писателя должно понравиться, и оно займет достойное место на моей читательской полке. Так и вышло.

Что нового я вынес из чтения данного произведения? Набоков несомненно обращается к русской классической традиции, но с поворотом к европейским модернистам. Начинается роман как произведение о маленьком человеке, постепенно переходящее в campus-novel. Начало напомнило мне прозу Зингера - рассказ о лекторе, путешествующем в поезде. Действие усложняется и произведение становится ироничной игрой, где марионетки автора - рассказчик-персонаж-автор и персонаж-герой. Акценты постоянно смещаются. И мне стало очевидно, что субъективная картина, рисующаяся воображением рассказчика может быть искаженной (ладно, некоторая доля понимания возникла, благодаря плодотворной дискуссии в блоге френда). Похожий прием встречал у Кадзуо Исигуро в "Художнике зыбкого мира", когда сознание героя сыграло со мной шутку и субъективная картина, нарисованная персонажем, потеряла четкость и стала "зыбкой", как ночной мир рисунков художника Исигуро. Но вернемся к моему Набокову. Набоков... Игра автора с персонажами усложняется темой двойничества, и она же отчасти доводит искажение до видимого предела. Двойничество - частая тема литературы, истоки которой можно найти в романтизме. В русской литературе я впервые столкнулся с ней в рассказе Достоевского "Двойник". Но если у Федора Михайловича произведение носит некий мистический оттенок, то у Набокова - психологический. Кто видел "Отчаяние" Фассбиндера по роману автора, а может читал другие произведения (сошлюсь на участника дискуссии, мой-то все ж первый опыт), помнит, что доппельгангер Набокова имеет иллюзорный (шизофренический?) характер. Все эти эксперименты с персонажами, смыслами, формой и есть наиболее интересная черта литературы, интересная мне. Набоков оказался тут не исключением. Viva, автор! Продолжение знакомства с творчеством писателя следует...

Вы замечали, что у каждого из нас, читателей, есть некие полумистические отношения с определённым писателем?
Такие отношения полны знаков и символов, как веснушками полно лицо счастливой рыжей девушки: если приглядеться к таким веснушкам, да ещё и «дерябнуть» бокальчик вина, то можно даже увидеть знакомые созвездия, как на небе, или даже.. открыть новые созвездия: созвездие дивной Травки, созвездие пьяной ласточки, созвездие крылатого кенгуру-непоседы, которое порой нежно путает крылья и ноги. И, наконец, таинственное созвездие — Московского носика.

Вы читаете Джейн Остин, и тут, к вам врывается подруга, как ёлка, вся светясь покупками из магазина— O`stin.
Кто-то читает Толстого, и вдруг, на улице ему нежно улыбается дворник, седой и невероятно похожий на Толстого, до такой степени, что хочется подойти к нему и обнять.
И может даже взять автограф (поверьте, дворнику будет приятно, а прохожие удивятся и задумаются на целый день о таинственном дворнике, и кто-то быть может тоже подойдёт за автографом).
Конечно, куда более грустно, если вас на улице обматерит дворник, похожий на Толстого. Но тоже, чуточку мистично.

У меня такие отношения с Цветаевой, Платоновым и Набоковым.
Однажды я чуть не сошёл с ума, когда на улице встретил двух дворников: Толстого и Цветаеву, а на рынке, мне продал чудесные яблоки — грустный Андрей Платонов.
Боже мой.. на рыночке есть женщина, если прищуриться и чуточку выпить, то она сильно похожа на моего смуглого ангела, с которым я расстался.
Она торгует картошкой. Когда я очень скучаю по смуглому ангелу, я выпиваю бокальчик вина и иду на рынок.. за картошкой.

Щурюсь я довольно нелепо, чтобы сходство было чудесным, но продавщица (похожая на прелестную аргентиночку, как и мой смуглый ангел), наверное думает, что я  — больной, или умственно отсталый. Даже скидки мне делает. Потому что так щуриться нормальный человек не будет, и так.. блаженно улыбаться.
Я не знаю уже куда девать картошку. Я её почти не ем. Но продавщица, похожая на смуглого ангела, всегда мне рада.

Приду домой, пьяный, счастливый и.. с картошкой, высыплю её на балкон, обниму её и.. тихо заплачу, закрыв ладонями лицо.
Если в этот миг кто-то бы наблюдал за мной тайно, в бинокль, из окна дома напротив, он бы подумал, что я несчастный идиот, который плачет каждый день над растущей горой картошки.

Но я чуточку отвлёкся, как всегда.
Так вот, читаю я рассказ Набокова и, как в школе, когда я вечно отвлекался от уроков и смотрел в окно и учительница вечно ловила меня словно бы за ногу, ибо я весь улетал в окно, как на полотнах Шагала (до сих пор не пойму, почему у Шагала нет такой картины: школьник отрывается от парты и улетает в синеву окна, держа за руку удивительной красоты смуглую девочку, с лиловым бантиком и неземными глазами, чуточку разного цвета).
Учительница говорила мне: Саша.. вы опять витаете в облаках?
Где вы на это раз были, может расскажете? Это ведь интересней чем Пушкин?
И я, робким, чеширским голоском: в Аргентине, Венера Кирилловна..

Сижу я на своём бежевом диванчике, читаю томик Набокова и отвлёкся с блаженной улыбкой на окно, ибо в рассказе промелькнула робкая тень моего смуглого ангела, правда.. в довольно странном виде: в виде мужчины-поэта, смуглого, с чудесными каштановыми волосами и чайного цвета, глазами.
И в этот миг, за окном, тихо падало маленькое белое пёрышко (видимо, с крыши: там часто в «пиратских» бойницах, как на кораблях, селятся голуби и ангелы).

И ладно бы просто пёрышко летело, это часто бывает, но чтобы вот так всё нежно сошлось: и моя мечта о смуглом ангеле, и фамилия поэта — Перов, и.. что ещё более удивительно, это пёрышко, на несколько секунд, невесомо зависло над моим окном, как колибри или как Будда, если бы он случайно и на миг стал улыбчивым пёрышком.
Словно времени больше не стало, и ветра и мира.. лишь томик Набокова на коленях моих, который весит, как ласковый чеширский кот, лишь мои мысли о смуглом ангеле, самой прекрасной женщине в Москве и Московской области, и вот это замершее пёрышко в синеве.

Это было удивительно. Словно пёрышко пролетало мимо, увидело меня и по детски замечталось, словно бы вспомнив о чём-то своём, небесном.
Я улыбнулся ему и помахал рукой, как другу. И пёрышко полетело дальше, вот так запросто, подарив мне счастье, словно поцелуй смуглого ангела.
Кто-то из вас скажет: вот что значит, Саша, пить по утрам..
Но я не пил, в этом то и чудо.

Набоков написал не совсем типичный для себя рассказ, почти что в «штиле» Достоевского: простое жизнеописание забытого поэта Константина Константиновича Перова, умершего в середине 19 века и в 1899 г, общество русской словесности, вспоминает о нём и собирает деньги на памятник в его честь.
Вот и весь сюжет. Но это был бы не совсем Набоков, верно?
Начать хотя бы стоит с того, что Набоков, разумеется, выдумал этого поэта Перова.
Во вторых, он наполнил его образ, как улыбчивым эхом своих черт (удвоение имени-отчества и т.д.), так и чертами всех русских поэтов: в нём угадываются и Пушкин и Хлебников и Лермонтов и Маяковский: с телом ломового грузчика и глазами ранимого ребёнка..
Ну и в третьих, сама дата чествования: 1899 г. Дата рождения Набокова.
В общем, всё смешалось.

Биограф нашего забытого поэта, — сам Набоков, говорит о том, что поэт умер в 24 года, утонул в речке, в своём имении (с чудеснейшим эхом родового имения Набокова), и считался эдаким русским Артюром Рембо.
Все мы знаем, что Рембо был прелестным новатором в поэзии и бунтарём, и.. в 17 лет, когда многие только начинают заниматься поэзией, он — завершил с поэзией: пропал.
Отправился в Африку. Навсегда. Лишь в конце жизни вернулся… израненный и больной, чтобы умереть на урках и у милой сестрёнки.

Может он понял, что настоящая поэзия, не обязательно в кропании стишков, и быть настоящим поэтом, порой и значит — возвыситься над Словом, отойти от него, в том плане, чтобы.. самому стать — Словом, живым приключением сердца, разлив своё чернильное сердце в милосердии, любви, любовании ночными звёздами под небесами Африки или Москвы, не важно, особенно если ты обнимаешь милого друга.

Любопытно, что Перов таинственно пропал у речки, а на берегу, на травке, под берёзой, осталось лишь недоеденное яблоко и его одежда.
Тут уже набоковский дзен и прозрачная отсылка к яблоку Ньютона и эдемскому яблоку: только представьте.
Юный поэт, в самом расцвете своих сил и славы, загорает на берегу и хрумкает яблоко, и вдруг.. его осеняет: а ну его к чёрту, всё эту суету мирскую и поэзию. Я буду не вне писать стихи, я буду.. стихом!
И чудесное недоеденное яблок, на втором витке символа — Эдем. Это как бы отказ от грехопадения: жизнь Словом, но не пищей. Как в Эдеме, где быть может питались красотой.

Мы это иногда и сейчас смутно чувствуем. Правда, смуглый ангел?
Кстати, на этом набоковском дзене я словил кое-что знакомое.
Вспомнил о чудесной и трагической девушки начала 20-го века — Лизавете Дьяконове, оставившей после себя изумительный дневник.
Это тоже, загадка, — убили её или она покончила с собой. На берегу остались её вещи..
Быть может она понимала, что если умрёт вот так вот таинственно, поэзия её судьбы  — станет Словом и об её дневнике узнают миллионы людей?
Елизавета Дьяконова - Дневник русской женщины (сборник)

Вы спросите: это, конечно, интересно, но не верится, что бы Набоков не запустил в этот тихий и уютный сюжетец, эльфа-непоседу, который бы всё взбаламутил и перевернул с ног на голову.
Так оно и есть. На заседание общества любителей русской словесности, где чествуется поэт Перов, давно умерший, входит… сам Перов. Старый и седой. Мхатовская пауза..
Я посмотрел в окно. Но там пёрышка не было. И потому я просто глупо и ласково улыбнулся синеве и окошку напротив (это мой маленький бзик: я иногда улыбаюсь тому или иному окну в доме напротив, ибо мне кажется, что за мной иногда кто-то подсматривает в бинокль, и не только потому, что я порой голым хожу по квартире или плачу над горой картошки. Представляете, если за мной кто-то и правда наблюдает тайно, и вдруг.. я ласково ему улыбаюсь?

Мне не важно, кто наблюдает за мной: очаровательная женщина с бокальчиком вина, скучающая старушка в роскошном вечернем платье, наряжающая так сама для себя и… для меня, или это даже мужчина-маньяк. Я улыбнусь им всем… и они тоже мне улыбнутся. А это ведь прекрасно.
Правда, мне иногда становится жутко, особенно вечером, когда я голый стою у окна вместе с Барсиком и улыбаюсь.. быть может, маньяку в окне напротив. Но меня тогда бодрит улыбка: а может там нет маньяка, и просто старушка в вечерним платье крестится на меня, смотря в бинокль, и думает, что это я — маньяк?).

И снова Набоков нежно играет на рояле Достоевского: это ведь тема Достоевского, в разгар праздника, дня рождения, свершается некая арлекинская апокалиптика.
Кстати сказать, Набоков очень мило использует реквизит. Почти как на Мосфильме. Помните ту легендарную бронзовую лошадь из фильма Служебный роман, которую в лифте, мучаясь, держал герой Мягкова?
Она потом появится в фильмах Мой ласковый и нежный зверь, Ширли Мырли, Бриллиантовая рука, Покровские ворота..

Так и у Набокова: реквизит он взял из своего чудесного рассказа — Бахман, о музыканте и любви.
У героини рассказа была фамилия — Перова, как у нашего поэта. Наш «воскресший» старый поэт, к изумлению всех собравшихся, поднимается на сцену и усаживается на стульчик винтовой, из под рояля, того самого, на котором играл Бахман в одноимённом рассказе.
Это очень мило такое бережное отношение к реквизиту, согласитесь. Да и рассказ сразу оживает на ровном месте.

Довольно любопытным образом, Набоков смещает инфернальную тематику Достоевского, с его образом из Карамазовых, о Втором пришествии Христа в Испании времён Инквизиции, в измерение эстетическое.
Как там Жуковский писал? Поэзия — есть бог, в святых мечтах людей.
И как у Достоевского, вернувшийся Христос, оказался не нужным в новом мире, в котором.. нужна религия, сытые идеалы толпы и морали, но не бог и любовь. И потому Христос у Достоевского не произносит ни слова.

Так и у Набокова, воскресший спустя полвека поэт — оказался никому не нужным.
Более того, Набоков прямо таки виртуозно играет на рояле Достоевского (шёпотом, вам: в четыре руки!) и накреняет сюжет в апокалиптику фарса.
Ибо… толком не известно, это точно — воскресший Перов, который вовсе не утонул, а жил себе где-то в русской глуши и выращивал картошку, или капусту, как один китайский император, не важно, или же это самозванец?

Но сам факт, примечателен: те литературоведы, интеллектуалы, кто восторгался стихами юного Перова, как бы поклоняясь мёртвому Перову, увидев его живым — отреклись от него, не поверили, что это — Он.
Почти евангельская тень Отречения.
И Набоков вроде бы забавно акцентирует это: мол, молчал человек 50 лет, и вдруг появился, ляпнул какую-то чепуху, и всё.
Забавно то забавно, но на самом деле Набоков, этой фарсовой ноткой карнавализации а-ля Достоевский, лишь углубляет фарсовую основу отношения противостояния толпы и искусства, фарсового отношения к богу, красоте и к поэзии — у толпы, и не важно, толпа эта интеллектуальная, или обычная.

С другой стороны, Набоков ставит экзистенциальный вопрос: а что важнее — поэт или его слово? Или поэзия?
Набоков цитирует прелестный стих Перова (свой же), в котором юный поэт как бы предсказывает, что однажды, как Христос, вернётся снова, и дивно размышляет: если правда, что у металла смерти нет, то значит пуговичка из детства, где то жива? Значит души не умирают и ничто не умирает?
Ладно, стих я чуточку переврал, но он восхитителен прыжком солнечного зайчика (кенгуру!) смысла, от бессмертия пуговички, до бессмертия души.

Т.е. каждое мгновение нашей жизни — вот такая вот пуговичка. Она таит наше бессмертие и бога, и если люди, как в этом стихе, уже не замечают красоты лужицы, или травки простой, но замечают рафинированную и мёртвую красоту на страницах книг, то их души — мертвы, или умирают: не нужно много ума, когда тебе в книге разжевали красоту и положили в рот, как ребёнку.

И даже что бы быть писателем, порой не нужно таланта: нужна просто хорошая память и усердие. Порой книги пищутся словно бы мёртвыми людьми, судя по из делам и мыслям.
Но если ты уже не можешь сам найти в мире красоту, в простых вещах, найти бога и поэзию, в простых и милых явлениях жизни, движениях влюблённого сердца, то значит такая душа — мертва, или почти мертва.
Таким образом, за вроде бы забавным сюжетом, Набоков скрыл эсхатологическую глубину смысла.

Только представьте, Бог пришёл на землю… и никому не нужен. Мы же все ждём «своего» бога. Что бы он всем отомстил, и вся та мерзость души нашей озлобленной, которую мы стыдимся проявить, проявил он, всех покарав.
На бога стремимся повесить ещё и этот последний грех нашей злобы и человеческой ущербности.
А представьте.. что в конце мира явится не грозный бог, а милый и старенький Христос, скрюченный от старости, хромой, с палочкой, но с бесконечно добрыми глазами, который никому не хочет зла и суда.
Он просто идёт по травке в поле и за ним идёт ребёнок и собачка бежит, улыбаясь хвостом. Вот и всё Второе Пришествие.
Страшно? Для многих, к сожалению, это реально страшно: как! и никто не умрёт? А где же реки крови и ангелы с саксофонами в небе??
Где Голливуд?!!

А с другой стороны.. это тоже, страшно, когда поэт и поэзия — это как Новый и Ветхий завет. Два разных бога. Как солнце и луна.
Давайте честными будем: нам важно соотношение писателя и творчества.
Если бы узнали, что милая Джейн Остин, не дай бог, или Достоевский, по ночам выходили на улицу и душили кошек, мы бы как относились к их творчеству? Это же ад для нас. Я бы прорыдал всю ночь по Остин. И может быть даже покончил с собой.

Я не шучу, если бы узнал, что Платонов или Цветаева были маньяками, я бы покончил с собой.
О мой смуглый ангел… сказать ли тебе страшную вещь? Нет, не то, что я маньяк. Я не маньяк.
Но.. о, не пугайся. Согласен, эти «но» всегда настораживают.
Просто я подумал.. если бы маньяком была ты, я бы.. не покончил с собой. По одной простой причине: потому что я так беспредельно тебя люблю, что любил бы тебя, даже если бы ты была маньяком и душила старушек по ночам.

Мы бы вместе ходили по ночам.. нет, разумеется, не душить старушек, но просто, я бы не оставлял тебя наедине с собой.
А если и нужно было бы… по твоему звонку, приезжал бы к тебе на незнакомую тёмную улицу и… мы бы вместе прятали тело старушки. Или тело молодой рыжеволосой женщины…  с веснушками. Не важно.
Теперь ты видишь, как сильно я тебя люблю?

А если снизить градус? Представим, что Пушкин пропал в молодости. Уехал на Кавказ и пропал.
И появился лишь в старости. Седой.. но совсем другой. Пьяница и бабник, который и слышать не хочет о стихах.
Это был бы настоящий Пушкин, наш Пушкин, или нет? Или настоящий Пушкин — в поэзии?
Значит ли это, что Слово, может быть более подлинным, чем человек?
Вот какие тайные бездны таятся в этом вроде бы простеньком и улыбчивом рассказе Набокова.
Во всяком случае, это страшно, когда поэта забывают. Или не читают его стихи. Это ведь маленькая смерть..

А с другой стороны, разве не поэт, например, та милая девушка с каштановыми волосами, и с удивительными глазами, чуточку разного цвета, которая не прошла в парке мимо надломленной веточки клёна, мимо которой все проходили и нежно погладила её, веточку, улыбнувшись ей, как милому другу-непоседе?
Понятно, если бы об этой сломанной веточке клёна написал Пушкин, Пруст, Мисима, Остин… мы бы все восхищались ею.
А вот так, просто так, самой веточкой, самой по себе, её озябшей и раненой и забытой красотой, так похожей на наши одинокие сердца в любви?

"Пнин" - это что-то чудесное и необычное. Это не такое произведение, что бьет по голове или вообще выбрасывает из реальности. Оно про довольно ничтожного, странного и местами противоречивого человека. Он живет в каком-то своем мире, плохо говорит по английски и имеет особые требования к окружающим. Его нельзя назвать хорошим или плохом, он - не крайность, а какая-то рыхлая середина. Нельзя сказать, что он добр. Чудесным человеком, рубахой парнем язык не поворачивается назвать. Но при всех его мелких корявостях и социальных шероховатостях он неизменно вызывает жалость и теплое чувство.

Что же за человек такой этот Пнин? Он эмигрант. Как водится, хорошо говорит по французски, образован и любит русскую культуру. Изучая образ русского эмигранта в английских газетах, встречала именно такие типажи, только не так глубоко описанные и не такие многогранные. Идем дальше. Был женат, но жена - натура творческая. Она писала стихи и во всю прыть изменяла Пнину, а он ее любил. В общем, ничего нового. Потом она его бросила ради психоаналитика, которого потом тоже бросила. Классика. Женщина эта крайне поверхностна и глупа при всем своем самомнении. Читатель вместе с Набоковым все это понимает и, даже если в жизни таких жалеет, здесь этого сделать не может. Слишком беззащитен Пнин. Читатель просто обязан встать на его сторону. Да и как можно уважать или хорошо относиться к женщине, которая беременная вернулась к мужу от другого мужика, чтобы, на самом деле, только переехать за его счет в Америку. Ужас. А Пнин простил, помучился и простил. И так будет всегда.

Пнин сходится не с людьми, а с книгами. Друзей у него ни одного, зато больше 350 книг в шкафу. Как знакомо. Он постоянно переезжает, потому что не может найти хорошее место. И когда он его находит... Нет, не могу.

Что за магия такая! Я пишу про человека, как уже сказала выше, ничем не примечательного, но он запал мне в душу. Это как с Шекспиром. Толстой на закате жизни написал обличительную статью на Шекспира, обозвав его посредственностью и многими другими нелестными эпитетами (с ним я во многом согласна, кстати), но что-то в этих корявых и странных пьесах есть такого, что людей цепляет уже больше 4 веков. Вот и Пнин такой, он цепляет.

В первую очередь меня насторожило предупреждение редактора о "сохранении ряда особенностей орфографии и пунктуации переводчика". Обычно, ничем хорошим такие предостережения не кончаются. На стописяттретьей ошибке в употреблении предлога без/бес-, не говоря уже о других чудесах орфографии, я не выдержала и поинтересовалась именем автора столь огромного количества издевательств над великим и могучим. Геннадий Барабтарло, прошу любить и жаловать. Профессор русской словесности в Университете Миссури, один из лучших переводчиков Набокова, знакомый с его семьей, и вообще весьма эксцентричный тип. Нам следует еще благодарить его, что он не настоял на публикации его перевода с ереми и ятями, как он поступил с интервью Коммерсанту. Кажется, сам Набоков в своих Лекциях по литературе не раз подчеркивал, что первостепенная задача переводчика - быть невидимым для читателя. Геннадий Барабтарло, видимо, решил проигнорировать это требование маестро, поскольку всю первую половину книги я постоянно чувствовала его потуги: если не в жутком шОлке, то в странных изречениях типа "Удостоверение личности в достоверных околичностях" (как выяснилось, в оригинале это самое обычное curriculum vitae in a nutshell). Потом привыкла, научилась закрывать глаза на ошибки, но ложечки нашлись, а осадок остался.
Теперь о самом произведении.
Очень ненабоковская вещь. Без душераздирающей интриги, без роковой женщины (вернее, куда уж без нее, но она как-то на втором плане), без диких страстей и без грандиозного финала. И все-таки прекрасно. Немного грустно, немного смешно, очень по-человечески и все же гротескно. Серия зарисовок из жизни профессора Тимофея Пнина, эмигранта из "Ленинизированной" России, которого прокатило от Праги до Берлина и в конце концов занесло в США. Трогательного существа, начинающегося с купола загорелой лысины и заканчивающегося несколько неожиданно тонкими ножками с почти женскими ступнями. Вечно воюющего с окружающим миром и предметами в нем: от будильников до застежек. Символичны его взаимоотношения с английским, который он кропотливо изучил, но так и не смог освоить - они прекрасно передают его отношения с чуждой ему нацией. Вообще первая глава просто гениальна, после нее читатель сразу влюбляется в этого неказистого, такого самобытного Пнина. И тем больнее читать дальше, о его несчастной любви ("Я некрасив, неинтересен.. "), о его разочарованиях, о его ностальгии и о маленьких битвах с окружающим миром, из которых он зачастую выходит проигравшим.
Я бы причислила этот роман к тем историям "о маленьком человеке", которые мы изучали в школе. Пнин, конечно, не рядовой обыватель, но частичка его сидит в каждом из нас, смущенно и неудоуменно взирающая на мир, поглощенная в своих собственных "пнинских страстях" (Pninian craving). А Набоков вытащил ее наружу, слепил для нее тело и заставил прожить настоящую жизнь. Вот что получилось. Трогательно, грустно, вдохновленно. Гениально.

Уж сколько раз твердили миру, что "Бледный огонь" Владимира Набокова - роман не для всех. И вот выяснилось, что я отношусь к тому пресловутому числу "всех", кому не удалось уловить суть этой странной книге.

Цитата не только выражает мои впечатления о прочитанном, но и даёт небольшое представление о складности "написанной героической строфой поэмы" «Бледный огонь». Ни рифмы, ни идеи в ней нет. Совсем нет! По замыслу автора поэму Джона Шейда дополняют комментарии Чарльза Кинбота, который взялся опубликовать "Бледный огонь".
"Разрешите мне сказать, - пишет доктор Кинбот в предисловии, - что без моих комментариев текст Шейда попросту лишëн всякой человеческой реальности..."
Что ж "человеческой реальности" комментарии нисколько не добавляют.
Сложно вдохнуть смысл в бессмысленные строки, особенно если комментатор явно душевнобольной.
Для меня получился просто бред в квадрате.
Необычное построение текста неудобно не только для понимания, но и вообще для чтения. Единственное, что порадовало, так это возможность прочитать роман в электронном формате. Если бы у меня был бумажный вариант, то книгу я точно не домучила бы. Или пришлось бы воспользоваться советом из предисловия:

Электронная книга, к счастью, упростила хотя бы сам процесс чтения. Есть и аудиоверсии, но восприятие этого романа на слух, я думаю, вообще невозможно.

Досадно,
но роман не для меня.
"Бледный огонь"
в душе моей,
увы, не отозвался.

Итак, давайте представим с вами два родственных образа: 1) срубленное дерево и 2) пенёк в лесу. Оба они когда-то были здоровым и сильным деревьями. Первое уже умерло, участь второго более незавидна и мрачна. Срубленное дерево не имеет будущего, оно погибло с обоих концов, найдя, однако, в своей смерти спасение, ведь боли оно уже не чувствует. Пенёк между тем, благодаря своим корням, продолжает жить некоторое время после экзекуции. У пенька тоже нет будущего, его лишили веток, ствола, кроны. Единственное, что ему осталось - это связь с корнями, со своим прошлым и ушедшей жизнью. Думаю, фамилия "Пнин" практически у любого человека с русской ментальностью сразу же будет ассоциироваться с пеньком. Пнин связан корнями со своей родиной. В новой стране он не прижился, ведь если дерево еще можно пересадить в чужую среду (хоть это и сложно), то сделать то же самое с пнем уже невозможно. Пнин забавный, местами милый, временами смешной, но самое главное его отличие от всех окружающих - это его умение видеть и чувствовать.

У этой книги есть только один минус - она слишком рано закончилась. Только ты начал лучше узнавать этого замечательного чудака и уникума, как книга сразу же заканчивается. Больше всего понравились начальные главы, где читатель только знакомится с Пнином, открывая для себя первые страницы недолгой пнинианы. Набоков не был бы собой, если бы не разбросал в книге различные недомолвки и намеки. Так, пару раз в романе мы встречаем самого автора знаменитой Лолиты. В одном месте персонажи говорят о том, что жаль нет поблизости Владимира Владимировича, а то бы он рассказал много интересных вещей о бабочках. Далее встречается эпизод, где говорится о встрече в 1952 году, произошедшей "по случаю сотой годовщины смерти одного великого писателя". Набоков мог просто написать, что это собрание произошло в честь столетия со дня кончины Гоголя, но он идет более изощренным и завуалированным путем. Все эти заигрывания с читателем приятны и интересны, что, конечно же, не может не нравиться.

Читая роман, не мог не обратить внимание на правописание некоторых слов. Так, в случае когда приставка с окончанием на букву -с/з- встречалась со словом, начинающимся той же буквой, слово писалось с орфографической ошибкой. Зная тягу некоторых эмигрантов к дореволюционной орфографии, можно было списать эти "ошибки" к этой любви и дани по прошлому. Достаточно хотя бы вспомнить книги русских эмигрантов 20-30 годов, напечатанных дореформенной орфографией. Однако Набоков написал этот роман на английском языке, следовательно этот вариант не подходит. Возможно, Набоков и на английском намеренно написал эти слова с ошибкой? Зная его любовь к различным ребусам и словесным играм, этого нельзя исключать.

Как бы то ни было, "Пнин" оставил очень приятные и теплые чувства. Это книга, к которой следует время от времени возвращаться. Ну а язык, которым она написана - просто чудесен!

P.S. Есть много песен, которые хочется постоянно переслушивать, нажимая на кнопку повтора, но мне бы хотелось вспомнить эту. Траволта слегка изменил старую балладу и получилась прекрасная (но чертовски короткая) композиция. И да, песня, как и "Пнин" слишком коротка.

Есть ли у вас книга, которую Вы каждый раз в период болезни перечитываете? У меня такая есть – «Пнин».
Когда пик простудного заболевания проходит, уже не так течет износа и слезится, когда организм начинает восстанавливаться, а события жизни только начинают казаться заслуживающими внимания, я читаю эту книжку. Сам не знаю, почему она меня утешает (совместно с употреблением свежих цитрусовых).
История безответной любви, история одинокого, пожилого человека и поиска им хоть какой-то любви в этой жизни настолько витаминизирует мою возрождающуюся душу и организм, что я не могу отказать себе в этом чтении каждый раз при начале выздоровления. Чтобы погрустить, пожалеть, но и содрогнуться и встрепенуться и начать что-то, что можно еще начать пока не поздно.
История пожилого профессора Уиндельского колледжа Тимофея Пнина, русского эмигранта «первой волны», абсолютного рохли-толстячка в очках, чей жалкий английский и манеры были поводом бесконечных пародий со стороны чуть ли не всех жителей университетского городка, довольно обычна, но и невероятно трогательна.
Любовью, добротой, пользуется в своих интересах одна дама. Пнин наивно и так сильно любит, что все ей прощает, изменяя своим гордости и чести.
Как говорил один мой знакомый: «стержень есть, но он мягкий…».
Пнин понял, что никогда не поздно сесть и навсегда уехать из города на своем маленьком седане.