Всегда, всегда?

Почему это тебе плевать на Запад, поинтересовался я, плевать никуда и ни в кого не следует, па, это некрасиво, а то плюнешь, сказал я ему, и попадёшь ненароком в Эриха Марию Ремарка, или в Федерико Гарсиа Лорку, или в Габриэля Гарсиа Маркеса, будет неловко... Запад люблю? Конечно люблю, па, я всё люблю: и Запад, и Восток, и Юг, и Север.

Да, я начитался. Есть такая слабость. Вот именно, не порок. И даже, как принято считать, достоинство.

Я знаю по опыту, что Гришке не нужны мои советы. Не за советами он потащил меня в бездарный «Ветерок». Гришке нужно было выговориться, чтобы сидел напротив человек с родным лицом, чтобы кивал, не перебивал и всё понимал. Поэтому я время от времени только подбрасывал междометия в сумбурную горечь его слов, как подбрасывают полешки в костёр.

Плевать Люся хотела на начальство, ибо главное её начальство – судьба – давно уже согнуло Люсю в старое колесо.

Снежинки летели так тихо, так редко и потерянно, что казались случайно упущенными где-то в ведомстве небесной канцелярии; одна тщилась догнать другую, другая – третью, но не завязывалось морошливой круговерти, и потому чудилось, что в стылом воздухе витают одиночество и напрасно прожитая жизнь.

Я по профессии корректор. Знаете, напряжённая, очень вредная работа. Вкус к жизни отбивает. Абсолютно неинтересно, например, с людьми иметь дело. Разные ситуации там, слова, чувства... Всё время кажется, что это я уже корректировала у какого-то писателя. Профессиональное... Ничего не поделаешь.

Непечатные вопли души иногда вырывались из тетрадного плена на волю.

Ту эпоху уже назвали эпохой застоя, и я, чувственно воспринимая мир, представляю себе некое огромное, неопрятное, лежачее тело общества, по жилам которого вяло течёт застойная кровь, бессильная снабжать сосуды мозга для полноценной деятельности.

Вся она, плотно схваченная тонким чёрным джемпером, чёрными брюками, чёрным велюровым пиджачком, в котором плечи её казались надменными, строгими, хрупкими, была похожа на старинное украшение из благородного серебра в чёрном бархатном футляре.

Володя, помню, ходит, ходит по комнатушке этой, попишет немного и снова ходит. Потом вдруг бросится на диван, руки за голову заломит и восклицает трагически: «Почему я так много работаю?! Ну почему я так много работаю?! Потому что мне лень остановиться».