Всегда, всегда?

Какое это, в сущности, издевательство – вся наша жизнь.

А кутерьма снежинок за окном становилась всё сумбурнее. Сухие белые крошки снега бились о стекло настойчиво и исступлённо, словно хотели ворваться в дом, вмешаться, внести ясность... Может, знали что-то такое, что неведомо было людям. Или наоборот – не знали ничего, а просто безудержно и смятенно хотели жить, жить, не загадывая наперёд о своей судьбе, не ведая её.

"...бойся внезапной женской нежности. Это нежность подползающего удава, заранее жалеющего свою жертву".

Он прощался всегда намеренно небрежно и не позволял ей провожать себя. Считал – не стоит привлекать внимания судьбы к этим прощаниям, чтобы, чего доброго, той не пришло в голову поставить под одним из прощаний свой беспощадный росчерк.

Судьбы он боялся и никогда не строил планы дальше чем на завтрашний день – боялся, что судьба обозлится на него за легкомысленную самоуверенность. Может, это было единственным, чего он боялся в жизни…

По‑моему, все женщины, далее самые умные, ужасные дуры, ты не находишь?

Нет, ты не подумай, сказал я ему, мать я вообще‑то жалею, но больше всех ее жалеет она сама.

А понимание – это всего лишь неплохие мозги, разве можно понимание искусства делать профессией? И потом, я как услышу это слово – искусствовед, мне смешно становится. Представляю себе этакого типа, который искусством ведает, вроде завхоза со связкой ключей. Нет и нет!

Литература не помойка, чтобы сбрасывать в нее все дерьмо общества. Можете сколько угодно писать о расчлененных трупах, лучше от этого никто не станет, и радости от этого мало.

Незаметно выяснилось, что в жизни Любка разбирается лучше Ирины Михайловны и уж гораздо толковее обращается с деньгами: знает, на что и когда потратить, а когда и придержать. Само собой получилось, что на рынок выгодней посылать Любку.