Повести и рассказы

Сатирический, совсем не типичный для Д., рассказ с фантастическим, абсурдным сюжетом. Хотя если честно фантастическим рассказ тоже очень сложно назвать, история о том, как глупый чиновник был схвачен и проглочен крокодилом, и к тому же не погибшем внутри, а оказавшись абсолютно целым и даже нашедшим выгоды в своем новом положении. Так вот рассказ вызвал лишь недоумение, как мог Д., написать такой откровенный бред, да если абстрагироваться от всего абсурдного то временами даже немного смешно, но как то незакончено, грубо и не интересно.

Одна из первых повестей Достоевского в какой-то мере мне кажется отображает основные мотивы его более поздних произведений, а именно проблема маленького, затравленного человека. Где-то в мире 19 века в бескрайней, заснеженной квартире живет маленький чиновник Голядкин, живет тихой и как ему кажется добронравной жизнью, но вот случается нечто что пошатывает мир Голядкина. В один день он встречает своего двойника, не только по внешности, но и по имени, фамилий и отчеству и тот сначала втеревшись в доверие к «оригиналу», начинает постепенно замещать его и в жизни и на службе. Будучи человеком 19-го века и к тому же крайне деликатным Голядкин долгое время лебезит и никак не может поверить в происходящее, до последнего он надеется, что все наладится и двойник поймет, что он невежливо задвигает Голядкина, но тот действует как все наглые люди.
Интересен язык повести, с множеством речевых оборотов и недоговорок, повторений и акцентов на несказанном, сразу и безоговорочно понимаешь, что автор, даже в начале своего творческого пути в полной мере обладал даром слова, хотя многие современники упрекали Достоевского за излишнюю растянутость произведения.
Но в целом повесть не понравилась, хотя плохой я ее тоже не могу назвать, еще не тот Достоевский, произведения которого мне нравятся своей глубиной и психологизмом.

Как-то этот рассказ прошёл мимо меня при всей моей страстной влюблённости в Достоевского. Решила наверстать упущенное. И что же? Читается на одном дыхании! Хочется разобрать на цитаты! Это фарс, почти водевиль! Но... смешно не было, увы, временами было даже откровенно скучно. Муж в "енотах" жалок-жалок и беспросветно глуп. Ревность - фобия - неприглядная, гадкая, изматывающая и, наверное, мало поддающаяся контролю. И Достоевский мастерски описывает всё безумие этой разрушительной страсти, но... как-то натужно, тяжеловесно. И только собачка (её смерть и дальнейшая "жизнь" в кармане), её история была ....не приятна - именно она вернула меня к привычному Достоевскому - непревзойдённому знатоку душ человеческих, великому психологу (и моей души, в частности). Но не Гоголь он ни разу, не Чехов и не Хармс, форма не его, да и масштаб тоже, как мне кажется.
Чуть-чуть цитат - не удержаться, уж очень понравились:

Моё общение с Достоевским всегда протекает ужасно медленно и мучительно: то Преступление и наказание с температурой под 39 со странной электронной музыкой на фоне и отчего-то полным эффектом присутствия, то чтение Идиота исключительно на рассвете при тщетных попытках уснуть, то Униженные и оскорблённые, из которых я отчего-то помню только спасение девочки.
Двойник не стал исключением, в новинку было только полное ощущение того, что в руках у меня совсем не Достоевский, а самый что ни на есть Гоголь. Но Николай Васильевич в моих глазах никогда не был таким гиперболистом, каким предстал Достоевский: доведённые до гротеска низкие\беззащитные и\или страдающие люди, без просвета и надежды на благополучный исход, без даже иллюзий на свет в конце этого душного, тесного и неприятного тоннеля его произведений.
Раздражение - всё, что я обычно испытываю по отношению к героям: от слов и поступков до банального нежелания или неспособности ими увидеть (кажется такому умному тебе) вполне очевидные вещи. Для восприятия чего-либо приходится практически переступать через жуткое нежелание продираться и дальше сквозь "и неизвестно ничего? — покамест еще нет-с. — а послушай... того... оно, может быть, будет известно? — потом, разумеется, может быть, будет известно-с."
Проблема такой преувеличенной передачи всего самого неприятного и низкого в характерах (чем грешили многие, почему-то вспомнился Горький) здесь же отчего-то вылилась во мнительность не только в Голядкине, но и уже во мне: мозг подсказывает, что Яков Петрович, кажется, несколько не в себе, однако верить в это совершенно отказываешься: здесь все и каждый (!) не в себе.
Стоит отдать мастерству Достоевского должное: в Двойнике я впервые прочитала с такой точностью переданный поток человеческих мыслей - абсолютно нескладный монолог с только лишь самому человеку понятными причинно-следственными связями (от слов "Ведь вот: как поступить, господи бог мой? И нужно же было быть всему этому!"). Такие фрагменты обычно не прочитываются внимательно, они проглатываются и проходят где-то фоном ровно так же, как, полагаю, эти мысли пролетали бы в голове у вечно переживающего Голядкина-старшего. Настолько близко литература до Достоевского к изображению мысленного процесса не добиралась, и вот здесь-то он обошёл всех на пару шагов вперёд.
Психологически тонко, с несколько даже несвоевременным для 1846 года сюжетом, актуальным ближе к 21 веку (Бойцовский клуб и все-все-все) - это, безусловно, заставляет признавать дар Достоевского. Но как же тяжело, как же мучительно сложно не утонуть в этом потоке сознания.

Очень характерное произведение для Достоевского. Многое из того, с чем у меня ассоциируется его творчество, здесь представлено в концентрированной форме. Это не имеющая шансов прекратиться депрессия, близкая грань сумасшествия, скрупулёзное, многократно возобновляемое описание переживаний героев и, конечно же, серый, холодный Петербург. В начале повести, при описании бала у Олсуфия Ивановича, у меня была надежда, что вдруг, вопреки всему, «Двойник» окажется произведением остроумным, легко воспринимаемым, возможно даже остросюжетным, однако сразу же, после того как главного героя вытолкали из дверей, Достоевский снова стал тем, каким мы его любим. ИМХО, Фёдор Михайлович предметам, которые с творчеством связаны постольку поскольку – общественным отношениям, психологии, политике иногда жертвует своё писательское мастерство, по которому с ним может сравниться разве что Гоголь.

Когда Я слышу фамилию "Достоевский", в Моём воображении появляются картины осенненего Петербурга, обшарпанных стен, волооких бледных барышень, темных уголков церкви и чадащих лампад, картины грехопадения и раскаяния, происходящие под неусыпным присмотром сурового, но справедливого Бога.
В "Дядюшкином сне" же ничего такого не было. Завуалированная под, как сам писал Достоевский, анекдот, самая настоящая трагедия.
Ложь, сплетни, интриги, скандалы, расследования. Объективизация и издевательство. То, на что мы уже даже не обращаем внимания, то над чем хихикаем. Ах, как смешно, старый князь нацепил парик, стеклянный глаз и думает, что молод! Ах, как смешно, его, богатого, хотят женить на молодой красавице! Ничего нового, каждая мать поймёт это желание.
А между тем, этот сшитый из разных кусочков старичок, чуть ли не самый настоящий во всём произведении. По крайней мере, он со всеми честен, и, видя искреннюю неловкость ситуации, готов жениться. Ну, раз так надо.
Мужчины во всём произведении оставляют чувство неприязни и гадливости. Особенно учитель Васенька, который даже умереть спокойно без пафоса не может, и лёжа на смертном одре говорит высокопарную чушь о том, что вот из-за неё-то, Зиночки, всё и произошло, и что полон-де он любовью. Эх, Васенька, нет никакой любви. Только самолюбование.
Кажется, что этим недугом заражены там все. Даже прекрасная Зиночка, ангельски идеальна, но с каким-то, простите, душком. Что-то в ней есть отталкивающее, не настоящее. Это чувство превосходства над всеми, это надменное желание жертвенности во имя любви, эта романтическая истеричность.
Но финал расставляет всё по своим местам, все получают то, чего и достойны. Смерть, сытая жизнь, или нужный чин. Из всех, прочитанных произведений Достоевского, в этом он наиболее благосклонен к Своим персонажам.

Гротескно, абсурдно и тем не менее более жизненно, чем может показаться. Ведь сколько в жизни таких, как Фома Фомич Опискин, манипуляторов с мещанско-барскими замашками?

Достоевский так тщательно препарирует эту историю, что в какой-то момент начинаешь задыхаться от смрада идолопоклонничества, от обилия речей в духе из пустого в порожнее... Но что самое интересное, коли такие Опискины живут и здравствуют, то не от того ли, что всегда найдётся благодатная публика, буквально нуждающаяся в таком "истинно богоугодном человеке"? Так что соглашусь с непостоянным, но порой метким в высказываниях Бахчеевым:

К Двойнику было тяжело подойти из-за обиды на обиженного Федора Михайловича. Он человек тяжелый, отпечатавший тяжесть своей жизни слепок своего времени, в котором уже не было Бога, без которого надежда на то, что кто-то будет справедлив у догматиков не осталось. От этого его националистские и антисемитские высказывания можно пропускать мимо ушей, как допустимую самозащиту из прошлого века, в творчестве их отпечаток не так глубок. Другое дело то, что кроме сожаления к его любимым "маленьким людям", здесь есть достаточная доля отвращения к работе как таковой, так и к чванству и глупости клерков, которым таки является главный герой. Хотя героем его называть тяжко.

Раздвоение на личность и оболочку, или же заговор против всего доброго, без надежды на доброго царя и его наместников, которые никогда не узнают о проблеме, да и не удобно как-то. Та скомканность мыслей и эмоций, которая выворачивает нас, но несет по жизни Якова Петровича и все вокруг него - это тот самый Достоевский, без печати ссылки и каторги. В ней много всего от описания булочек, до рожи

По двум этим цитатам уже можно понять, почему Двойник был принят неоднозначно, два неразличимых Якова Петровича это одно дело, а Яков Петрович (первый), который спорит сам с собой, и себя убеждает и принуждает к самым жутким поступкам - это уже совсем другая категория.

От ненавистной зависти к своему альтер-эго, и от уверенность в том, что он заслуживает чего-то большего, он сконфузился до такой степени, что просто ушел от общество, а общество уже не то.
К концу все становиться настолько фантасмагоричным, что так и ожидаешь, что все закончиться как Приглашение на казнь .