На берегах Невы

Случается, что спонтанные покупки и приобретения становятся непередаваемо дороги, а в некотором смысле даже делят жизнь на "до и после". Несколько недель назад - после госа, но до поездки в Москву и защиты диплома - я под проливным дождем, за пять минут до закрытия летела в ближайший «Буквоед», чтобы купить почитать что-нибудь незайтеливое в дорогу. И в магазине мой взгляд упал на лениздатовскую книгу «На берегах Невы». Самое то, чтобы ехать с ней в столицу, - иронично подумала я и почти не сомневаясь понесла издание на кассу. Стоит, однако ж, отметить, что опасения ошибиться с выбором все-таки были, ибо ничего я об Ирине Одоевцевой – авторе – не знала, к жанру мемуаров относилась с подозрением, но фамилии Гумилева, Блока, Ахматовой в аннотации убедили-таки меня книгу купить.

Кто же знал! Кто знал, что с первых страниц я раз и навсегда влюблюсь в написанное о непростых послереволюционных временах в Петербурге. Написанное с любовью к литературе, к разговорам о жизни и смерти, к самой жизни. Написанное с невероятным почтением к своему учителю Н. С. Гумилеву. Не читавшему книгу сложно будет, наверное, понять, насколько жизнеутверждающим может произведение, чье действие разворачивается в голодные и холодные (уж простите за штамп) 1918-1921 гг. Но так и есть. Переживания в ходе прочтения сменялись искренними улыбками и порой даже заливистым смехом, на смену которому снова приходили тяжелые раздумья о судьбах творцов. Уже дочитывая книгу, я понимала, что слёз не сдержать. Да и не сдерживала. Потому что такие вещи не могут оставить равнодушными, честно-честно.

P. S. Вернусь в Петербург – пойду гулять по Литейному. Обязательно.

В прошлом году прочитала Берберову "Курсив мой", было интересно, но осадочек остался, ведь описываемые ею поэты для меня кумиры, а она так смело судит, показывает их недостатки, слабости. Потому Одоевцеву взялась читать с опаской: не хотелось снова выслушивать рассказы о несносном характере Гумилева, о том, насколько беспомощен и наивен Мандельштам. Конечно, я понимаю, что были они обыкновенными людьми, но для меня-то они не люди, они - кумиры, жившие в иных мирах и сферах. Но уже с первых страниц "На берегах Невы" поняла, что опасения мои были напрасными: для Одоевцевой Гумилев, Блок, Мандельштам тоже не были обыкновенными людьми, друзьями по поэтическому цеху, коллегами, - она описывает свою дружбу с ними как чудо, как редкостную удачу, подарок судьбы, столько наивного восторга в ее рассказах, восхищения, искренней влюбленности, желания запомнить и сохранить каждое слово, суждение. Провела с этой книгой много светлых минут, сама, как ребенок, радовалась каждой истории, каждой цитате, каждому стихотворению. А еще поняла, что о любом человеке, особенно великом, можно рассказать совершенно по-разному, все зависит от того, насколько этот человек тебе дорог, для настоящего друга, для любящего ученика даже недостатки мэтра становятся его достоинствами.

очень интересно про петербургскую поэтическую среду "серебряного века".

меня поразила то, как она описывает голодные и холодные времена и говорит о том, что стихи в то время всем нужны были больше, чем еда. как недоедающие они приходили на поэтические вечера и важнее поэзии ничего не было. это вообще какое-то удивительное время подъема в русской культуре, искусстве и гуманитарной науке, как мне кажется. там было очень много интересного и в философии тоже - Хармс, обэриуты, белый - их проблематизация языка, но, к сожалению, все это пропало позже, всех сгнобили. я часто об этом думаю и такая горечь накатывает из-за этого и из-за того, что остались какие-то марии прилежаевы и красная профессура.

героиню главную, автора, вернее, хочется стукнуть по голове, чтобы там все встало на места, т.к. она как-то очень неестественно себя ведет в каких-то ситуациях. в ней очень много жеманства типа: "ой Блок! что я скажу, как я посмотрю ему в глаза, я же ничтожество, а он - Блок, как мне с ним себя вести, аааа, он приближается, боже!" или "О, Гумилев, неужели он правда мной интересуется, я же этого не заслуживаю и ваще он бог, а я никто". это режет глаза в тексте и надоедает очень.

Молодость свою люди, как правило, вспоминают с ностальгией, какая бы сложная жизнь не была вокруг. Так и Ирина Одоевцева восхитительно легко и задорно пишет о трех годах в Петербурге (1919 - 1921). Она вращалась в литературных кругах того времени, не зря известного как серебряный век русской поэзии. Очень ценные, отлично написанные воспоминания о времени, о людях и о себе. Эта книга попалась мне на глаза в моем любимом питерском букинистическом магазине, и, не имея больших ожиданий, внезапно для себя прочитала от корки до корки за один присест.

Это воспоминания не столько о Серебряном веке в целом, сколько о том, как Ирина обожала Гумилева. Но я об этом знала заранее, и именно Гумилев меня и интересовал. Немного неприятным открытием стало, что похоже почти все невероятные истории о Гумилеве, кочующие из биографии в биографию, известны, как раз в пересказе Одоевцевой. У меня как-то сразу снизилось к ним доверие, потому что мало ли что он «приукрасил» для впечатлительной девушки вечерком по дороге в Дом литераторов. Еще забавно, что она то ли искренне не понимает, то ли делает вид, что не понимает, почему Гумилев так негативно реагирует на упоминания Ахматовой, и почему в студии Живого слова попасться на подражании ей означало вызвать гнев учителя.
Попалось подтверждение, что первые переводы для серии "Всемирная литература" считались халтуркой для срочного заработка и делались как попало, лишь бы побыстрее. А потом не знающая языка оригинала учительница будет говорить, что перевод не кривой, а художественный
При этом люди максимально оторванные от реальности и нежизнеспособные. Скажем, Мандельштам приехал из белого Крыма, страшно боится ареста, вздрагивает от каждого шороха, но при этом ходит по Петрограду с выданным Врангелем "сыну фабриканта" паспортом в качестве единственного удостоверения личности и не видит в этом никакой проблемы. И в качестве милого анекдота для компании рассказывает, как сторожил встречу каких-то эсеров. Кстати, я всегда считала, что называть Гумилева невинной жертвой репрессий — это не уважать его выбор и его гражданскую позицию. По крайней мере, в отличие от многих, он действовал в соответствии со своими убеждениями. И Ирина Одоевцева абсолютно уверена, что контрреволюционный заговор действительно был, и утверждает, что видела доказательства причастности Гумилева к нему.

Все-таки насколько восприятие текста зависит от возраста читателя! Прочитай я "На берегах Невы" классе этак в десятом-одиннадцатом, да что уж там говорить, даже в университете, это была бы любовь с первой до последней строчки. Ах, Петербург, ах, Серебряный век, ах, шубка, ах, юная девица, пишущая баллады, ах, прогулки с поэтами под луной! ))
И даже теперь невозможно устоять перед этим порханием наивности, сквозным ощущением счастья и обаянием молодости. Читаю и вспоминаю свои собственные девические восторги и страхи, все эти "никогда и ни за что больше" и так весело становится!)
Поставила бы пятерку, если бы с середины книги не приходилось принуждать себя к чтению. Первые десять историй интересно, дальше все начинает повторяться. Изменения происходят лишь в отношениях с Георгием Ивановым, но Одоевцева их настолько замалчивает, что остаешься в полном недоумении, как это она влюбленная в Блока ученица Гумилева умудрилась выйти за Иванова замуж)))
Интересно, а у книги "На берегах Сены" какая тональность...

Я читаю Одоевцеву. Плачу вместе с ней, когда читаю о страшной судьбе Гумилёва и Мандельштама, и над ними же смеюсь, стоит им отколоть какой-нибудь номер. О великих людях так обычно не пишут. Пишут об их незаурядности, о гении, о мыслях, чувствах, о возвышенном и вечном. Одоевцева пишет о людях. О том, как Мандельштам съел тарелку пшённой каши, которая была выдана Одоевцевой на день, о том, как Гумилёв падал в сугробы в Таврическом саду. Я то плачу, то смеюсь до упаду. Я разочаровалась в Гумилёве, как в человеке, но поняла его, как поэта. Когда-то он казался мне невинной жертвой Ахматовой, её страстей, привычек "роковой женщины", но теперь я понимаю - да, они были достойны друг друга. Он - Гумилёв - смог отдать свою дочь в детский дом, она - Ахматова - бросила своего Лёвушку на произвол судьбы, доверила его чужой и безрассудной Анне Энгельгарт. Гумилёв был эгоцентричен, эгоистичен. Он забывал о том, что Одоевцева человек, а не просто безмолвный почитатель его таланта. Он мог посадить её на шкаф и забыть там, в пыли и холоде, и она сидела там, безмолвная и поникшая, боясь нарушить его покой. Он мог есть, не замечая, что она голодна; мог смеяться над Мандельштамом, не замечая, что обижает его. Я не Одоевцева; я не смогла бы полюбит Гумилёва, стать его тенью, терпеть его выходки, каким бы гениальным он ни был. А он был. Он умел рисовать причудливые картины, умел управлять своим воображением и даже видел будущее. И вот этого человека, нет, не человека - поэта, в оленьей дохе и ушастой шапке, я поняла и приняла.