Un chien à ma table

, не скрою, хотелось, чтобы еще какой-нибудь роман был на подходе. Обнаружился. Вылупился. Но я-то знала, что вызов ученым книгам, поставленным мной в первый ряд книжного шкафа, звучал бы так: Способна ли я выразить непосредственный опыт тела, перемолотого жизнью?
И понимала, что нет.
Я чувствовала себя уязвимой, как никогда прежде. Словно в конце пути. Мне придется сложить оружие, признать поражение. Я думала: теперь-то уж всё. Всё, я старая. Тело разваливается. Оно больше не понесет меня через леса. Нет, я еще пыталась с ним договориться: бедра крепкие, ступни по-прежнему твердые, я бы сказала, даже упрямые, я никогда не видела таких упрямых ступней, способных деформировать любую обувь. Вот спина подкачала. И плечи слабые. Колени никуда не годятся. И ляжки, хотя и прооперированные, все равно уже не те. Разве можно с таким телом шастать по лесу? Нет. А я ведь хотела именно туда. Я не могу говорить ни о чем другом. Только о лесе — вот что у меня в голове, на сердце, на душе. Написать еще одну книгу о нем, о сумрачном и густом лесе.

Облака — это как эманации нашего мозга, сразу видно, что нас тревожит. Это были маленькие белые облачка, круглые, плотные, многочисленные, целая флотилия, словно черепа, вымытые из оссуария половодьем, они фланировали по синему небу и на моих глазах начинали таять, превращаясь в стадо ягнят, но в ягнят без шерсти, ягнят, лишенных шубки, чья голая кожа казалась перламутровой от лимфы, искрилась и мерцала, а между тем небо стало рекой, по которой плыли мертвые, залитые светом ягнята, плыли, уносимые течением, и небо за ними оставалось пустым, синим, омытым половодьем, словно заброшенная скотобойня, омытая кровью.

Миновала полночь. Новый год начался, и еще кое-что началось, и это было какое-то безумие. Пошел дождь. Дождь. Не снег. Снега больше нет. Только дождь, и это в новогоднюю ночь. Мы трое сидели в доме, как в цилиндре барабана. Все вокруг звучало. Я спросила Грига, а оттуда, с твоего места, ты слышишь мир? Он ответил, ну конечно, слышу, я еще не совсем оглох, но он мне не нравится. Он мне надоел. Я сам себе надоел. Я не на своем месте. Я, как бы это выразиться, перемещенное лицо, меня переместили, ты понимаешь, ворчал он. Я обречен вечно дрожать в ожидании надежды, и когда мне кажется, будто я замечаю вдалеке слабый отсвет хоть какой-нибудь слабой надежды, всё, она уже исчезла, ее нет. Она еще не появилась, а меня уже отвергла. Я отверженный. Я изгнанный. Меня изгнали с Земли. Во всем мире у меня есть только ты.