Александрийский квартет. В двух томах

Жили-были три брата. У младшего Джерри всё в порядке: каждую тварь миловал — авось пригодится, с любым — будь ты волосатая лягушка, кистеухая свинья, пипа суринамская или гигантский муравьед — мог найти общий язык, с серым волком — и подавно, но! - никакого конокрадства, в выдергивании перьев из жар-птиц не замечен, ничьих шкур не жёг, рыбок золотых проблемами ЖКХ не донимал, сомнительных операций по извлечению уток из зайцев не проводил — любим мы его не за это, то есть за это мы его и любим. Средний Лесли был и так и сяк — на него и страницы отдельной в википедии не заведено, он тут для долго ли коротко. А старшему Ларри не повезло: нашел он однажды в греческом общественном сортире — в Греции есть всё — волшебный артефакт, макгаффин (ух, как же давно я хотела вставить это слово хоть куда-нибудь — не знала куда… всё, теперь не чешется), книжку Генри Миллера про тропик что ли рака, внимательно прочитал — даже использованные страницы, немедленно выпил, понял как дальше жить и написал бессмертную оперу хованщина - «Александрийский-какая-уж-тут-любовь-квартет» то есть — книгу, принесшую ему такую мировую известность, что о существовании братца Ларри более-менее досужий и любознательный читатель предпочитает узнавать из книжки братца Джерри, в разделе «другие животные». Тонкую иронию — про Джерри мы тоже вряд ли бы услышали, кабы коварный змий Ларри не намекнул ему, что от заморских зверюшек британцы сами не свои и непременно дадут много денег тому смельчаку, кто про них юмористически напишет — мы учитывать не будем, не царское это дело — в иронию уметь. Но семейка, да, сказочная.

Младшие братья меня всегда слегка раздражали, включая собственных, что уж говорить о тех культурных героях, что побеждают зло бобром по-щучьему велению, получают почётную степень доктора гуманитарной литературы и полцарства за суматранского носорога — Дж. Даррелла толком почитать у меня никогда не получалось. Зато самые досужие и любознательные могут обнаружить, что Лоренс Даррелл давно и надёжно прописан в моём профиле в графе «любимые авторы» - я бы долго могла упражняться в эксгибиционистской эквилибристике, пытаясь во что бы то ни стало избежать закавыченной формулировки: мол, терпеть её не могу с позднего пубертата ещё, в силу приобретенной тогда хронической непереносимости каких-либо недосягаемо-заоблачных авторитетов вне критики, трепетного выписывания цитат в тетрадочку плюс отсутствие склонности проецировать на себя литературных героев и упорное непонимание, что за объект любви такой, который нельзя съесть, выпить, вые.. потискать, обидеться на него, уйдя в тайгу без шапки, или же, наоборот, отправить думать о своем поведении без сладкого? (вот Родина, разве что, с большой буквы) — но, ладно, не буду. Любимый так любимый. Ненаглядный. Хотя со старшими братьями всё гораздо сложнее, небезусловнее — как типичный так и сяк, я им всегда завидовала. И если у своего я исхитрилась-таки выкупить первородство за три сникерса, 1,75 пепси и обещание кормить до 45 лет, а потом сдать в приличный дом престарелых с широкополосным доступом в интернет и лицензионной коробкой Battlefield каждому клиенту (Пабло, держись! Не так уж долго осталось...), то с Лоренсом Дарреллом ничего похожего поделать не могу — и одна из причин почему я пишу рецензию на Даррелла, а не четырёхтомную заявку на Нобелевку: я не умею писать как Даррелл. Вообще.

А теперь давайте так: рецензию на Даррелла я тоже писать не буду. По правде говоря, одна попытка уже была - три с чем-то года назад именно с этой целью зарегистрировалась на лайвлибе, в очередной раз перечитав-повертев так и сяк этот неправильный многоугольник, тетралогию-архимедово тело. Засучив рукава, заложив за ухо сигарету, вторую прилепив к нижней губе — как ещё? - принялась было рассказывать про пыльную, душную, обложенную хамсином, засиженную мухами, пропахшую морем, мочой и сезамом, подмышками, апатичным сексом, дешёвыми духами и тяжёлым полуденным сном Александрию, удивительное место, которое никому не дом родной, включая автора, город, покинуть который гораздо сложнее чем, скажем, Омск, потому что ехать попросту больше некуда. Развоплощённый Город на границе тьмы, в котором мечутся, вязнут, маются и совокупляются между собой в ритуально-произвольном беспорядке немногочисленные персонажи (по справедливости — их всё же несколько больше четырёх, заявленных как мартышка, осел, козел и косолапый мишка исполнители): путаясь в длиннющих периодах невиданной красы, изрекая то и дело парадоксальные афоризмы, передавая их эстафетой ближнему своему, чтобы тот отточил их до блестящей бессмысленности и полной непригодности в отрыве от контекста, постоянно путаясь в показаниях, кривозеркаля, комментируя - а потом комментируя комментарии - уточняя, дополняя, отменяя, переписывая друг друга. Человек человеку персонаж. Воплотиться - быть многомерным, спорным, живым — в одиночку, без свидетелей невозможно: велик шанс так и остаться плоским шаржем, «претенциозной, нудной, истеричной еврейкой», например, так ни разу не побывав ни «воплощением Женщины, не желающей снисходить до удобных обществу условностей», ни «стрелой во тьме», ни «клиническим случаем для учебника по невропатологии» - и пусть кто-то третий осознает, что это одно и то же, и расскажет остальным, в письменной форме, конечно. Те перечитают, поцокают языком — да не так же! — и снова переиграют во всех смыслах, перепишут. Писать же нравится всем: и пришибленному Кавафисом и Рембо малохольному романтику Дарли, пытающемуся набросить на реальную жизнь со всем её гротескным арсеналом выкрутасов «сетку смыслов» - «личных, слишком личных», и осуждающему такой подход козлоглазому мудрецу Бальтазару, который между нежностью и иронией всегда выбирает медицину, фрейдизм и каббалу, и цинику Персуордену — со своими спонтанными максимами вроде «Долг каждого патриота ненавидеть свою страну конструктивно» он в большей степени Даррелл, чем сам Даррелл, — ведь это была его идея насчёт романа «с раздвижными панелями», романа-палимпсеста, зеркального лабиринта, универсальной рукописи-несгорайки, потерев которую в нужном месте, можно обнаружить под элегией трагедию, фарс или пустое место. Пишет даже Жюстин, общепризнанное божество — разврата? безысходности? мечты? - хоть лепить людей по своему образу и подобию и не её печаль: пишет что-то пальцем по разлитому вину. И Дарреллу, Дарреллу тоже нравится писать и зачёркивать — быть главным и единственным своим персонажем, оригиналом и копией. И мне вот тоже нравится. Но что же делать читателю с таким количеством писателей, ненадёжных рассказчиков, самый адекватный из которых — лесбиянка, подробно зарисовывающая пораженные сифилисом члены (нет, это не я)?

«Вероятно, пройти мимо..» - подумала я, посмотрев на этот — ну или очень похожий — безжалостно удалённый текст, отлепила сигарету, аккуратно закатала губу и не писала еще год вообще никаких рецензий, читая исключительно rootrude (ведь если совсем по правде, для этого-то я и регистрировалась). За что, собственно, безоговорочные пять баллов? Можно было б, конечно, рассказать еще одну (четыре) историю из тех времен когда трава была зеленее, а мобильные телефоны больше, про девочку, которая на границе каких-то полумифических княжеств — Владимирской и Ивановской что ли областей — залезла переночевать в заброшенную сельскую библиотеку и средь полуистлевших «крокодилов» и «крестьянок» нашла меньшую половину кортасаровской «Игры в классики» - макгаффин, чтоб его, волшебный артефакт — немедленно прочитала, испытала первый в жизни оргазм (это вот неважно совсем, но мне тут недавно настоятельно посоветовали не писать про оргазмы — вот уж дудки!) и поняла как дальше жить — в конце там был список использованной и десакрализованной литературы. Девочке, конечно, пришлось сначала прочитать по алфавиту Акутагаву, Августина Блаженного и Дюрас, прости господи, Маргерит — потому что она короче, не испытав к ним ни малейших нежных чувств - инициация. Зато потом братец Ларри, серый волк, научил её многим важным вещам: походке шаг вперед два назад, хорошей мине при любой игре, вседозволенности в буквенном эквиваленте - «травестии свободы», ну и воровать по мелочам. Можно, конечно, полюбопытствовать, что стало с той девочкой. Можно сколько угодно воображать, что всё твоё прошлое под надёжным контролем — на деле лишь произвольно интерпретируя воспоминания. И до этой нехитрой мысли можно дойти не открывая никакого Даррелла вовсе — ни младшего, ни среднего, тем более не разбираясь в высокой молекулярной кухне старшего — ощутимо попахивающей изощренной интеллектуальностью — умничаньем, проще говоря — вроде как подразумевающей наличие на плечах холодной расчетливой головы. Но и это факультативно, можно ведь просто быть самозванцем с поддельными документами, высокомерным бастардом — и превратить это в достоинство. Можно, конечно можно, не любить Даррелла, оглянитесь вокруг, досужие и любознательные, сколько народилось в последнее время всякого последовательного синтеза и придирчивого анализа «авторского замысла» - ещё как можно. Но я не пробовала.

Эта книга ломала меня. У неё была одна главная проблема: её не должно было существовать. Автор был и дураком, и умником, а мне тяжело, когда я не могу классифицировать правильно писателя. На моменте когда неназванный автор читает книгу бывшего мужа своей любовницы, я взвыла. Перед моими очами проходили филологически стукнутые призраки, произносящие "Это символизирует потенционализм любви и многогранность личности", причём в их голосах звучали истеричные ноты, которые из поколения в поколение передают в Тайном Обществе Преподавательниц Литературы (отличительные признаки: сакральная девственность и пучок на голове, как знак высшего посвящения). Но дело было в том, что сама книга в книге была ничем иным, как издёвкой. Арнаути было не о чем писать, кроме как о своей женщине. Он был настолько никчёмен, что он описывал чужой характер, сам оставаясь тенью тени. Но ведь и рамка была точно такой же. Больной, велеречивой, призванной сделать только одно - дать какому-то мужику похвастаться, что спит сразу с двумя самыми красивыми бабами в городе. На середине книге, я отложила её и пошла сверяться с отзывами в сети. И когда я узнала, что это такой постмодернизм с ненадёжным рассказчиком, я начала воспринимать книгу правильно - я начала смеяться. Это едкая, хлёсткая и очень точная пародия.

Дарли - это Камю, Хэм или иной любой автор тридцатых-пятидесятых. Это размазанное на много-много страниц нытьё, отсутствие характера, детское желание похвастать и полное непонимание настоящего положения дел. Даже если Даррелл не задумывал книгу как пародию, просто его попытка вывести в качестве "ненадёжного рассказчика" типичного для его времени жевателя соплей - это издёвка 80-го уровня.

Насколько понимаю, такое лёгкое отодвигание от себя ГГ мизинчиком, было задумано изначально. И Арнаути был введён как такая вешка, показать, где именно написано слово "лопата", показать, что не так с человеком, который не может жить полноценной жизнью и просто ловит сценки из жизни, без попыток любого интерактива. И это я не просто повторяю мысль, которую упоминала в начале. Это я пытаюсь показать вам смысл структуры первой книги. Дарли не в состоянии сделать выводы. Почти все (включая рецы на ЛЛ) упомянули сцену в детском борделе, откуда увозят Жюстин, причём ГГ не в силах сделать какие-то выводы, задать вопросы. Его возят как бессловесную вещь, он - кинокамера. У Питера Гринуэя есть самый его известный фильм "Контракт рисовальщика". Как-то я его смотрела, разбирая по кадру, чтобы понять его смысл, который заключается в том, что главного героя приглашают в поместье в качестве не просто свидетеля, а тупого свидетеля. Главный герой художник выполняет роль фотоаппарата, он должен зафиксировать, но не должен понимать. Так Гринуэй в самом начале своей карьеры возражал против излишнего реализма в искусстве. И Даррелл задолго до режиссёра сделал то же. Он выводит персонажа, который не в состоянии проявить какую-то активную роль, он фотоаппарат. Все, о ком пишет Дарли, это не он сам. Он производит оценку других людей и в силу своего тупоумия он пишет совершенно неверные портреты. Соответственно, Дарли сперва сравнивают с Бальтазаром, который тоже не обладает всем объёмом информации, но при этом его оценки намного более точные (никто реально не заметил, что Скоби педофил?). А потом даётся реальное положение дел, причём вне чьей-то личностной оценки. Разумеется, остановись Даррелл на третьей книге, литература стала бы массовой, издёвка стала бы чересчур явной, потому в качестве оценщика действий героев в четвёртой части выступают сами читатели. И зеркало, которое ставят перед читателем, тоже не сказать, что может ему польстить.

И... Мне скорее не понравилось. Мне понравилась злость, которая сидит в душе Ларри (интересно, сознавал ли он сам, какими идиотами считает остальных современных писателей? Или по реалу считал, что просто умеет копировать чужие модные стили?). Безумно понравилась издёвка над словесными красотами. Хоть кто-то запомнил хоть один образ из того нагромождения слов, которым тошнило Дарли? Я - ни один. Это не красивая книга. И мне нравится, что она и была задумана псевдо-красивой, создающей иллюзию ума там, где нет и тени смысла. Но мне не понравилось отсутствие сюжета. Это зарисовки. Да, постепенно эти зарисовки становятся политическими, но остаются зарисовками. Перебор сексуальных девиаций скорее утомлял и щёлкал счётчиком в голове, счётчиком, на котором было громадными буквами написано "В те годы скандальность была обязательным условием какбэ интеллектуальной прозы. Заметь, эти времена до сих пор не прошли". Но мартисьюизм Дарли, его зацикленность на "ах, этот город меня выжжег", то есть по сути попытка объяснить собственную неглубокость и неспособность на чувства кивком "да все такие", очень отразился на всём квартете, при всех эмоциях персонажей, сам текст эмоций лишён.

Но то, как в первой книге превозносили Жюстин (разумеется, постепенно её образ тоже снижается, читателю дают её оценить самому, без постоянного ах-ах и прочего настаивания автора, кого и как любить), натолкнуло меня на мысли, что есть личность. Я писала в прошлом году про уверенность человека, которая заставляет других встать на его точку зрения. Мне представлялись шары со светом (или цветом) и самый светлый поглощал другие. Но теперь я сравниваю личность человека с музыкой и такое сравнение мне кажется более точным. Громкая музыка, яркая личность, заглушает другие. Слабые люди в мелодию собственной души начинают вплетать чужие музыкальные темы. Причём чужая громкая мелодия не всегда бывает гармонична, потому тот, кто привык играть собственной гармоничный мотив, будет отходить подальше от тех, кто играет громко, а громкие будут стремиться за пусть тихими, но более сложными и красивыми композициями.

Книга хороша для тех, кто увлекается всеми этими "экзистенциальными" героями и "правдой жизни" (благодаря игре в ДП, я начиталась таких книг выше крыше). Это пародия на людей, которые описывают других, причём утаивают информацию, которая противоречит их представлениям (так поступают и Арнаути, и Дарли, причём Бальтазар уличает обоих), а заодно и ни фига не понимают в этих описываемых людях. Причина, по которой Жюстин спит с Дарли - пародия. Его описания города - пародия. Жуткий зашкаливающий мартисьюизм истеричного мальчика - пародия в величайшем квадрате. Вам нравится Камю? Почитайте Ларри, переставайте увлекаться теми, на кого вам показывает автор, потому что единственное мнение, которое вы должны слушать - своё собственное. Почитать чисто для себя, для удовольствия? Не знаю. Я не увидела здесь препарирование города, Александрия осталось настолько же неизведанной, как и в первой книге, где её описывал дурак Дарли. Препарирование Дарли удалось. Но у меня создалось впечатление, что Ларри не задумывал изначально препарировать только одного человека, ему хотелось показать общество, которое каждый видит в зависимости от того, кем он является сам. Но сюжетно удалось только отпинать "ненадёжного рассказчика". Впрочем, он так меня раздражал в первой книге, что остальные явились бальзамом на сердце.

«Получит священник и  девушку, и  должность или одну только  должность? Прочтите нижеследующую тысячу страниц, и вы найдете ответ на этот вопрос!»
(строки из книги)

Тысяча страниц прочитана, но ответы не найдены. Понимаю, что книга не из тех, в которых читатель может "отдаться во власть неторопливой синусоиде сюжета".
Сюжет. Приноровившись, его можно проследить по синусоиде ли, косинусоиде, тангенсоиде, котангенсоиде... - по какой-то тригонометрической кривой он точно проходит. Или залегает пластами. Или крутится вокруг невидимой оси. Или представляет собой четырёхпалубный корабль. Или...
Но в этой рецензии говорить хочу о квартете.
Почему Александрийский квартет?
Если с прилагательным всё понятно - град Александра с пёстрой уличной суетой, царственный и нищий (принцесса и шлюха), "древняя рептилия в отблесках света", город, который калечит чувства, по которому хамсин гоняет тучи песка и пыли... Почему бы не посвятить ему книгу и даже не одну, а целых четыре? И звучит неплохо - Александрийский квартет! Это не хрустальный голос слепого муэдзина, повисший в небе древней столицы: "Я славлю совершенство Бога, Вечно Сущего; совершенство Бога Вожделенного, Сущего, Единого, Всевышнего; совершенство Бога, Одного, Единственного…" - точно не он!
Что же представляют собой голоса квартета?
Жюстин, Бальтазар, Маунтолив, Клеа - можно подумать, что именно они составляющие этого музыкального ансамбля, но где же инструменты и голоса Дарли, Нессима, Мелиссы, Скоби, Персуордена и других?
"Роман есть акт гадания на кишках, а не отчёт о матче в городки на первенство деревни!“ - подсказывает мне автор, подсовывая очередную замысловатую цитату. И я хватаюсь за неё, начинаю своё гадание...
Александрийские гадалки обладают особым чутьём и проницательностью, могут заглянуть в тёмные глубины грядущего, поучиться у них не помешало бы... Итак, Жюстин, Бальтазар, Маунтолив, Клеа - можно ли их считать пресловутыми участниками квартета? Да, мы слышим их голоса в шуме городской разноликой толпы города, но настолько ли они звучные, чтобы войти в четвёрку главных исполнителей? Из всех перечисленных я бы оставила Бальтазара - именно его пометками и замечаниями пестрит вторая книга. Он противоречит и переписывает наново историю Жюстин. Он насмехается над наивными любовными заверениями Дарли. Ему отдал последний рукопись на рассмотрение.
Кто же остальные? Арноти, Персуорден, Дарли, "как Прошлое, Настоящее и Будущее время - три писателя, доверенные на воспитание мифическому Граду". Умом-то мы понимаем, что за каждым скрывается лично Лоренс Даррелл, как бы по-разному не звучала его речь. "Истина - вещь обоюдоострая. И выразить ее средствами языка, с его изначальной раздвоенностью, дуалистичностью смыслов, - безнадега!" - говорит нам автор и умножает два на четыре.
Исходя из вышеизложенного, я пришла к выводу, что писатель пытался построить свой четырёхпалубный корабль в одиночку, но создать иллюзию, что трудилось не меньше четырёх основных строителей (не считая толпы разнорабочих).
1 палуба: "Mœurs" Арноти
2 палуба: книги, письма, блокноты Персуордена
3 палуба: рукописи Дарли
4 палуба: поправки с записками на полях Бальтазара
Он меняет стили, язык, взгляды, намереваясь достичь полноты научного труда. Неоднородность повествования озадачивала в выборе оценки: утомительные нудные куски уверяли меня, что больше тройки сборник не заслуживает, но потом вдруг шли такие живые истории Скоби или яркие описание пустыни и я загоралась, чувствуя, что произведение заслуживает высший балл. Вычислять среднее арифметическое - не лучший способ аттестации.

Отдельные рецензии на каждую часть Квартета:
Лоренс Даррелл - Александрийский квартет. Жюстин - рецензия
Лоренс Даррелл - Александрийский квартет. Бальтазар - рецензия
Лоренс Даррелл - Александрийский квартет. Маунтолив - рецензия
Лоренс Даррелл - Александрийский квартет. Клеа - рецензия

You know I never tell a story the same way twice. Does that mean that I am lying?

Ровно два месяца назад я закончила читать этот замечательный роман. Я конечно знала, что написать сразу что-то адекватное на такую эксклюзивную и уникальную громаду повествования не получится, но надеялась, что со временем впечатления как-то улягутся и из массы восхищения и восторга выкристаллизуется несколько адекватных формулировок. Увы, пока я все еще там - мое восхищение романом и автором пока еще очень плохо формулируется.

Этот роман великолепен на огромном количестве уровней, этот роман уникален.

Это четыре книги, четыре романа, четыре романа, но одна история, четыре романа, но один город - Александрия.

Первые три романа тетралогии - это три пересказа одной и той же истории. После великолепной "Жюстин", так насыщенной смыслами, такой интенсивной и вполне логически завершенной, такой совершенной в своем модернистском великолепии, вдруг "Бальтазар", и сложнейшая любовная история уже пересказывается другим персонажем, уже совсем другие смыслы, другие выводы, другие акценты. И вот читатель несколько примиряется со смещением смыслов и опять привыкает к так полюбившимся по "Жюстин", но теперь по-другому, совсем по-другому существующим героям, и тут... И тут случился "Маунтолив", а это уже гениально.

Жизнь сложна и прекрасна, и рассказать ее можно по-разному, и расскажи свою жизнь, перескажи ее, расскажи снова, потому что так рождается литература, и в данном случае литература эта прекрасна.

А, кстати, правду найти трудно, поэтому не бойся рассказывать так, как ты можешь, умеешь, видишь и понимаешь.

Но потом ты рассказал еще раз, и еще. Потому что теперь ты писатель. И об этом уже в "Клее".

My objects in the novels? To interrogate human values through an honest representation of the human passions. A desirable end, perhaps a hopeless objective.

И как же хорошо о любимом писателе:

Даниил, огромное спасибо за напоминание о том, что эти романы надо срочно читать, а не держать в списках.

Жизнь до и во время Второй мировой войны глазами совершенно разных людей наблюдаем в романе-тетралогии "Александрийский квартет". Четыре части носят имена своих главных героев, но все они связаны прочными переплетениями судьбы и сюжета.

Первые две части, "Жюстин" и "Бальтазар", мне дались труднее, как будто бы надо было время, чтобы погрузиться в другой мир, и с точки зрения времени, и с точки зрения культуры... Порой возникало впечатление, что продираюсь по тексту, как по улочкам Александрии...
Сначала думала, что прочту первую книгу, просто чтобы познакомиться с автором, который давно был в планах чтения. Но с трудом преодолев первую часть, подумала, что все-таки это не отдельная книга, а квартет - это что-то единое, поэтому начала вторую, после уже не смогла остановиться, не дочитав до конца.

Вторые две части, "Маунтолив" и "Клеа", читались гораздо легче, может, потому что я уже привыкла и к персонажам, и к их окружению, и к повествованию автора... Политика и личная жизнь сплелись в единый клубок так, как это и бывает в реальной жизни. Интересно было наблюдать вроде бы за одними и теми же событиями и персонажами, но с разных сторон, с разных углов зрения разных рассказчиков.

Не всё, к сожалению, мне было понятно, но в этом сборнике есть вступительная статья Вадима Михайлина, переводчика этого "Квартета", с которой я познакомилась после прочтения тетралогии. А в конце сборника есть четыре статьи В. Ю. Михайлина - "Ключи от Александрии" (четыре статьи - четыре ключа). Благодаря вступительной статье и "ключевым" статьям переводчика многие моменты романа стали гораздо понятнее, раскрылись новыми гранями погружения в образную структуру произведения.

Надо бы теперь после этих статей еще раз прочитать книгу Лоренса Даррелла, или лучше познакомиться с другими его произведениями...

И хотелось бы побывать в Александрии...
Интересно, какой этот город сейчас...

Диалог в библиотеке.
Я: - Подскажите, пожалуйста, у вас есть «Александрийский квартет» Лоренса Даррелла?
Библиотекарь: - Пойдёмте, я вас провожу. Вот здесь стоит весь Даррелл. (уходит)
Я внимательно смотрю на полки и понимаю, что мне подсунули не того Даррелла. В отчаянии брожу меж стеллажами, пытаясь самостоятельно отыскать «того» - тщетно. Возвращаюсь к стойке.
Я: - Вы знаете, это не тот Даррелл. Мне нужен другой.
Библиотекарь озадаченно смотрит в каталог, её осеняет, и она удаляется куда-то вглубь, за дверь с надписью «Служебное помещение». Возвращается оттуда с четырьмя тонкими книгами практически в одной цветовой гамме – оно!
И это, друзья, ещё что по сравнению с историей моего студенчества, когда однокурснице в районной библиотеке на просьбу дать «Песнь о Нибелунгах» задали вопрос «А кто поёт?».

Когда-то я была просто без ума от постмодернизма. Чем более закручено и мозговыносяще – тем лучше! Учёба на журфаке, знаете ли, накладывает свои отпечатки. После глубокого курса античной литературы и требовательного преподавателя по Средним векам в литературе вообще перестаёшь чему-либо удивляться. Нечитаемо? Фигня! Мы к контрольным Джойса за неделю читали. Извращения и матом ругаются? Ерунда! В Древней Греции и не про такое писали… В общем, я прямо-таки зачитывалась всякими нестандартными вещами, а чем заковыристей язык и круче языковая игра – тем лучше! Сейчас трэша и мозговыноса хватает как-то и в суровой реальности, и читать посему чем проще и легче написано – тем лучше. Мозгу и без постмодернизма сложно выключиться, а когда приходится дополнительно напрягаться, вчитываясь в авторские языковые и сюжетные изыски, совсем непросто получается. Поэтому «Александрийскому квартету» была, с одной стороны, даже рада – такой своеобразный камбэк в ФФЖ-шную юность получился. С другой - прочесть чуть больше чем за 2 недели такого немаленького объёма произведение, да ещё и не так просто написанное – задачка для меня сейчас не из лёгких. Да, читывала я однажды за двое суток до проверочной работы и огромного размера роман Диккенса, но где Диккенс – и где Даррелл?! Короче, пришлось попотеть, и я признаю, что получила бы гораздо больше удовольствия, будь у меня возможность читать это медленнее и осмысленнее.

«Александрийский квартет» - это своеобразная «чокнутая матрёшка». Именно такая ассоциация у меня возникла в процессе чтения всех книг цикла по порядку. Как будто сначала перед тобой предстаёт ладненькая такая матрёшечка. Смотришь на неё и понимаешь, что это – далеко не всё, но на первый взгляд сложно определить, каких размеров её сёстры появятся перед тобой дальше. Потом – самая маленькая, внутренняя часть, после вдруг откуда ни возьмись – та, что размером побольше, средненькая. И наконец всю эту троицу накрывает «главная» матрёшка – самая большая, вроде как завершающая. Этой своей матрёшковостью тетралогия напомнила мне почему-то одновременно и кальвиновского «Путника», и кортасаровскую «Игру в классики» (хотя последнюю, каюсь, я так и не осилила до конца, трижды подступаясь к ней разными способами).

В персонажах «Квартета» практически до самого конца очень сложно, на мой взгляд, разобраться и не запутаться – так много их получилось, столь старательно запутаны всех их истории и переплетены сюжетные линии. При этом все они – довольно яркие, колоритные и самобытные, каждый из них имеет свою интересную (ну или не очень) историю, свой характер, в голове довольно ярко мелькают образы. Но самым ярким и интересным, по-моему, получился Город. Александрия у Даррелла получилась одновременно полуреальной и полуфантастической, прекрасной и отвратительной, гостеприимной и враждебной. Действие как будто бы происходит не в Городе, но Город сам является полноправным участником описанного. И все события при этом – как будто бы вне времени и вне пространства. Когда я только начинала читать «Жюстин», первое время я не могла разобраться и «закрепиться» в каком-то конкретном временном периоде повествования – мне всё казалось моментами, будто бы действие происходит в какие-то довольно далёкие времена. Потом, конечно, всё встало на свои места. Но даже вторая мировая глазами Дарли и Клеа видится нам совсем под другим углом, отличным от привычного. Ведь обычно в произведениях, где действие происходит в этот период, персонажи не могут находиться в стороне, невольно вовлекаются и переживают. Герои же «Александрийского квартета» больше похожи на сторонних наблюдателей, для которых война – всего лишь фон, одно из мало чем отличающихся друг от друга рядовых событий. Тем не менее, присутствие в тетралогии знакомых временных вех как бы заземляет. Впрочем, у меня возникло ощущение, что у некоторых восточных произведений «вневременье» - своеобразная общая характерная черта, если автор намеренно не делает акцент на периоде, в который происходят описываемые события. Мне так же сложно было заземлиться в «Пусть льёт».

Тетралогия Даррелла – это вещь одновременно и на любителя (довольно не просто, полагаю, будет неподготовленному читателю пробираться по ходу повествования), и для каждого. Кажется, тут можно найти, как на восточном базаре, всё, что угодно, на любой вкус: это и любовный роман, и детектив, и шпионский боевик, и философский трактат, и даже немножко восточная притча. Предательство, интриги, страсти, загадочные исчезновения и возвращения, психологические травмы, любовь до гроба, мистика, предсказания, верность и преданность, ностальгия и многое, многое другое – целый калейдоскоп человеческих чувств, эмоций и различных ситуаций – как вполне правдоподобных, так и несколько фантастических – удалось уместить Дарреллу на страницах своего творения. И всё же «Квартет» - в первую очередь, о писательстве. Дарли пишет книгу, из комментариев Бальтазара к ней мы узнаём «подноготную» многих описываемых событий (вспомните, какую важную роль комментарии играют в творчестве и анализе творчества многих писателей), роман Арноти о Жюстин с её «дневниками» (что тоже относится к литературе). Персуорден ведь тоже писатель, и Лейла ведёт долгую переписку с Маунтоливом, что тоже своего рода писательство.

Все части тетралогии получились, на мой взгляд, абсолютно разными – но, ясен пень, взаимодополняющими и раскрывающими постепенно всю суть произведения. Можно сколько угодно ругать Даррелла (при желании там много к чему можно прицепиться) и сравнивать его с братом. А можно просто не спеша (слышите – не спеша! А не так, как я) прочесть «Александрийский квартет», побродить по жарким египетским улочкам, подсмотреть за частной жизнью всех слоёв тамошнего населения, вдохнуть полной грудью пьянящий сладкий аромат востока, смешанный с пылью подворотен и грязью, таящейся в самых тёмных закоулках жилищ благочестивых, на первый взгляд, граждан. И почувствовать себя хоть на один час писателем, попытавшись передать свои ощущения от прочитанного. И осознать всю тщетность попыток и ничтожность написанного. Если не бросите чтение после первой половины «Жюстин» - у вас есть все шансы получить удовольствие!

Средиземноморские города на протяжении всей истории остаются отдельной цивилизацией, в какому бы государству они ни принадлежали. И египетская Александрия - один из уникальнейших образцов этого мира, который унаследовал достояние античности со всем его восточным развратом, впитал частицы христианства и постепенно утратил их после мусульманских вторжений, пережил несколько империй и соединил в себе к середине XX века обиженных коптов, до колониального владычества европейцев занимающих высокие посты при Хедивах, а теперь переместившихся в сферу владения финансовыми активами и землями, непременно лживых мусульман, колониальные элиты в лице англичан и французов, обыкновенный люд самых разных народов - от европейских средиземноморцев и кавказцев до африканцев, и, будучи крупным портом, проституток на любой извращенный вкус... "Александрийский квартет" предлагает историю-континуум, центральными персонажами которой становится высшее общество этого города. Три первых романа предлагают различный взгляд на одновременно происходящие события, а четвертый предполагает четвёртое измерение - движение времени. Это в идее...

Но на самом деле времени так и не удалось сдвинутся с места. Все четыре книги представляют из себя плетения слов, которыми влюбленные люди пытаются перекрыть свои чувства, утонуть в них, как в наркотике, забыться в самообмане. Дневниковые впечатления смешиваются с философствованиями, психологические портреты с пейзажными зарисовками города - какая-то александрийская поэзия в прозе. Поэтому одним из ключевых событий становится карнавал, в котором каждый житель Александрии пытается сыграть новую роль. Вторым таким событием становится утиная охота - воплощение ещё одной ипостаси города, в котором люди исчезают и возникают вновь, неожиданно умирая и внезапно воскресая, в котором сумасшествие и святость идут рука об руку, и почти каждый горожанин начинает день с гадания или расчета гороскопа...

Изучением судеб занимается и основной рассказчик книг - небогатый учитель, ввязавшийся в шпионские игры английских и французских дипломатов. Первая книга написана практически по учебнику об истерии и, кажется, что александрийский квартет - это эдакий любовный квадрат. Но оказывается, что остальные три книги с не теми именами, а похожих квадратов можно насобирать почти у каждого героя. Вторая книга к состояниям сексуального сумасшествия добавляет гонку за жизнью в почти детективном сюжете, третья - раскрывает политический взгляд на отношения любовников. Все герои при этом - скучающая в экзотических декорациях публика, находящая извращенное удовольствие в поиске необычных граней любви, и весь текст - как будто одно большое любовное письмо то посвящаемое любовнику, то самому городу. И любовь эта граничит с омерзением, потому что глубоко порочна... Но каждый герой отрицает порок в городе, пресыщенном пошлостью. К тому же здесь даже случайное предсказание считается причинно-следственной связью.

К слову, писатель не предлагает ни одной грязной сцены. Самая откровенная из них происходит между законными супругами - той самой истерички Жюстин и молодым коптом-финансистом Нессимом. Отношения этой парочки, сначала показанные слишком формально обретают все большую глубину к концу тетралогии.

Интересно, что первые три книги по задумке поданы от трех лиц в грамматическом плане. Если первая - дневник от первого лица, то вторая - обращение-комментарий к нему от второго, а третья - роман, написанный от третьего лица. Наверно именно поэтому третья часть мне понравилась больше других: в ней рассказанное представляется более объективным и открывает то, что остается скрытым.

В книгах множество героев, которые специально становятся писателями, чтобы выдумать ту историю о себе, которая обращена в первую очередь к тесному кругу знакомых. Некоторые создают эти истории в контексте своих же смертей. И только один по-настоящему искренний человек, настоящий писатель, стал моим фаворитом в этом обществе - Персуорден. Писатель-профессионал, который честно жил литературой, писал в несколько изданий, даже разговаривал так, как будто создавал литературу в тот самый момент. И именно он говорит, насколько всё это не имеет никакого смысла - вся эта литература, в которой сотни раз все уже сказали, иллюзия, подменяющая истину... И умирает он не картинно, а внутри своей собственной жизненной трагедии.

Эта смерть среди многих описанных в череде немногих событий, хоть и не стала основным финалом, расставила все вымыслы по местам. Рассказчик, которого поводили за нос все, кому не лень, прислушавшись к словам Персуордена, так и не собирается написать свою книгу-расследование, как не собирается делать этого и известный журналист Китс.

Всё ложь, всё - бесконечный карнавал. Одни правят этим балом масок с помощью денег, другие - убийствами, третьи уводят от истины через религиозные и философские идеи, четвертые - литературными играми... Ведь как будто бы и был заговор, связанный с евреями, но каббалистический кружок превращает эту мысль в шутку замороченных на магии чисел сектантов, играющих в шифровки, во второй линии его ведут колониальные политики, играя на национальных противостояниях во власти, а в третьей - египетские повстанцы ищут тех, через кого получат возмездие, четвёртые - выдвигают философию времени, завязанную на сексуальном поведении наций... Каждый при этом играет независимо от других. Поэтому вывод автора всегда заключается в том, что поступками людей движет пространство Города и время. Личности просто дают разный взгляд на одно и то же, каждый претендует только на часть истины. Чужие взгляды стираются слепотой, буквально ослепляют, особенно те, кто любит: и состоянием влюбленности, и чисто физически. Англичане пытаются строить логику, основанную на пуританско-имперском понятии чести, копты - древних традициях, свитых из наследия языческих и христианских египтян, мусульман легко купить деньгами, французы пытаются оправдаться любовью, почитают ночные горшки и вообще интересные туалетные идеи, евреи же подсовывают то каббалистические теории, то психоанализ... Настоящие гадалки как будто точно врут, а ряженные выходят на улицу, чтобы сказать правду. Если представить, что грамматическая категория лица создает пространственные отношения рассказчиков, то как бы заговорило лицо времени? Такими вот переодеваниями, толкованиями и играми в судьбу?

• Господи, Нессим! Тогда я не буду знать - кто же я на самом деле"

  В последней части и карнавал, и охоту принесла война. И вот извращения сознания, выраженные в сексуальной жизни города, приправляемые остротой измен и убийств, сменились откровенным солдатским развратом, теперь дополняемым бомбежками. Ролевые игры перешли в реальность, и еще несколько смертей и любовных завязок внесли жизнь в фантазии, вызванные хандрой и медитацией элит мира европейских империй над пестрыми стенками их рабочих квартир.

  Разобраться бы во всех слоях и замешанных смыслах, но в каждой книге слишком много пустых слов, повторяющихся, чтобы в очередной раз отвлечься, рассеяться по атмосфере города, по пошлым историям страсти и нежности... И не хочется. Здесь точно есть сокровища мысли, сокровища литературной игры и немножко настоящей любви... Но их слишком мало в таком объеме скучающего безумствования.

Слова Жюстин, главной виновницы формирования квартета.
***
Тетралогия дочитана, на каждый роман написана отдельная рецензия. Теперь надо постараться собрать в кучу разбежавшиеся мысли.
Сперва, узнав из предуведомлений Даррелла о четырех романах, озаглавленных именами четырех героев, я задумывала рецензию-диалог или рецензию-презентацию. Однако, замысел с треском провалился. Ничего плохого о переводчике не скажу, так как языков не знаю и оценить оригинальный стиль Даррелла не могу. Местами квартет настолько вгонял в скуку, что аж тошно. Разностилевой рецензии от разных героев не будет, потому что две с половиной из четырёх книг написаны Дарли, а стили Персуордена, Арноти и Бальтазара настолько схожи с его манерой речи, что без специальной пометки, кто в данный момент рассказчик, и не разобраться.
Легко узнаваемым рассказчицким даром обладал отставной моряк Скоби, но прославился он лишь скабрезными флотскими байками. Горбатого парикмахера тоже можно найти в толпе персонажей, но его роль незначительна. Любвеобильные французы, конечно же, сверкают, только они не главные в сюжете. Жюстин и Мелисса выросли в нищете на разных берегах Средиземного моря, однако, выражаются так же, как и европейцы. Полный провал.
В цитате в начале рецензии попарно перечислены имена некоторых персонажей. Во всех парах, кроме супругов Хознани, один из влюбленных умирает. Оговорюсь, что влюбленностью или любовью каждый персонаж считает совершенно разные чувства. Кто-то притворяется, чтобы выжить, кто-то деньги зарабатывает, кто-то их тратит, кто-то интригует или развлекается. К третьей книге квартета оказывается, что вся любовь предыдущих частей - сплошной обман.
Я симпатизировала четырём персонажам.
Скоби. По возрасту любовь он давно перерос, у него остались только причуды и говорящий попугай. Скоби умер. Его смерть до конца не проясняется. Это прошлое Дарли, душа арабской Александрии.
Клеа. К сожалению, её часть квартета отдана Дарли. По предсказанию пьяного Скоби умерший Наруз чуть не утаскивает Клеа на тот свет. Она выживает. Это одна из вероятностей европейского будущего Дарли.
Французы, Помбаль и Амариль. Один в прошлом энергичен и похож на холостого Стиву Облонского с энерджайзерами в одном месте. В Александрии он теряет любовь, но выбирается из города на новые европейские подвиги. Другой - неисправимый романтик, которому сочувствует полгорода. На карнавале обрел своё будущее. Выбрался из города с приобретением. Оба нейтральны к основным героям и растворяются в памяти вместе с городом.
Другие персонажи, перечисленные Жюстин и не названные ею, туманят и обманывают других и себя. Быстро забудутся, как и большинство пустых рассуждений квартета.
Даррелл попытался вставить в тетралогию много разножанровых кусков, но я бы предпочла читать их выборочно и в виде рассказов. Некоторые сценки тянут на мыльные оперы. В некоторых всякие там мужчинки глубоко за сорок (Бальтазары и Дэвиды) ведут себя как неуравновешенные подростки. Вообще, Даррелл показывает нам героев в черном свете, больше акцентируя внимание на недостатки даже второстепенных персонажей.
Впечатления от Александрии Даррелла тоже разрозненны. Лоренс не раз упоминает о многонациональности и разнорасовости города, но самобытности древнего средиземноморского порта я не увидела. Греки, армяне и евреи евроепизированы, коптов почти не отличить от мусульман. Города белых европейцев и всех остальных - это будто отдельные государства.
Видимо, дипломатов в Египте потчевали зрелищами, оттого в квартете аж две очень значимые сцены - охота и рыбалка. Очень похоже на задабривание наших чиновников в разных глухих и чистых природой местах.
Не знаю, в пику ли анималисту Джеральду Дареллу, но животным от Лоренса Даррелла достается по полной. На праздниках рубят живых верблюдов, причём почти одинаковая сцена описана дважды. Ещё верблюд подорвался на мине. Брат Нессима Наруз мстит природе за своё увечье: походя, играючи, на полном скаку он разрывает кнутом диких собак, цыплят и других мелких животных.
Подробностей личной жизни Даррелла не знаю, автобиографических книг его младшего брата не читала, но почти у всех героев проблемы с родителями. Либо происхождение и появление в городе вообще не описано, как у Дарли и Бальтазара, либо нищее детство и полная ненужность родственникам, как у Жюстин и Персуордена. Подробней мы узнаём лишь о Хознани и Дэвиде Маунтоливе. Будущего британского дипломата с матерью оставил отец, предпочтя семье переводы буддийских текстов. Отец Нессима и Наруза парализован и беспомощен. Тоже мрачно.
Вообще, не раз описанная Даррелом душная жара не разгоняла мрака человеческих пороков и холода перемешанных судеб. Беспросвет даст фору многим книгам о сумрачных северных городах. Радует, что выжившим героям Лорренс оставил более или менее счастливый конец.
Очень сомневаюсь, что прочитаю другие произведения автора. Квартет залпом за полмесяца - это слишком, и дело вовсе не в объёме.
P.S. Да, туго у меня с обобщением. Побокальницы просят поделиться язвительностью. Весь запал ушел в чатик, малая толика есть в рецензиях на Жюстин, Бальтазара, Маунтолива и Клеа. Только сейчас заметила, что квартет обрамляют имена женских персонажей, а в середине - мужские.

Говорят, что красота в глазах смотрящего. Красота слова - в глазах читателя, а красота мысли - в уме мыслителя. Александрийский квартет - очень красивая книга во всех аспектах.

Роман состоит из четырех взаимосвязанных романов, каждый из которых назван в честь одного из персонажей произведения. Северо-африканский город Александрия имеет богатую культурную, многонациональную, религиозную и военную и правительственную историю с древних времен, и по словам Деррелла, сам город является персонажем, в некотором роде отраженным в других (человеческих) персонажах. Истории происходят в 1930-х и 1940-х годах, на пороге Второй мировой войны и во время нее.

«Жюстин», первая из четырех книг, рассказана неназванным художником и учителем, который в настоящее время живет на маленьком греческом острове с незаконнорожденной дочерью двух других персонажей, Мелиссы и Нессима. История рассказывает о его встрече и любви к Жюстин, которая замужем за богатым египетским бизнесменом Нессимом, одним из друзей рассказчика. Бальтазар (титульный герой второй книги) - врач, который знает других персонажей и действует как доверенное лицо рассказчика. Клеа (титульный герой четвертой книги) - художник, создающий медицинские картины для Бальтазара. Сюжет многослойный и говорит на темы дружбы, секса, предательства, смерти и других потерь, и все это на фоне надвигающейся войны.
«Бальтазар» - вторая книга. В прологе Бальтазар, один из друзей рассказчика (имя которого Дарли), появляется на средиземноморском острове, где рассказчик живет с дочерью Нессима и Мелиссы. Бальтазар несет рукопись «Жюстин», которую ему прислал Дарли, а также кучу заметок и точек зрения, которые он называет «интерлинейными». Примечательно то, что книга написана в другом стиле и из-за этого несколько сложно было перенастроиться на чтение сразу после первой книги.
«Маунтолив» тоже отличается от предыдущих двух книг в стилистическом отношении тем, что это скорее простая история, а не глубокое философское описание множественных уровней коррупции, соблазнения, привлекательности и таинственности. Все начинается с рассказов о том как развивались отношения между Дэвидом Маунтоливом и Лейлой (матерью Нессима). История рассказывает об углублении их отношений, но в более широком контексте карьеры Маунтолива как посла и его подъема по бюрократической лестнице. Как и в случае с первыми книгами, события «Маунтолива» происходят в рамках международного политического набора сил, которые, с точки зрения Дэвида, выходят за пределы его интенсивной подготовки в качестве нейтрального, но влиятельного члена дипломатического корпуса.
События «Клеа», последнего из романов, начинаются, когда рассказчик Марк Дарли получает просьбу Нессима вернуться в Александрию. В ходе некоторых событий Клеа получает тяжелые ранения и почти умирает в результате несчастного случая на лодке, что приводит к сильной вине и беспорядкам со стороны нескольких персонажей, но также помогает Дарли и Клеа разрешить их отношения и мотивирует Дарли, на написание написание всей истории.

Если вам нравятся литература и история, а также чувство погружения в достопримечательности, звуки, запахи и ощущение места, в котором вы никогда не были, вам понравится эта книга.

Когда мне говорят: "Александрия",
я вижу белые стены дома.
небольшой сад с грядкой левкоев,
бледное солнце осеннего вечера
и слышу звуки далеких флейт.

Когда мне говорят: "Александрия",
я вижу звезды над стихающим городом,
пьяных матросов в темных кварталах.
танцовщицу, пляшущую "осу",
и слышу звук тамбурина и крики ссоры.

Когда мне говорят: "Александрия",
я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем,
мохнатые мигающие звезды
и светлые серые глаза под густыми бровями,
которые я вижу и тогда,
когда не говорят мне: "Александрия!"

Медат
amour
Медат
moderne
Медат
amour moderne

Любовь многолика.

Любовь похожа на поцелуй Гекаты. Этот вид любви поглощает тебя с головой постепенно заставляя раствориться во тьме.

Любовь это обман. Когда все во что ты веришь оказывается лишь иллюзией.

Любовь это жертва

Любовь это низкая истина.

Любовь это выбор

А все что есть кроме любви: Модерн,Миллер,Лимонов,Литература ощущения,Пруст,Джойс, ирациональный стиль,уроборос,образ города,нелинейность времени и повествования,Эллиот,ненависть,молчание,смирение,перемены,столица воспоминаний,двоиники,пустота как основной источник фантазий,человек играющий,условность понимания другого,чужое сознание,чужая душа,проблема условности восприятия событий,субъективная интерпретация,святотатство,новое понимание литературы,отсутствие смысла,написание текстов просто для получение удовольствия от самого процесса без всякого второго дна. Все лишь игра, мираж и иллюзия.