Пнин

Роман о типичном интеллигенте из первой волны эмиграции из Советской России. Чудаковатым и трогательным называют его рецензенты, унылым г*ном называю его я.

Говорят, он грустит об ушедшем, об утраченной Родине. Неправда, он грустит о неизвестном, о том, чего и не было никогда. Наверняка Пнин вырос под приглядом французской гувернантки, образование получил за границей, а с русским народом знаком только по книгам тех, кто сам не был с ним особо близок. Что он знает о своей стране, кроме пасторали, лубка и медведя с балалайкой?

Хотя в России всегда любили юродивых (что подтверждается мнением рецензентов), поэтому жить бы ему не тужить у нас, да вот Революция подлая все планы нарушила. Пришлось скитаться по углам, даже прости-господи работать, чего уж русский интеллигент не приемлет отродясь. Хотя нашлись добрые люди и на чужбине - приютили, обогрели, даже позволили пользоваться библиотекой и читать никому не нужный курс русского. И вот торчит такая оглобля посреди американского университета - ни пошутить, ни пользу принести не может. Даже английский не выучил нормально. Зато голова полна опилок из сомнительных знаний о том, в какой день недели началась Анна Каренина.

Итого. Родина отторгла его как лишний элемент, новая Родина тоже не особо принимает как элемент вопиюще бессмысленный. Жалко ли его? Нет. Туда и дорога всему, что выродилось и устарело.

Роман-портрет. История маленького человека, оторванного от корней. Но и кроны развесистой в таких условиях вырастить, увы, не вышло. Вот и остался один только... Пнин.
Как-то очень близок этот роман к стилю Айрис Мердок. Вездесущие белки скачут по страницам там и тут во множестве видов и вариантов представления. И пошел, пошел ассоциативный ряд: белки, щипцы для орехов, вставная челюсть... Щелкунчик (нигде явно не называется, но образ просится, просится продолжить и обдумать). Да и сам Пнин, как та самая неуловимая вольнолюбивая белка, мелькает среди ветвей в вышине, а в руки не дается.
В значительной мере это произведение и о писательском ремесле. О том, как из нескольких случайных встреч да парочки слухов рождается в воображении автора сложный многогранный персонаж и даже целый роман.
Но что у Набокова выходит просто гениально, так это воссоздание атмосферы путем передачи звуков, запахов, света, цвета, деталей, неуловимых ощущений и воспоминаний - и все это щедро, богато в кружевном переплетении идеально подобранных слов.
Не могу отделаться от ощущения (подтвержденного в послесловии переводчиком), что я многое потеряла, прочтя этот роман в переводе. Набоковский английский звучит очень по-русски в хорошем смысле этого слова: наполнен русским духом, русским звучанием, русскими интонациями. Да и речевые казусы ломаной речи Пнина, дополняющие комический эффект, совершенно непереводимы. Пожалуй, ради гедонистического смакования как-нибудь стоит перечитать в оригинале.

Скучно, нудно и муторно. Долго я читала эту книгу, тянула как могла и наконец добила. Я бы сказала, что эта книга ну ни о чём. Нет никакой проблемы, которую автор поднимает или решает, нет определённой сюжетной линии. Зачем, спрашивается, эта книга? Чему она учит? Простое повествование русского на ломаном английском, его безответная любовь и сомнительная работа в университете. Я так и не поняла, что он преподавал и как он вообще это делал, если его английский язык оставлял желать лучшего. В общем, одни странные вопросы, а вразумительных ответов нет.

Для меня это первая книга Набокова, и, к сожалению, я осталась недовольна. Неужели стоило начать с "Лолиты"? Очень бывает обидно, когда ожидания не оправдываются и ты теряешь время на книгу-"пустышку", тогда как остаются еще миллионы непрочитанных интересных книг.

Это, конечно, сугубо моё личное мнение, но я бы посоветовала вам не терять времени на эту книжку. Нет в ней ничего путного.

Это, значит, и есть самый тёплый роман Набокова. Без психов и себялюбцев, без исповедей и аномалий. Без трагедий... нет, с трагедией. Куда без неё? Но с такой тихой, такой тёплой трагедией. С горечью, богато оттенённой юмором, со всеми завитушками, со всей бытовой подробностью.
Финальная сцена трогательна до ужаса. Просто картинка из комикса: синий седанчик, из его окна высовывается белая собачка, а сдругой стороны блестит унылая лысина Пнина.
Это первый из прочитанных мной роман Набокова, чьего героя я так, кажется, и не узнала. Почему он, например, так не взлюбил Владимира Владимировича? Откуда эти вспышки? И отчего при своей рассеянности эмигранта он иногда делает точечные попадания решений? Почему кажется, что он филантроп, который не любит людей (апория какая-то!)? И в конце концов... при такой его эрудированности не верится в чудаковатый плохонький английский. Неужели можно так не привиться в гостеприимном Новом Свете?
Возможно, это роман о той части Набокова, которая так и не полюбила свою новую родину. Выпадающая, неорганичная, болезненно русская часть.

"Пнин" - мой первый английский Набоков, переведённый на русский язык не автором. Геннадий Барабтарло сделал колоссальную работу, настолько сохранив все особенности набоковского стиля, орфографии и пунктуации, что переход от берлинских русскоязычных текстов не ощущается совсем. Даже русские названия предметов американского быта, кажущиеся странноватыми читателю XXI века, как бы продолжают тренд, заданный "Лолитой". (Впрочем, предлоги на "з" Барабтарло и в собственном тексте - послесловии не оглушает.)
Безупречный стиль, поразительные метафоры, множество деталей, среди которых ни одной случайной, неочевидная многослойность - это можно сказать о любом произведении Набокова. "Пнин" отличается тем, что вплоть до последней главы, переворачивающей всё с ног на голову, роман в целом - совсем не то, чем кажется, даже если читатель достаточно внимателен, чтобы обратить внимание на упоминания персонажами некоторого англо-русского писателя, а также отдельного от него популярного литератора Сирина.
В общем, кому надо жанровой чёткости и понятного сюжета - лучше пройти мимо, а начинающие набоковолюбы не разочаруются.

Молча доел он своё ванильное сливочное мороженое, в котором не было ни ванили, ни сливок.

Только к восьмой книге Набокова я поняла, что мне в нём не нравится. Преобладание формы над содержанием. Я не люблю этот витиеватый язык, постыдно сокрывающий человека - как что-то маленькое, липкое и совершенно незначительное. Набоков часто пишет о небольших людях и их трагедиях, вероятно, чтобы точнее выхватить человеческую суть. Но она всё равно тонет в обилии деревянных деталей, призванных, казалось бы, её спасти.

Тимофей Пнин. Осевший в Америке эмигрант первой волны, преподаватель русского языка, ипохондрик не по здоровью, а по душе - тоньше всего выражен в его горьком плаче в конце второй главы о том, что у него ничего и никого нет. Ломаный английский язык, неуклюжая фигура, солидный возраст, непримиримость с бытовыми шумами и невстраиваемость в чуждое американское общество - это экзистенциальная трагедия. Но в то же самое время, профессор показан нам смешным, слабым, нелепым, будто бы нарочно маленьким невзрачным неудачником, над которым не грех и подшутить, и дать лёгкого шлепка под пятую точку, выкидывая из университета. Пнин отчаянно ищет дом, ищет, кого бы позвать на вечер, ищет участливость в лице его бывшей жены - и мне бы хотелось более концентрированного повествования, более сюжетного. Потому что Пнин этого несомненно достоин.

Но передо мной Набоков, а значит, трагедия Пнина скрыта незадачливыми моментами, рассказами о жизни сына бывшей жены от её второго брака, описанием эмигрантского общества при помощи аллюзивных размышлений об «Анне Каренине» - словом, всем возможным, чтобы размыть фигуру во имя описательного, острого на язык, осложнённого замысловатыми украшениями слога. От этого и общее впечатление от романа смазанное. Немного больно в сердце и совсем нещёкотно от настойчивой словесной щекотки.

"Пнин" – роман о русском профессоре, преподающем русскую литературу в Америке в середине XX века. Роман Набоков написал на английском языке (как думаете, легко ли англоговорящим выговорить имя главного героя - Тимофей Павлович Пнин?)

Пнин – очень притягательный герой: несмотря на свою чудаковатость, частое несоответствие окружающей его обстановке (или благодаря этим качествам), он рождает щемящее чувство привязанности к себе; даже со всеми своими странностями на фоне "нормальных" людей он благодаря своей чуткости и тонкому восприятию любых мелочей жизни становится пронзительно близким и родным. Оставаясь для своего окружения чаще всего экзотичным чудаковатым иностранцем, сам Пнин постоянно пытается обустроить свою жизнь по одному ему ведомым представлениям об уюте и комфорте, привести в порядок хаотично устроенный мир. Где бы он ни жил – а он часто меняет места обитания, – он делает пространство "пнинским".

Сцены из его жизни вполне могли бы существовать самостоятельно, и, кажется, роман можно разобрать по главам и читать их как отдельные рассказы; но все картины из жизни Пнина собираются его создателем в единое симметричное полотно, в котором одна часть перекликается с другой, по которым бродят одни и те же символы, намекая на что-то читателю. Что это за узор и на что намёки – придётся разгадывать (как всегда с Набоковым), но в этом как раз и состоит самое большое удовольствие (тоже как всегда с Набоковым). При этом ни в чём нельзя быть уверенным – ни в настоящем Пнина, ни в его прошлом; особенно когда узнаёшь, что рассказчик-то снова у Набокова ненадёжный.

Но дело не в злом умысле или желании намеренно запутать самого Пнина или читателя. После всех перипетий и изменений, что переживает перед глазами читателя образ Пнина по мере приближения к нему его создателя, от очевидного и чëткого до неясного ускользнувшего отражения, хоть уже и растерялся и недоумеваешь, что это ты только что прочёл, но получаешь нечто гораздо большее, чем описание жизни смешного профессора, что-то по-настоящему драгоценное.

Замкнутый и цельный уютный пнинский мир – чем бы он ни был, игривой ли фантазией, насмешкой соперника или писательской забавой, а, может, прихотливым искажением памяти, воссоздающей прошлое по неведомым законам, – ставит под сомнение превосходство (и само существование) того, что называют реальностью. Потерявшись в ориентирах времени и пространства, с удовольствием пожив в чужом (воображаемом?) мире, возвращаешься в мир свой с большей чуткостью к тому, что проживаешь сейчас сам – будь то грëзы, действительность, воспоминания. Всё едино, всё я.

Пусть Пнин никогда не увидит цельную картину своей жизни (как можно со стороны узреть целое, будучи его частью?) и не заподозрит, что он – созданный кем-то персонаж, но с его тонким восприятием и прозорливостью ему дано догадаться о другом роде бытия, где нет ограничивающего измерения времени, нет разницы между автором и его героем, где нет сомнений в реальности, потому что нет её самой, где все эти вопросы вообще не имеют значения. Приобщившись к этому миру, гораздо спокойнее жить в своём.

Моё первое, по существу, обстоятельное знакомство с ВВ.

Трогательный, обманчиво простой – не роман, но удивительный механизм, в кажущемся хаосе которого, оборачивающемся патологической продуманностью, бесконечно увлекательно разбираться, но не очень ясно, можно ли полюбить. Впрочем, полюбить можно не весь роман, а тонкий юмор и множество остроумных образов.

Печалит разве что небрежность издания: переводчик дотошно воспроизводит все особенности набоковского (и, по-видимому, своего) русского языка, то трогательные и остроумные, то раздражающие (Мак-Карти, как-будто) – и в том числе возвращает Толстому и герою его романа Левину утраченные буквы ё: Лёв Толстой, Лёвин. Это здорово и справедливо, но неясно, почему при этой дотошности все прочие буквы ё в обычных словах (её, всё, ещё) отчего-то вымараны.

Кроме того, редактирование и шлифовка текста перевода отчего-то не сопровождалась редактурой и шлифовкой сопровождающей его статьи – и в итоге цитаты, дающиеся в статье, почти ни в одном случае не совпадают (а порой и весьма сильно отличаются) от соответствующих фрагментов текста, что здорово затрудняет её чтение.