Полное собрание романов и повестей в одном томе

В некоторых случаях данную повесть причисляют к антиутопиям, на мой взгляд, это не так. Это достаточно реальны образ жизни советского человека тех годов. Да, что-то возведено в абсолют, но общая картина очень ярко отражает советский быт первой пятилетки. Сам пятилетний план упоминается в повести. Коллективизация и раскулачивание идут полным ходом. Люди воодушевлены пропагандой и обещаниями светлого будущего. 

Я не особенно люблю произведения о советском времени, где сам период будто выступает главным героем. Но эта повести несомненно войдёт в число моих любимых книг. Я готова была читать ее только за прекрасный авторский язык («Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на безлюдной дороге - в природе было такое положение»). Сначала я принялась выделять красивые описания, но быстро сообразила, что вся книга такая. Не могу сказать, что сюжет очень захватывающий и интересный, но он и не должен быть таким. Все внимание сосредоточено на переживаниях героях в сложившемся в стране положении. 

С первым мы знакомимся с Вощевым. Не могу сказать, что он является главным героем, потому что в дальнейшем повествовании он участвует мало. Это человек, который не проникся пропагандой и не может уяснить для себя истинный смысл сложившийся системы. Он не борется с ней и даже не особенно сильно старается найти ответ на свой вопрос. Мне кажется, он будто смотрит на все с ясными, незатуманенными глазами. У него вопросы даже не к советской системе, а даже к самому устрою жизни. Вощев отдался тем философским вопросам и размышлениям, от которых большенство людей просто стараются убежать. 

Смерть в повести не является табуированный или животрепещущей темой для героев. Ее упоминание проскакивают в будничном общение. Убийства не представляются преступлениями, на них даже не делается особого внимания. 

Явно заметно классовое разделение (хотя вроде бы с классовым неравенством и борются герои романа). Очень хорошо, с долей сатиры, это показано в преображении Козлова. 

В такой маленькой повести очень много интересных моментов, которые при единоразово прочтении не получится все для себя открыть. Такое произведение стоит перечитывать не один раз.

«Сказав эти слова, Вощев отошел от дома надзирателя на версту и там сел на край канавы, но вскоре он почувствовал сомнение в своей жизни и слабость тела без истины, он не мог дальше трудиться и ступать по дороге, не зная точного устройства всего мира и того, куда надо стремиться.»

Когда читаешь иностранную литературу в переводе или со словарем, то постоянно ощущаешь невидимое стекло культурных различий — споткнешься случайно о какой-нибудь fettunta в итальянском тексте и летишь по зоопарку ресторанных подробностей и воспоминаний, в то время как автором даже близко не закладывалось что-то более хитрое, чем какой-нибудь простой хлеб с солью — фетунта, обычная калорийная еда рабочего, ни разу не кулинарная диковинка.

В деталях языка отражается и преломляется вся реальность времени, места и общества. Справедливо и то, что ценой за непринадлежность ко времени повествования становится некоторая оптическая аберрация изображения: чуть-чуть другие цвета, чуть-чуть другие пропорции. И вот тем удивительнее встретить русскоязычную прозу, в которой язык даже не слегка искажает картину реальности, а просто берет и сворачивает координатную сетку речи в зеркальную трубочку калейдоскопа. В общем, встреча с языком Платонова была неожиданной.

Целых пять месяцев лежал у меня на столе «Котлован» и смотрел на караваны приходящих и уходящих книг. Дался он мне только с третьего захода, когда наконец-то удалось подстроиться под длину волны платоновского языка — не без помощи лекций и статей Виктора Голышева, Сергея Никольского, Иосифа Бродского.

«Вощеву дали лопату, он сжал ее руками, точно хотел добыть истину из земного праха.»

Почти все публикации о тексте сводятся к анализу языка «Котлована», этой абсолютно чудовищной смеси канцелярита и отчужденности, в которой от каждого предложения веет переменами и сумятицей. У говорящих словно вырвали из под ног пласт земли и все потеряло теперь свое прежнее значение, а каждое слово вдруг стало нуждаться в тщательном переосмыслении и постоянных дополнениях обстоятельства и места. Мы застаем безымянный колхоз на этапе эпохальных перемен, которые не могут не отражаться в языке: вчерашние меридианы уже «загородки от буржуев», а дети это и не дети вовсе, а «время, созревающее в свежем теле».

«Девочка осторожно села на скамью, разглядела среди стенных лозунгов карту СССР и спросила у Чиклина про черты меридианов:
— Дядя, что это такое — загородки от буржуев?
— Загородки, дочка, чтоб они к нам не перелезали, — объяснил Чиклин, желая дать ей революционный ум.»

Шестеренки этого языка скрипят и лопаются так образно и громко, что книге хватает одного только бытописания чтобы создать, кажется, самый тоскливый пейзаж гнета безысходности в мировой литературе. И вот на этом фоне и разворачиваются еще более тоскливые действия безымянных людей прошлого. И хотя на примере Вощева мы видим как быстро и случайно можно оказаться за этой чертой современности, можно сказать, что герои книги сами определили себе это внеисторическое место «лишних» людей; людей, которые пришли непрошенным героическим подвигом тела и духа «поместить пролетарскую пользу в овраг» общества и раствориться в тени прекрасных людей будущего.

«Вощев лежал в стороне и никак не мог заснуть без покоя истины внутри своей жизни, тогда он встал со снега и вошел в среду людей.
— Здравствуйте! — сказал он колхозу, обрадовавшись. — Вы стали теперь, как я, я тоже ничто.
— Здравствуй! — обрадовался весь колхоз одному человеку.»

Это очень тяжелый и страшный текст. Кажется, его надо читать и перечитывать хотя бы для того, чтобы таких текстов не становилось больше.

(Прочитав серию нарциссично-восторженных отзывов не могу не добавить, что удовольствия в чтении этой книги примерно как в визите к стоматологу.)

И другие цитаты:

«— Нам, товарищ Чиклин, неизвестно, мы сами живем нечаянно.
— Нечаянно! — произнес Чиклин и сделал мужику удар в лицо, чтоб он стал жить сознательно. Мужик было упал, но побоялся далеко уклоняться, дабы Чиклин не подумал про него чего-нибудь зажиточного…»

«— Тебе, бюрократ, рабочий человек одним пальцем должен приказывать, а ты гордишься!
Но пищевой берег свои силы от служебного износа для личной жизни и не вступал в разногласия.
— Учреждение, граждане, закрыто. Займитесь чем-нибудь на своей квартире.»

«Он шел по дороге до изнеможения; изнемогал же Вощев скоро, как только его душа вспоминала, что истину она перестала знать.»

«…он стыдился, что пионеры, наверное, знают и чувствуют больше его, потому что дети — это время, созревающее в свежем теле, а он, Вощев, устраняется спешащей, действующей молодостью в тишину безвестности, как тщетная попытка жизни добиться своей цели. И Вощев почувствовал стыд и энергию — он захотел немедленно открыть всеобщий, долгий смысл жизни, чтобы жить впереди детей, быстрее их смуглых ног, наполненных твердой нежностью.»

«В ближнем к котловану овраге сейчас росли понемногу травы и замертво лежал ничтожный песок; неотлучное солнце безрасчетно расточало свое тело на каждую мелочь здешней, низкой жизни, и оно же, посредством теплых ливней, вырыло в старину овраг, но туда еще не помещено никакой пролетарской пользы.»

«И ему стало легко и неслышно внутри, точно он жил не предсмертную, равнодушную жизнь, а ту самую, про которую ему шептала некогда мать своими устами, но он ее утратил даже в воспоминании.»

«Но отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?»

«Вощев же лег вниз лицом и стал жаловаться шепотом самому себе на таинственную жизнь, в которой он безжалостно родился.»

«— Баба-то есть у него? — спросил Чиклин Елисея.
— Один находился, — ответил Елисей.
— Зачем же он был?
— Не быть он боялся.»

В «Чевенгуре» автор препарирует советское общество начала 1920-х годов. Широким массам этот тягучий и грустный текст вряд ли понравится. Сюжетная динамика слишком неспешная, очень много рассуждений и мудрствований, причём на одну и ту же тему. В романе много героев, но главный — коммунизм. Поисками его и занимаются прочие персонажи.

Чевенгур — город, где объявлен коммунизм. Это декларированное утопическое общество, где труд для производства запрещён как форма эксплуатации и средство для создания продукта, который является пережитком буржуазного прошлого. Исключение — субботники, где трудятся для общего блага. Единственный трудяга Чевенгура — Солнце, первый пролетарий, светящий всем. Остальные бездельничают, усложняют жизнь и ждут наступления коммунизма. Никто не знает, как он выглядит. Но убеждены, что распознают его, когда он «прорастёт». При этом руководствуются исключительно собственными соображениями, основанными на лозунгах и речах агитаторов.

Коммунизм — краеугольный камень всей жизни Чевенгура. Альфа и омега, мера всех вещей и явлений, причина, цель, процесс, состояние, форма жизни. Всё должно быть подчинено ему, шаг в сторону — контра, ересь, буржуазный элемент. Только вот декларированный чевенгурский коммунизм как-то не хочет наступать, несмотря на то, что население города создаёт все необходимые условия для его процветания. Но почему-то еды не хватает (это оправдывается постулатом, что страдание — суть пролетариата), поля зарастают бурьяном (что переиначивается как прирост полезной земли), дети умирают (и это становится потрясением. ибо как может умереть ребёнок. родившийся после революции?), а обещанный рай не наступает. И в конце концов — не наступит.

«Чевенгур» — это неприкрытая критика общественно-политических преобразований постреволюционной России: когда за строительство «дивного нового мира» взялись неграмотные мужики. Это книга о том, что по указу сверху новое общество не создать, а идеология и пропаганда (как бы сильно не насаждались и как бы глубоко не проникали во все сферы жизни) не способны обеспечить жизнедеятельность страны. В романе показана обманчивость революционных обещаний и к чему она в итоге приводит.

«Чевенгур» написан уникальным «платоновским» языком, в котором чувствуется боль автора за свою страну, за обманутый народ, за упущенную возможность качественных преобразований. Роман является развенчанием мифа о коммунизме, который стал новой религией, но извратил свою суть.

Мне трудно писать отзыв на эту книгу. Дело в том, что любую книгу, в которой есть четкие временные рамки, я воспринимаю через призму внутреннего историка.
⠀
Как выяснилось, про первую пятилетку СССР, я помню ровным счётом ничего (тут должно быть другое слово, но вы поняли).
⠀
Итак, начинается всё с увольнения Вощина. Выговор ему влепили за постоянную задумчивость на рабочем месте. Теперь герою предстоит найти не только себя, но смысл жизни.
⠀
А про смысл знает бригада, строящая Дом. Это будет дом, в котором все будут жить вместе, жить дружно и вообще при коммунизме всё будет...
⠀
Итак. Поехали. "Котлован" - глубокая философская повесть, поднимающая вопросы... Личности? Самоидентификации? Персонажи ищут смысл жизни, понятие истины.
⠀
Люди, роя котлован, думают не о себе, а о будущих поколениях. Настя служит таким стимулом - дочь "кулаков", но девочка готова жить в новом мире, где не будет капитализма.
⠀
Здесь говорится о смене ценностей, утрате прежних ориентиров. Раньше было понятно, что делается и зачем. А сейчас? Люди застряли в переходном периоде, не зная, чем себя занять. А лень и празднество порицается. Главное - энтузиазм.
⠀
Строя коммуну, персонажи стремятся к объединению, слиянию. Они надеются, что следующие поколения будут жить в достатке, равенстве и прочих благах. Дом как прекрасная мечта. Котлован - как основа, первый шаг на пути к будущему.
⠀
Думаю, вы заметили, что книга отличается от моего привычного чтения. Просто я решила, что как фанат антиутопий, обязана прочитать эту книгу. Ну... Поддержу тех критиков, кто не относит книгу к этому жанру.

Когда я училась в школе, мне очень нравились антиутопии и «Котлован» я прочитала с увлечением.
Когда я училась в колледже, я выбрала анализ антиутопий Платонова в качестве спец.вопроса на экзамене. И тогда, я помню, погружалась в язык Платонова и испытывала особое эстетическое удовольствие от «Чевенгура».
Преподавая литературу в школе несколько лет, я, вероятно, устала пропускать через себя экзистенциальный ужас, бытующий в русской литературе.
Я натурально страдаю, читая Достоевского.
Я унываю, перечитывая Андреева.
Но взяв в руки Платонова впервые за долгое время, я впала в тоску и безысходность.
Очень тяжело даётся его слог. Омерзительны детали - физиологичность некоторых описаний просто вызывает тошноту. И даже прочитывая между строк замысел автора, понимаешь, что сотворить такое мог безнадёжно больной человек.
Почему же мы с одиннадцатиклассниками должны это «расхлёбывать»?
Школьной классике не хватает положительных образцов или хотя бы книг, щадящих душу.
За что нас погружают в пучину безысходности раз за разом? Мы только что вынырнули из кровавых побоищ «Тихого Дона», и вновь нас швыряют в непроглядный мрак бытия Платонова.
Такова наша действительность? Нет, она не такова.
Действительность во многом определяется нашим восприятием.
Так вот книги Платонова - это яд, впрыснутый в детское сознание.

Плюсы книги:

1)Хороший слог Платонова
2)Аллегории, иносказания, игра с гротеском

Минусы:

1)СЮЖЕТ

Читать эту книгу действительно трудно, я несколько раз задумывался о том, как вообще эту книгу читают 11-классники в наших школах.
От произведения Платонова можно получить удовольствие только если действительно вчитываться в каждую главу, перечитывать, анализировать, залезать в какие-то исторические источники, биографию самого автора, историю создания.
Получить удовольствие конкретно от "прочтения" данной книги - очень сложно. Её нужно именно "вчитывать"