Un chien à ma table

Прежде всего, проснувшись, я выходила из дома и шла мыться к водопойному желобу. Да, теплому душу я предпочитала укусы холода, неэкономно льющуюся воду, толстую, как рука дровосека, струю зимой, упругую, сильную, поющую, упрямую, бьющую о край желоба, всё отдающую, в мгновение всё разрушающую, эту праздничную раздачу проточной воды, бьющей сильной струей из земных недр, которой я подставляла тело, сжавшееся, как пружина. Истинное рождение на свет, взрыв.
Потом во всю прыть возвращаться домой, стуча зубами от холода.
Одеться.
И зажечь наконец огонь. Открыть пасть печи. Засунуть туда сначала «Ле Монд», ее губительные, смертоносные страницы, смятые обеими руками, затем сучки, щепки, древесные стружки, лучины, разрубленные топором на четыре части, а поверх, наискосок, как если бы мне вздумалось соорудить индейский вигвам, три длинных полена и, наконец, поднести спичку, подождать, получится не получится, получилось, и вот восторг, ура, воздушная тяга, во весь дух туда, наверх, к крыше, вау, вау, вау.

Радость это что? Вспышка. Молния. Она вдруг попадает в вас. А вы здесь вообще ни при чем. Никак ее не заслужили. Она не выбирает подходящий момент, порой напротив, предпочитает самый неподходящий. Например, в грязи сражения внезапно чувствуешь себя живым.
Или идешь по дороге — и вдруг прямо в лицо тебе короткая желтая вспышка. Вспышка меняет восприятие, сокращает дистанцию между субъектом и объектом. Потом, конечно, можно склониться над крошечными желтыми цветками с зубчатой чашечкой, собранными в слегка поникшие зонтики, присмотреться и сообразить, что это всего-навсего первоцвет лекарственный. Это не так важно, как вспышка. Ничто не может заменить вспышку. Знание не заменит вспышку радости. Ее стрелу. Укол ее стрелы.
Идти по траве, вдруг почувствовать легкое прикосновение чего-то влажного, гладкого, прохладного, непонятного. Вас охватывает радость еще до того, как вы содрогнетесь, поняв, что это свернувшийся кольцом уж.
Пробираться по сумрачному лесу, думать, что всё, потерялась, дотронуться рукой до чего-то мокрого и живого и затем только сообразить, что это мох.
Поймать шарфом — очень легким, муслиновым — огромного живого кузнечика, tetrigonia veridissima, который полгода спустя прискачет в мой кабинет и стукнется — длинные усы / длинные лапы — о книги; подойти к окну, вытряхнуть шарф, услышать отдаляющийся шелест больших бледно-зеленых крыльев. И забываешь, кто ты, кто он, — просто отдаляющийся шум.