Процесс. Рассказы

Во время чтения таких историй всегда возникает соблазн искать скрытые смыслы и всячески метафоризировать. Этому соблазну я поддаюсь с удовольствием, обычно. И тут не обошлось.

Да тут и думать долго не стоит: Грегор - воплощение тяжелобольного человека. При чём, безнадёжного. Родственнички плачут-горюют, но в глубине души надеются, что всеобщие мучения продлятся не слишком долго.

Хотя вряд ли, слишком уж семейка неблагожелательно настроена к своему "уроду", яблоками кидаются. Похоже, это просто подутренний кошмар задолбанного работой, ответственностью и нытьём домочадцев коммивояжера. Ещё секунда, и прозвенит будильник, наш герой, стремительно выскочив из постели, забудет все свои тараканьи приключения, и отправиться по накатанной впахивать во благо семейства. Или не забудет и призадумается над своей судьбой и начнёт отдавать родственникам менее солидную долю своих кровно заработанных.

Обычно у меня существует не меньший соблазн воспринять историю прямолинейно и поверхностно. Представить себе на минуту, что в результате какой-то нелепой ошибки в определённом участке бытия человек действительно может обнаружить себя отвратительным насекомым. Или, что страшнее, обнаружить отвратительное насекомое вместо одного из близких. И, почему-то, такие варианты пробирают меня гораздо сильнее их притчевых аналогов, непременно предполагающих мораль и назидательный посыл. Никаких уроков для добрых молодцев, только хардкор, только поединок один на один с обнажённой, поцарапанной действительностью.

Всегда, когда читаешь Кафку, он представляется человеком, не видящим ничего настоящего и устойчивого в мире. В этом небольшом произведении эта сторона личности автора раскрывается как нельзя лучше.
Главный герой произведения, Грегор Замза, однажды утром просыпается жуком. Но он как будто не замечает этого факта, этот факт воспринимается им лишь в контексте его обыденного распорядка, его обязанностей, лишь как причиняющее множественные неудобства обстоятельство. Это поразительно, ведь превращение в жука не может быть чем-то само- собой разумеющимся, не может человека не выбросить за пределы его мира, не перевернуть его мировосприятие. Как можно думать о том, как же поскорее избавиться от досадного недоразумения и вернуться к обыденной своей рутине, когда ты просыпаешься насекомым? Но Грегора тревожит не то, что его человеческий облик потерян, а то, что волновало бы и человека, слегшего с воспалением легким или ветрянкой. Вчерашние заботы не отступают, не вытесняются новым, необыкновенным положением героя. Грегор потерял возможность существовать как функция для своей семьи, и это единственное, что его по-настоящему беспокоит, единственное, вокруг чего кружатся все его мысли.
Семья Грегора Замзы – обычная, довольно сплоченная семья, в которой есть место и любви, и заботе друг о друге. По сути – в ней есть все то, чем должна обладать «хорошая» семья, всё то, к чему стремится почти каждый человек, создающий семью собственную. Грегора любят его мать и сестра, по крайней мере, той любовью, на которую способен человек. Превозмогая страх и отвращение, сестра заботится о благополучии своего превратившегося в насекомое брата. Но делает это она частично по инерции (ведь прежде они были близки, и тогда она питала к нему те самые «человеческие» теплые чувства), частично в надежде на выздоровление, на возвращение брата к нормальному состоянию. Но в основном её действия продиктованы подростковым стремлением к «власти» и «героизму» (отныне Грегор или точнее «то насекомое в комнате Грегора» - это её забота, никто не имеет к нему доступа - и это её «власть», в то же время она «героически» освобождает свою семью от этого бремени). Мать же, жалея сына, проливает по нему слезы как по умершему. Никакой любви к Грегору-насекомому ни сестра, ни мать не испытывают.
Никто не пытается его понять, разглядеть в нем человеческие черты, те черты, которые прежде составляли его личность. А какой же, в самом деле, личностью был Грегор до превращения? Какую совокупность его качеств так ценили его близкие? Он был надеждой семьи, её кормильцем, утешителем. Может ли он теперь, потеряв даже способность доносить до родных свои мысли, продолжить быть для них всем этим? Нет. Он был понимающим другом для своей сестры, ценителем её музыкального таланта, тем, наконец, кто мог принять самое горячее и положительное участие в её будущем.Теперь и это не возможно. По сути, вся личность Грегора сводится именно к такому «служению» другим. Теперь «служить» по-прежнему он не в состоянии. Он продолжает думать о семье , мучится, но не в силах ничем помочь. Это страдание – единственное, что осталось насекомому-Грегору от Грегора-человека.
Мир, в котором суждено было родится Кафке, рождал не Человека, а человека-Функцию. Функцию для общества, семьи, рабочего коллектива и т.д. В награду за служение он давал человеку:

• мнимую любовь, мнимую близость,
• мнимое ощущение достижений и самого присутствия в мире.

Не покидают мысли о том, что я ни слова не поняла из прочитанного, а если и поняла (как иногда смею поверить), то чудовищно искаженно.
Роман меня перемолол и выплюнул. Порой, чувствовала себя Йозефом К., а книга выполняла роль того самого суда - я была полностью в ее власти, невидимой и загадочной. Сон наяву, тонкий лучик реальности и вновь погружение в морок.
И вот сижу: обескураженная, ошеломленная, силясь понять и передать свои впечатления, и внезапно понимаю - ничего подобного. Переваривать мне еще и переваривать. Перечитывать, еще раз копаться в груде впечатлений, вновь переваривать и неизвестно, когда же закончится этот процесс.

В этом коротком рассказе речь идет даже не о непонятной ненависти к насекомому, таракану, букашке, - короче, совершенно чуждому тебе жалкому существу, - а об презрении к милому, родному, любящему человеку; не из-за непонимания или нежелания принять что-то отталкивающе непохожее на тебя, а точно так же, как пренебрегают старыми, немощными, инвалидами. Люди, окружающие Грегора Замзу, все какие-то кривенькие, как извращение нормального человека в кривом зеркале: они боятся чудовищной метаморфозы, случившейся с их родственником, но не переживают от того, слышит, понимает ли он их, не лишился ли он способности чувствовать.

Меня рассердило яблоко, брошенное отцом в сына, предназначенное для того, чтобы попасть в его уязвимую плоть, больно ударить в незащищенное место, а затем сгнить и сгубить заживо. И более всего печально то, что я зачастую сама чувствую эту дрожь отвращения, стыжусь и не знаю, как бы поступила на чужом месте.
Одно меня утешает: мне действительно стыдно.

Что-то, по-видимому, помешало мне быстро прочесть «Процесс», потому что при всем интересе, я растянула его надолго.

Книжка лежала у меня лет пять, и была куплена в то время, когда я особо не разбиралась в литературе, и как следствие,  покупала то, что казалось знакомым на слух. 

Сейчас, заимев некоторый багаж, я подошла к «Процессу», как полагается. Общая канва была знакома: некий Йозеф К. узнает о собственном судебном разбирательстве. Естественно, он обескуражен, ведь никто не говорит в чем причина, но все твердят о том, что процесс крайне серьезный и сложный. 

Наверное, живя в нашей стране, ситуация, в которой тебе не говорят время, когда нужно прийти в государственную организацию, а потом возмущены опозданием, не кажется такой уж фантастикой. До сих пор с ужасом вспоминаю, когда в больницах не было талончиков с временем. Да, Йозеф К., и с нами такое было. 

По ходу повествования возникало дурацкое чувство. Ну почему ГГ просто не может сказать: а в чем, собственно, обвинение ? А где свидетели? Подозреваю, в этом и есть задумка. Читателю должно быть некомфортно в этом мире. И от тонкого ощущения, что никакие слова не исправят ситуацию, становится еще грустнее. 

Судопроизводство одной из колоний породило машину-убийцу, механизм действия которой ужасает и вместе с тем завораживает. Главное, что все в пределах морали, ведь это исполнение долга перед страной. Звучит, как нечто разоблачающее, но Кафка не просто открывает перед людьми их жестокость, глупость и леность мысли, но и ловко играет с нашими чувствами, переворачивая с ног на голову привычную для нас систему герой-антигерой. Такой поворот сюжета заставляет прибегнуть к более глубокому осмыслению жизни и мира вообще. Именно за это я и люблю Кафку.

Еще один из его волшебных приемов — это при наполненном диалогами произведении создавать атмосферу немоты, будто говорят в вакууме, что возвращает нас к мысли о людской «глухоте».

Само слово приговор отдается эхом в творчестве Кафки — первая буква П будет продолжать сюжетную канву вины  Превращением  и  Процессом.  Кроме того, в данном произведении частично раскрывается конфликт Кафки с отцом, что будет иметь продолжение в  Письме к отцу.

Данный рассказ познакомит Вас с манерой повествования Кафки — внезапные разветвления основной линии сюжета, нахождение все новых потаенных ходов в рассматриваемой проблеме и обязательная трагическая развязка.

Описания в «Приговоре» проникнуты особой атмосферой тоски, контрастирующей с бурными, наполненными страсти, диалогами, благодаря чему внимание невольно обращается к разгорающемуся конфликту. Особенность Кафки заключается еще в том, что он не дает времени на размышления — кто прав, а кто виноват — он сразу пишет о неминуемым последствии. Подобно Титанику, наше сознание встречается с айсбергом реальности и разбивается о его безжалостность и жестокость.

Однако «Приговор» не раскрывает всех карт творчества Кафки — с его языком абсурда, мироощущением и метаморфозами Вам предстоит познакомиться в других его работах.

Книга настолько стала символом, настолько влилась в культуру как образ, что вот этот конкретный текст, который называется "Процесс", с одной стороны совершенно невозможно воспринимать отдельно без его исторического плана, а с другой, как будто бы вообще мало что имеет с ним общего.
Первое, что бросается в глаза - это рваность и нестыковки сюжета. Это можно было бы списать на задумку автора - абсурд бюрократической машины усилен абсурдным стилем повествования. Но, думаю, проще объяснить тем, что Кафка просто её не дописал и её собирали по отдельным кусочкам.
Конечно, есть отдельные действительно гениальные части, которые хоть немного сглаживают эффект Франкенштейна. И тогда чтение становится действительно в удовольствие. Например, мне очень понравилось общение К. с художником или диалог на кухне с другим обвиняемым. И в целом, если рассматривать каждую сцену отдельно, она производит сильное и скорее позитивное (в плане отношения к этому читателя) впечатление. Но вот вся картинка сложилась в нечто несуразное, оставляющее послевкусия сухого песка на зубах - вроде и поплавал хорошо, но плеваться будешь ещё долго.