Первые сорок девять

Я читала «Снега Килиманджаро» еще в студенческие годы, наверное, стоит уточнить, что я являюсь большой поклонницей творчества группы Сплин, а потому не смогла обойти стороной произведение с таким названием. И тогда, после прочтения, словосочетание «Снега Килиманджаро» стало для меня синонимом упущенных возможностей и сожаления.

С тех пор мое знакомство с творчеством Эрнеста Хемингуэя не сильно продвинулась, разве что прочитала «Старик и море», которое, надо сказать, меня не сильно впечатлило. А вот «Снега Килиманджаро» оставались в памяти и по сей день, как нечто завораживающее и определенно стоящее внимания и повторного прочтения. Было интересно, совпадут ли мои нынешние впечатления с теми, что я получила ранее. Было немного боязно, а вдруг я разочаруюсь и смою из памяти нечто дорогое сердцу.

Рассказ повествует о писателе Гарри и его жене Хелен, которые застряли на сафари в Африке из-за поломки их автомобиля. Гарри тяжело ранен и чувствует приближение смерти, в то время как гангрена распространяется по его ноге.

Мне очень нравится прием, который использует Эрнест Хемингуэй, он же и является человеком, который ввел этот прием в литературу. Речь про «принцип айсберга», когда основная часть смысла скрыта под поверхностью текста, подобно тому, как большая часть айсберга находится под водой. Мне кажется, этот прием один из самых притягательных и манящих, так как позволяет самостоятельно интерпретировать прочитанное. Как мне кажется, иногда лучше не сказать, а только показать верхушки айсбергов, давая читателю повод самостоятельно погрузиться в глубины. Причем это сделано так красиво, так вкусно, такая многогранность радует мою душу, ведь часто этот прием так утяжеляет произведение, чувствуется, что глубины ему добавили искусственно, здесь же в этом чувствуется сама жизнь.

Мне нравится, как мастерски Хемингуэй работает с символами, не увидеть их просто невозможно, хоть они так естественно вписываются в сюжет рассказа. Когда я прочитала «Снега Килиманджаро» впервые я ещё не могла полностью оценить всю глубину и многослойность произведения, но его эмоциональная сила и яркие образы запали мне в сердце. Взрослые глаза увидели в нём ещё больше: контрасты между мечтами и реальностью, между жизнью, наполненной смыслом, любовью и приключениями, и пустотой неиспользованных возможностей, отчаяньем и бессилием.

«Снега Килиманджаро» – это не просто рассказ о смерти, это рассказ о жизни, о том, как важно использовать каждый день для того, чтобы оставить после себя что-то значимое. Это произведение – напоминание о том, что каждый момент ценен, и оно будет актуально всегда, вне зависимости от времени.

Не люблю Хемингуэя. Когда-то давно я как мне тогда показалось его раскусил. И с тех пор, читая его, я всегда ищу доказательства правильности моих предубеждений. И, как ни странно, нахожу.

Мне показалось, что за мужественностью и скупостью его прозы, за знаменитыми подтекстами и экзотическими декорациями скрывается пустота. Его проза - это сосуд, в который каждый должен вложить свои чувства и мысли. Отдавая должное его таланту ремесленника, скажу, что сосуды он лепил очень качественные. Узнаваемость жизненных ситуаций, правдоподобность психологических набросков делают его прозу подходящей ёмкостью для любых нужд любого читателя. Как пустой горшочек, подаренный Винни-Пухом. А читатели могут опускать в него свои лопнувшие от жизненных падений розовые шарики, радостно приговаривая "Входит. И выходит". Мне кажется, что талант Хемингуэя именно в этом - точно подметить, придать форму. Ему не хватает проработки деталей: героев, ситуаций, диалогов. И его знаменитая теория айсберга только подтверждает моё мнение. Но оно может быть ошибочным.

"Снега Килиманджаро" мне очень понравились. В силу всего вышесказанного этот рассказ показался мне настоящей исповедью, криком души. А крики души всегда трогают (если ты не глухой). И не важно, что всё это обёрнуто, как обычно, в мужественно-героические декорации. По другому герои Хемингуэя кричать не умеют.

Герой рассказа - американский писатель,  мужчина не первой свежести.
Он воевал, теперь много путешествует, ищет приключений на свою голову, меняет любовниц. Никого не напоминает? Правда герой всё больше живёт за счёт женщин, будучи не в силах отказаться от радостей жизни. Он расплачивается своей свободой за комфорт и поддержание мужественного образа. Он почти не пишет.

Но вот в результате небольшой халатности во время Сафари герой заболевает гангреной и понимает, что на днях умрёт. Он переосмысливает свою жизнь. Герой вспоминает яркие моменты жизни, которые, как фотографические снимки запечатлелись в его памяти. Он сожалеет, что за неимением времени не писал больше.

Я ему верю. Я верю, что он страдает. Я верю, что у него было много прекрасных идей, много потенциальных сюжетов. Я верю его таланту замечать прекрасное в самом приземлённом: обычном событии, жесте, взгляде. Я верю его чутью. Я верю его глазу искусного фотографа.

Но я не верю его живописующей кисти. Я не верю, что причиной его творческого застоя были нехватка времени и жизненная суета. Мне кажется, причина заключается в нежелании героя писать. А оно, в свою очередь, идёт от отсутствия таланта, от страха перед неудачей, от понимания своего литературного бессилия. Не знаю, кто именно себя обманывает - автор, герой или я сам. Но кто-то лжёт, уж поверьте!

Ну что мы всё об авторе, да о герое. Давайте уже наконец и обо мне поговорим. Раз уже зашла речь об исповедях. Ведь я тоже некоторым образом занимаюсь здесь творчеством (для тех, кто не в курсе :).

У меня иногда появляются всякие мыслишки для рецензий. Они копошатся в голове, но до бумаги (компьютера) часто не доходят. Когда-нибудь, увидев в конце тоннеля снега Килиманджаро и заболев душевной гангреной, я возможно буду сокрушаться, что не писал больше. Что зарыл свой талант литературного критика в землю, променяв его на работу, семью, комфорт. И, возможно, тогда я даже себе поверю ведь мне будет так себя жаль. Меня и сейчас уже легко уговорить в том, во что мне удобно верить. А уж тогда...

Поэтому сегодня, будучи ещё в трезвом уме и твердой памяти, я со всей ответственностью заявляю самому себе из будущего. Я не пишу прекрасных рецензий не потому, что у меня нет времени, не потому, что я занят работой или домом. И уж точно не потому, что с женщинами, друзьями, лошадьми, вином и охотой я собираю материал для будущих плодотворных работ. Нет, нет и ещё раз нет. Я не пишу хороших рецензий потому, что у меня недостаточно ума, таланта, вкуса, опыта, трудолюбия (я уже молчу про элементарную грамотность). И мои многоточия означают не глубокомысленные недомолвки, а простую нехватку слов и мыслей. Но нобелевскую премию мне за это никто не даёт!

Играет оркестр Поля Мориа

ННД: Здравствуйте, мои дорогие любители живой природы. Как всегда, мы узнаем много нового, интересного. Сегодня мы с вами побываем в африканском сафари. Никого убивать мы конечно не будем, а только побеседуем с замечательным человеком -  ученым-энтузиастом, проводником и исследователем местной фауны - Эрнестом Хемингуэем. Здравствуйте, Эрнест. Расскажите нам о себе
ЭХ: Добрый день. Я уже много лет работаю с интересными представителями отряда приматов - Homo Machos. Они обитают, как правило, в жарких местах, в самых горячих точках нашей планеты. В середине десятых ареал их обитания был в центральной Европе. Я тогда изучал их в Италии. В тридцатые - уже в Испании. Homo machos -  существа хладнокровные, а потому им необходима для жизнедеятельности горячая среда. Из-за относительного уменьшения накала страстей в Европе, я был вынужден в поисках материала для работы переехать на африканский континент, где продолжаю изучать этих любопытных животных.
ННД: Скажите, Эрнест, а это не тот же подвид, что уже достаточно подробно описан в работах другого известного зоолога-антрополога - Ремарка?
ЭХ: Не совсем. Приматы Ремарка обитают в более холодном центрально европейском климате и потому для того, чтобы согреться вынуждены включать в свой рацион специальные горячительные напитки. Их миграция носит локально-континентальный характер, в то время как мои Machos в поисках места под солнцем могут преодолевать гигантские расстояния. В добавок, у приматов из подвида Ремарка лучше развита речь. Правда, говоря по справедливости, мне кажется, что в своих работах Ремарк описывает одну и ту же особь.
ННД: Ну, это к делу не относится. Так Вы говорите, что подвиды сильно отличаются?
ЭХ: Не совсем. Это почти тот же вид. Кроме перечисленных отличий, всё остальное одинаково.
ННД: Надеюсь, уважаемые телезрители не запутались. Вы изучаете своих приматов в их естественной среде?

ЭХ: Понимаете, для Homo Machos не существует естественной среды. Напротив, они предпочитают как можно более биологически неестественную для себя среду.
ННД: Интересно. А какие проблемы вы сейчас изучаете?
ЭХ: Сейчас во всём мире становится всё более модным исследовать разного рода страхи. Многие ученые заняты изучением социальных фобий, невротических синдромов, предпосылок и симптоматики различных тревог. Всё это мне не интересно. Эти волнения кажутся мне надуманными и мелкими. В африканской саванне я изучаю самый главный, сильный и естественный из видов страха, прародитель всего страшного на Земле - животный страх.
ННД: Какая прелесть, как интересно!
ЭХ: Да, скучать не приходится.
ННД: А почему бы не изучать его на знакомом всем Homo Sapiens?
ЭХ: Вы знаете, человек разумный настолько отдалился от природы, что становится всё труднее, что-либо понять наблюдая лишь за его поведением. У него часто повреждены врождённые инстинкты и рефлексы и нарушены причинно-следственные связи. Homo-machos гораздо ближе к природе, у них всё ярко, чётко. Они - идеальные объекты для исследований.
ННД: И как они в плане страха?
ЭХ:В принципе, хорошо. Homo-machos постоянно ставят себя в экстремальные условия, чтобы посмотреть, насколько им удастся побороть свой страх.
ННД: А это не опасно?
ЭХ: Опасно конечно, но именно это им и нужно.
ННД: Бывают несчастные случаи?
ЭХ: Бывают увечья и смерти. Но настоящие несчастные случаи как раз не так заметны внешне. Они случаются, когда Machos не удаётся побороть свой страх.
ННД: Что же тогда происходит?
ЭХ: Они теряют лицо. С его потерей меняются их манера поведения, окраска, отношение к ним со стороны окружающих.
ННД: Надо же, совсем как у обыкновенных приматов, я наблюдал такое у мандрилов.  Как прекрасно, что Вам, а заодно и нам с телезрителями, удалось раскрыть секрет этих прелюбопытнейших животных. А как зовут питомцев, которых вы привели?
ЭХ: Вот этот, с рогами -  Фрэнсис, а та, что напротив зеркала - Маргарита. Когда-то они были парой
ННД: Я и не знал, что у приматов бывают рога.
ЭХ: У неудачников бывают
ННД: Какие любопытные экземпляры. Можно погладить?
ЭХ: Фрэнсиса - сколько угодно, а вот Марго не стоит. Она очень агрессивна. Правда, как раз с чужими она очень дружелюбна. Иногда даже слишком. Особенно, чтобы отомстить Фрэнсису. Она очень коварна.
ННД: С виду и не скажешь. Такая лапочка. Расскажите о них.

ЭХ: Они ярчайший пример, как страх может разрушить семью. Фрэнсису хотелось показать себе, Марго и другим свою мужественность и храбрость, но в итоге получился казус. Марго тут же ушла к более храброму самцу.
ННД: Что вы говорите! У них не было прочной связи?
ЭХ: Напротив. Их пара была связана самыми прочными узами - взаимной выгодой. Они оба поддерживали статус друг-друга в стае. Но Фрэнсис захотел подкрепить свой, уже покачнувшийся имидж и это плохо для него кончилось
ННД: И что, проявление такого естественного для всех животных чувства как страх могло разрушить их союз? Почему бы им не продолжить жить в симбиозе?
ЭХ: Понимаете, Homo Machos могут жить без любви и даже без взаимного уважения. Но проявив страх перед другим представителем фауны они вырабатывают фермент, запах которого остаётся с ними навсегда. Самки не переносят запаха унижения и следующего за ним стыда.
ННД: И что, нет возможности реабилитироваться? Так сказать, смыть позорный фермент?
ЭХ: Иногда это случается. Только если ты об этом не думаешь. Да ещё нужно поймать кураж. У Фрэнсиса почти получилось.
ННД: А скажите, Эрнест, почему он такой пассивный? Он выглядит совсем мертвым.
ЭХ: Несчастный случай. Наверное. Я точно не знаю, что именно произошло.
ННД: Странно. Каковы же Ваши дальнейшие творческие и научные планы?
ЭХ: Хочу уехать в карибский бассейн. Задумал научную работу о борьбе между представителем Old Homo Marines и прочей морской фауной. Хотелось бы привлечь внимание всего научного мира. Не знаю, удастся ли мне что-нибудь выудить с помощью этой работы, но одно я могу сказать точно - воды там будет много!
ННД: Удачи вам Эрнест! Спасибо, что пришли.
Дорогие друзья, любители живой природы. Наша передача подошла к концу. В следующий раз мы поговорим о других интереснейших животных - испанских быках. Они бывают четвероногими и двуногими. Ну, не будем раскрывать заранее всех карт. До новых встреч!

Тут недавно в книге у Анны Матвеевой мне попалось следующее:

Совершенно про это произведение... Если бы не фамилия писателя, я бы возмущённо пожала плечами и мгновенно забыла. А тут - на тебе, три дня думаю: что же хотел сказать автор? Дело происходит, как понятно из названия, в штате Вайоминг. Хотя какое дело - ничего не происходит в штате Вайоминг. Живёт себе пара американцев французского происхождения, довольно плохо говорящих по-английски. Выращивают виноград. Естественно, делают вино. Но время для этого неподходящее - сухой закон. Так что даже бутылки собственного производства приходится хранить у чужих ( читай: то ли храбрых, то ли плюющих на закон) людей. И мечтают они о президенте Смите:

Однако их собеседник, а рассказ ведётся от первого лица - так что практически автор, считает:

Всё. Вина так и не попили, президента так и не дождались. А особенно странным в рассказе мне показался один разговор - с французским гастрономическим уклоном:

И какую высокую мысль он должен принести???

В этом небольшом рассказе затронуты сразу несколько различных тем, которые переплелись в единое целое.

• Маленький мальчик, который служит помощником у своего отца хирурга-аккушера.
• Жизнь индейцев в отдалённой деревушке в диких лесах, в удалении от цивилизации и от врачебной помощи.
• Участь женщин, страдающих во время родов. И их мужей, которые ничем не могут помочь в случае осложнений.

  Сложилось так, что в индийской деревушке женщина рожала уже несколько дней, перспективы оказались очень печальными. К счастью, доктор, видимо вызванный на подмогу, успел вовремя оказать ей помощь. При этом пришлось прибегнуть к кесареву сечению, но почему-то у него при себе не было обезболивающих средств. Женщина выжила, но сложно себе представить, что она пережила за эти три дня.

Все это действие умещено на нескольких страницах. Но, как всегда у Хемингуэя, написано так ярко и красочно, что эта сцена врезается в память надолго. Вызывает эмоции и переживания, и заставляет переосмыслить многие жизненные ценности.

Я люблю поезда... Люблю куда-то уезжать из дома, ещё с детства, которое было небогато на путешествия, к сожалению... Поэтому кратковременная поездка к тётке в маленький городок Ковров во Владимирской области была целым событием и заканчивалась всегда моими скрытыми от родителей слезами на верхнем этаже плацкартного вагона, который возвращал меня обратно после всего двухдневного пребывания в маленьком военном городке. И снова удивительное совпадение...

Я возвращаюсь домой в поезде и, чтобы скрыть грусть на сей раз только от самой себя, пишу отзыв о рассказе, где поезд мчит двоих - мужа и жену, но отнюдь не домой. А скорее из дома и в неизвестное... Потому что после запланированного развода всегда наступает незапланированное и неизвестное для каждого. Дом, где жили двое заканчивается, сгорает... Может, поэтому им на пути, как зловещий символ, встречается горящая ферма и разбросанные на поле предметы домашней обстановки. И вся дорога будто "натощак" - постоянно твердит автор. А в дороге ведь часто бываешь натощак, потому что хочется есть, но это крайне неудобно, поэтому терпишь и тебе неуютно... Неуютно - как доживать последние месяцы, недели, дни, часы и минуты с нелюбимым человеком. Ты ждёшь, когда эта опостылевшая тебе "дорога", на которой попадаются случайные люди и виды, уже закончится, ты встанешь с сиденья, выпрямляясь в полный рост, выйдешь из прокуренного вагона и вдохнёшь всей грудью свежего воздуха, а потом... А потом неизвестность...

Американка, которая ехала вместе с этой парой, опустила штору на окне и моря не стало видно - единственного красивого вида в этом путешествии. Вот такие, как она, любят делать подобное в транспорте - зашторивать прекрасные виды, закрывать окна, чтобы не дай бог на простудиться от дуновения свежего ветерка. Всё верно - лучше умирать от жары в душном вагоне и не спать ночами, дрожа от параноидального страха крушения поезда. Бояться жизни, свободы, любви, всего настоящего, угрожающего обывательскому покою. Помешать своей дочери в любви и лишить её счастья по каким-то своим надуманным соображениям "любящей" мамочки, как сделала эта мещанка - узнаю знакомый почерк многих героев из нашей классики... Ну да, а потом утешить её канарейкой в клетке, которая будет напоминать дочке саму же себя.. Женщина в клетке, в которую её посадила собственная мать. Вот ещё один символ от автора.

Что там было у Хемингуэя в жизни на момент написания рассказа? Развод с женой. Все его ощущения и отразились в этом маленьком неуютном, как виды привокзальных путей, рассказе, который был всё время как бы натощак. Он молчит, она молчит - говорить не о чем, и только слышится монотонное постукивание рельс, да неприятное щебетание американки, укрывающей канарейку в шаль, вместо того, чтобы выпустить её на волю. Любовь ушла, другую прогнали вместе с красивыми видами на море, и осталась только птичка в клетке, да привокзальные рельсы, ведущие в неизвестность, а не дарующие сладкое предвкушение предстоящего путешествия. И все в клетке неуютного вагона, и каждый в своей внутри. Тяжело автору, тяжело читать...

"Канарейка чирикнула, и перья у нее на шее взъерошились, потом она опустила головку и зарылась клювом в перья. Поезд пролетел через мост и шел очень чистеньким лесом. Один за другим мелькали пригороды Парижа. В пригородах были трамваи, и на стенах, обращенных к полотну, большие рекламы: Белль Жардиньер, Дюбонне и Перно. Все, мимо чего проходил поезд, выглядело словно натощак."

"– Что с тобой, Ник? – спросила Марджори.

– Не знаю, – ответил Ник, собирая хворост для костра.

Они разложили костер. Марджори сходила к лодке и принесла одеяло. Вечерний ветер относил дым к мысу, и Марджори расстелила одеяло левее, между костром и озером.

Марджори села на одеяло спиной к костру и стала ждать Ника. Он подошел и сел рядом с ней. Сзади них на мысу был частый кустарник, а впереди – залив с устьем Хортонс-Крика. Стемнеть еще не успело. Свет от костра доходил до воды. Им были видны два стальных удилища, поставленных под углом к темной воде. Свет от костра поблескивал на катушках.

Марджори достала из корзинки еду.

– Мне не хочется, – сказал Ник.

– Поешь чего-нибудь, Ник.

– Ну, давай.

Они ели молча и смотрели на удочки и отблески огня на воде.

– Сегодня будет луна, – сказал Ник. Он посмотрел на холмы за бухтой, которые все резче выступали на темном небе. Он знал, что за холмами встает луна.

– Да, я знаю, – сказала Марджори счастливым голосом.

– Ты все знаешь, – сказал Ник.

– Перестань, Ник. Ну, пожалуйста, не будь таким.

– А что я могу поделать? – сказал Ник. – Ты все знаешь. Решительно все. В том-то и беда. Ты прекрасно сама это знаешь.

Марджори ничего не ответила.

– Я научил тебя всему. Ты же все знаешь. Ну, например, чего ты не знаешь?

– Перестань! – сказала Марджори. – Вон луна выходит.

Они сидели на одеяле, не касаясь друг друга, и смотрели, как поднимается луна.

– Зачем выдумывать глупости? – сказала Марджори. – Говори прямо, что с тобой?

– Не знаю.

– Нет, знаешь.

– Нет, не знаю.

– Ну, скажи мне.

Ник посмотрел на луну, выходящую из-за холмов.

– Скучно.

Он боялся взглянуть на Марджори. Он взглянул на Марджори. Она сидела спиной к нему. Он посмотрел на ее спину.

– Скучно. Все стало скучно.

Она молчала. Он снова заговорил:

– У меня такое чувство, будто все во мне оборвалось. Не знаю, Марджори. Не знаю, что тебе сказать.

Он все еще смотрел ей в спину.

– И любить скучно? – спросила Марджори.

– Да, – сказал Ник.

Марджори встала. Ник сидел, опустив голову на руки."

Ты не знаешь, Ник, что мне сказать? Ну так, давай я вместо тебя скажу сама себе то, в чём ты так боишься признаться... А может и не боишься, а просто не знаешь. Не знаешь сам себя, Ник. А я знаю...
Тебе не скучно любить, потому что ты и не любил. Любить скучно не бывает, Ник. Любовь - она ведь каждый день, в каждой мысли, в каждом вздохе.. Дышать ведь не бывает скучно, верно?
Ты говоришь, что я всё знаю. Да, я всё знаю, ты прав. И чем я лучше, тем скучнее для тебя, смешно... А знаешь, почему, Ник? А я тебе и не была никогда интересна. Тебе нравился флирт, весёлый и ни к чему не обязывающий. Вот эта новизна, это лёгкая душистая пыльца, которую ты снял с меня, словно пчела с цветка... А дальше аромат, который не лезет в твои ноздри, Ник... Со мной уже такое было, милый.
Мне больно, Ник, слышишь? Мне опять больно, но на сей раз боль невыносимая. Нет, ты не слышишь меня, и не видишь, и уже давно, и даже сейчас, когда говорю... Тебе всегда было это безразлично, я знаю. У пыльцы ведь нет души, верно? Извини за шипы. Они от любви, Ник.

Подуставшая женщина, немного растерянный американец и освещенные солнцем белые горные хребты. Рельсы разделяюие по одну сторону бар, по другую холмы. Какую сторону выберет женщина?
Коротенький, будто подслушанный диалог американца и его спутницы. Американец, не выслушаеться в слова своей женщины, пытается убедить сделать её "операцию", быстренько хочет избавится от этой проблемки, и продолжить жить как раньше. Женщина смотрит на горы. Надоели вина, пиво, абсент, эти разъезды. Лишь эти горы - что-то другое, к чему хочется тянуться. Горы - как белые слоны.

Выдавленная улыбка:

Теперь забудь про горные хребты. Выбор сделан.

Тик-так, тик-так... Так пишет Хемингуэй рассказы в моём восприятии. Простые слова сливаются в простые предложения, которые иногда даже повторяются по нескольку раз. Немного напоминает бормотание спросонья, будто человек, пока помнит, монотонно и старательно рассказывает кому-то свой странный сон. Но я уже привыкаю к его стилю и принимаю его. А этот рассказ подкрался ко мне сам и напомнил о значимой и печальной для нас дате 22 июня.

Человек пришёл с войны. Эта тема часто и тревожно мелькает у автора, да и вообще в литературе, проникая в разные её жанры. То, что было до войны для бывшего фронтовика как-то утратило смысл и обесценилось. "То время, вспоминая о котором он чувствовал внутреннее спокойствие и ясность, то далекое время, когда он делал единственное, что подобает делать мужчине, делал легко и без принуждения, сначала утратило все, что было в нем ценного, а потом и само позабылось." 

А ведь природа создавала нас для мирной жизни. Но так уж устроена психика - сначала всё для того, чтобы выжить, а потом уже всё остальное, как в пирамиде Маслоу. И на самом деле это страшно для психики мужской. Тебя выдёргивают из привычной среды, подменяя твою вселенную на другую, а затем после ужасов войны возвращают обратно в прежнюю жизнь, где ты должен психологически возродиться словно птица Феникс из пепла и по возможности преуспеть в делах мирских. Но пока, первое время, герой предпочитает вести рассказы о войне, за которые цепляется психика, как за самое яркое, чем она жила последние годы.

"Кребсу стало противно преувеличивать и выдумывать, и когда он встречался с настоящим фронтовиком, то, поговорив с ним несколько минут в курительной на танцевальном вечере, он впадал в привычный тон бывалого солдата среди других солдат: на фронте он, мол, все время чувствовал только одно – непрестанный, тошнотворный страх. Так он потерял и последнее."

Герой этой короткой истории немного потерялся, несколько завис, так сказать, в промежуточном состоянии адаптации. У него сбились ориентиры. Он пока не работает и странно относится к женщинам. Предпочитает просто наблюдать и не понимает, нуждается ли он в них, собственно. На войне ведь не до них было. А сейчас на ухаживания и разговоры будто и сил нет. Хочется их присутствия, но хочется простоты и тишины, а это часто не про женщин. Так что и тут некий психологический ступор. Он знает, что любит сестру, но не знает - любит ли своих родителей. Здесь чувствуется недосказанность. Может проблема давнишняя, мирская, а возможно, что война наложила свои тени.

Тонко передаёт автор эти движения души героя, как бы приглашая понять состояние человека, который вернулся с войны, но не вернулся в мирную жизнь, потому что в его восприятии окружающего ещё не осел прежний туман. И так это ненавязчиво, почти шёпотом, поэтому прислушиваешься и веришь. Тик-так, тик-так...

Какой ёмкий, волнительный и колоритный рассказ с привкусом крови на губах в своеобразном стиле "айсберга" у Хемингуэя! Три ключевых момента жизненного цикла затронул автор. Рождение, взросление, смерть. Только это не фазы жизни одного человека, нет. События, произошедшие в одном индейском посёлке гораздо интереснее и довольно жуткие. И мне хочется навести тумана, а не удариться в анализ, потому что есть желание сподвигнуть потенциального читателя моего отзыва  к прочтению этого маленького по объёму рассказа. Поэтому, вот вам маленький отрывочек из текста, который должен разжечь читательский интерес :

"В окне ближней лачуги светился огонь. В дверях стояла старуха, держа лампу. Внутри на деревянных нарах лежала молодая индианка. Она мучилась родами уже третьи сутки. Все старухи поселка собрались возле нее. Мужчины ушли подальше; они сидели и курили в темноте на дороге, где не было слышно ее криков. Она опять начала кричать, как раз в ту минуту, когда оба индейца и Ник вслед за отцом и дядей Джорджем вошли в барак. Она лежала на нижних нарах, живот ее горой поднимался под одеялом. Голова была повернута набок. На верхних нарах лежал ее муж. Три дня тому назад он сильно поранил ногу топором. Он курил трубку. В лачуге очень дурно пахло."

Однако, всё-таки хочу озвучить своё мнение, относительно одного щепетильного вопроса, который был здесь весьма актуальным. Присутствие мужа на родах своей жены. Я категорически против этой новой и модной практики нашей развитой цивилизации. У мужа этой индианки не было выбора. А вот у нас есть. И мне кажется, не стоит так шокировать мужское население подробностями процесса рождения их детей, учитывая хрупкое мужское восприятие  боли и крови. Это просто тяжело и страшно наблюдать любому постороннему зрителю, если он не медик. А тут ещё и жена. Мужчина ведь всегда хочет что-то предпринять, чтобы помочь - это у него в природе. А в такие минуты он должен просто безучастно наблюдать этот кошмар и чувствовать свою беспомощность. Не нужно столько бесполезных испытаний с опасностью повлиять на последующее влечение к жене к тому же. А его рука поддержки в такие минуты меня бы только смущала. Впрочем, всё это очень индивидуально и субъективно...