Рассказы

в самом безрассудном сердце есть струны, коих нельзя коснуться, не заставив их трепетать.
У людей самых отчаянных, готовых шутить с жизнью и смертью, есть нечто такое, над чем они не позволяют себе смеяться

"И час за часом я сидел возле нее и внимал музыке ее голоса, пока его мелодия не начинала внушать страха – и на мою душу падала тень, и я бледнел и внутренне содрогался от этих звуков, в которых было столь мало земного. Вот так радость внезапно преображалась в ужас и воплощение красоты становилось воплощением безобразия, как Гинном стал Ге-Енной."

Въ сердцахъ тѣхъ, кто наиболѣе безпеченъ, есть струны, которыхъ нельзя касаться, не возбуждая волненія. И даже для тѣхъ безвозвратнь потерянныхъ, кому жизнь и смерть равно представляются шуткой, есть вещи, которыми шутить нельзя.

И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".

Перевод К. Бальмонта

Никакая чума никогда не была такой роковой и чудовищной. Ея воплощеніемъ и печатью была кровь — красный цвѣтъ и ужасъ крови.

Вокруг нас находилось многое - и материальное и духовное, - что я не могу точно описать: тяжесть в атмосфере... ощущение удушья... тревога и, прежде всего, то ужасное состояние, которое испытывают нервные люди, когда чувства бодрствуют и живут, а силы разума почиют сном.

Тот год был годом ужаса и чувств, более сильных, нежели ужас, для коих на земле нет наименования.

Мертвый груз давил на нас. Он опускался на наши тела, на убранство зала, на кубки, из которых мы пили; и всё склонялось и никло - всё, кроме языков пламени в семи железных светильниках, освещавших наше пиршество.

... Я сомневаюсь, чтобы человеческий ум мог придумать такой секрет, которого бы другой ум не открыл при достаточном старании.