М. Е. Салтыков-Щедрин. Избранное

Замысел М.Е. Салтыкова (пишущего, дабы избежать ассоциаций с древнейшим и знатным дворянским родом, под нейтральным псевдонимом "Щедрин") можно сравнить с замыслом Н.М. Карамзина - написать историю государства российского. И, хотя с позиции формы, эта реализация замысла куда меньше того, что сделал Карамзин, с позиции некоей "мифологической " (а не "исторической") правды, он куда больше, глобальнее и сложнее, чем мы можем себе представить.
Паноптикум сменяющихся вождей - это не только и не сколько сатира над политической властью, но ещё и сатира над самими жителями. Анализ действий, происходящих на страницах "летописи" дает нам не только историческое понимание того, что было, но, и это мое глубочайшее убеждение - заглядывает в будущее, предсказывая то, что будет. В Угрюм-Бурчееве (злой пародии на Аракчеева - действительно злой, и не всегда справедливой (возможно у Салтыкова были свои счеты с ним)) видится не только прообраз генерала времен Александра I, но и страшное предостережение для России, предостережение о человеке, который ЗНАЕТ что делать, и ЗНАЕТ как сделать всех счастливыми. И если хоть чуть-чуть зная историю, вы не боитесь людей, которые ЗНАЮТ как сделать всем лучше, и активно делают - то вы что-то фундаментально не понимаете. В безмозглом же майоре Прыще, который охарактеризован как идиот, вернее, в его правлении - видится невероятный рост благосостояния жителей Глупова, что приводит глуповцев к, по-факту, мягкому убийству майора, путем съедания его головы (которая, оказывается, и не голова - а салат). Насколько хорошо в майоре Прыще угадывается образ безмозглого полковника Николая II, но вот незадача – роман написан намного раньше. Поразительно, но политики, которых ещё просто не было, в Истории одного города угадываются даже лучше, чем те, что уже были – поневоле поверишь, что вся «летопись» есть позднейшая мистификация. И да, Угрюм-Бурчеев действительно больше похож на Сталина, чем на Аракчеева – в этом и есть гении Салтыкова-Щедрина. Отдельно интересны описания градоначальников - механизм в голове одного - трагедия, еда в голове другого - благо для Глупова. И об этом тоже надо подумать, в контексте желаемого образа правителя. Над каждым из персонажей летописи можно и нужно думать не сколько в контексте "кто же это был", но в контексте "кто же это БУДЕТ", и эта часть наследия Михаила Евграфовича ещё даже не начала анализироваться.
Многие записывают его себе в единомышленники. Встречал людей, которые считают, что он высмеивает либералов. В человеке, которого за вольнодумие (!!!) ссылают в вятскую глушь, который в этой глуши развлекается переводами известнейших демократов, таких как Токвиль (в ранних трудах который ещё и революционер) - это надо, конечно, иметь очень альтернативные знания о жизненном пути Михаила Евграфовича.
Ему были отвратительны эти вонючие лапти, эти клопы с вшами, эта грязь и скотство, невежество и глупость, творящиеся в "глухих" местах. Все эти сожительства с невестками (снохачество) и прочие "прекрасные" вещи, о которых писатели куда более крупного калибра стыдливо молчали. И даже в "Русском вестнике" он печатался в его самый либеральный период - период яростного требования реформ.
М.Е. Салтыков-Щедрин был великим мыслителем и философом - наследие его настолько сложно, что даже великие литературоведы типа М.М.Бахтина боялись за него браться. И уж он точно шире всех этих одноклеточных определений типа "либерал" или "консерватор" - определений настолько глупых и топорных, что неудивительно, что именно ими любит пользоваться современный, весьма поглупевший массовый читатель.

Салтыков-Щедрин - очень неудобный писатель. Не потому что его тяжело читать, отнюдь. А потому что в своих произведениях он абсолютно безжалостен и неудобен всем. Его одинаково не любят современники и потомки, власть и народ, верующие и атеисты. На нем тяжким грузом висит десяток ярлыков (начиная от "классика" и заканчивая "зубоскалом"), потому что факты о нем перевираются и сильно разнятся. Критики усматривали акт беспрецедентного лицемерия в том, что вице-губернатор Рязанской и Тверской областей пишет политическую сатиру и смеется над градоначальниками. По воспоминаниям он и вовсе был человеком злым, неоднозначным. Как и его проза. Однако именно Салтыкову-Щедрину, в отличие от многих других, удалось запечатлеть в слове образ той России, которая жива до сих пор.

"История одного города" написана в форме летописи и частично пародирует известную всем "Повесть временных лет", благодаря чему оказалась непреодолимой задачей для цензуры. В качестве отправной точки Салтыков-Щедрин берет эпизод из "Повести", в котором представители нескольких племен (новгородцы и т.д.) приходят к варягам, чтобы просить себе князей в управители. Именно с этого основополагающего акта безрассудного мазохизма начинаются "История одного города" и история нашей страны. Невеселая история бездарных правителей и раболепствующих обывателей.

Дальше...

С первых же страниц бросается в глаза обилие реальных исторических персонажей. Острослов Салтыков-Щедрин приложился по Александру I, Николаю I, Бирону, Аракчееву, Разумовскому, Потемкину, Елизавете Петровне, Анне Иоанновне, Павлу I, Екатерине II (толстомясая немка!), по историкам, публицистам и экономистам. Причем чем дальше, тем сложнее разобрать, кто перед тобой - черты героев перемешиваются, портреты накладываются друг на друга, повествование постепенно отделяется от исторической действительности. История города Глупова не движется вперед, а как будто кружится на месте. Например, главы с Органчиком охватывают эпизоды жизни страны, имевшие место с 1806 по 1870 год. Сменяется десяток градоначальников, а все они по-прежнему воруют, по-прежнему раздается сакральное "Разорррю!" и "Не потерплю!", механические головы сменяются фаршированными, но остаются по сути такими же пустыми, а трепет обывателей не заканчивается вообще никогда. Войны сменяются эпохами просвещения, чтобы потом снова вернуться к войне. "История одного города" - это не однодневная политическая сатира, а глобальное социально-историческое обобщение, попытка типизации исторических образов. Сам Салтыков-Щедрин называл это "сатирой характеристических черт русской жизни" и задавался вопросом о механизме русского чиновничества, бесславного правления и бездарного повиновения. Надо признать, сатира получилась неровной: от смешной до страшной, от безобидной до жестокой.

Градоначальники в городе Глупове один другого краше и, как правило, все люди случайные. Торговец мылом, повар, парикмахер, статские советники, беглые греки, французы, итальянцы... Всех их объединяет два основных момента: во-первых, они уже изначально чужды народу, а во-вторых, они все поголовно гротескно нелепы. Тот из них, кто увлекается идеями просвещения - будет летать по воздуху; тот, кто любит вкусно поесть - принесет страшный голод; а того, кто торговал мылом - съедят клопы. Гротеск, как и многое другое, тонет в бессмысленном круговороте города Глупова, миф оказывается неотделим от реальности, и пустой голове у градоначальника здесь уже никто не удивляется.

"...кто не верит в волшебные превращения, тот пусть не читает летописи Глупова. Чудес этого рода можно найти здесь даже более, чем нужно. Так, например, один начальник плюнул подчиненному в глаза, и тот прозрел. Другой начальник стал сечь неплательщика, думая преследовать в этом случае лишь воспитательную цель, и совершенно неожиданно открыл, что в спине у секомого зарыт клад {Реальность этого факта подтверждается тем, что с тех пор сечение было признано лучшим способом для взыскания недоимок. -- Изд.}"

Среди градоначальников встречаются и неплохие, но о них мало кто помнит. Возможно потому что не радовали народ ласковым словом, возможно потому что их историю уже подчистили другие. Неслучайно, что покровитель наук Двоекуров в "Истории одного города" занимает несколько абзацев, тогда как Фердыщенко, чуть не уничтоживший Глупов, занимает несколько глав. А тому, кто много кричит и пугает обывателей даже ночью, мы ещё и ласковое прозвище дадим - Органчик. Ласковое обращение Глупове вообще превыше всего.

"Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу."

Спасает глуповцев только то, что до поры до времени градоначальники оказываются с пустыми головами. Органчик кричал, но собственных идей не имел, Прыщ оказался очень ничего на вкус (даже стал объектом "гастрономической тоски"), а лютый бригадир Фердыщенко вообще был идеальным, пока пил и ничего не делал. А как хорошо жилось при Микаладзе, когда даже законы перестали издавать! Но стоит градоначальникам развернуть какую-то деятельность, начать придумывать законы или навязывать просвещение, как сразу начинаются войны, голод и массовое истребление народа. И совсем уж на грань уничтожения ставит город Глупов Угрюм-Бурчеев, деятельный, убежденный в своих идеях, абсолютный идиот. Угрюм-Бурчеев, после которого невозможна никакая история в принципе - это мрачное финальное пророчество Салтыкова-Щедрина, едва не сбывшееся в 30-х годах прошлого века.

Казалось бы, на фоне такой власти народ просто обязан выглядеть достойно. Но глуповцы ничем особым, кроме фантастического терпения и способности восстанавливаться после массовых убийств, не отличаются и вызывают только смех и отвращение. Они пассивны и аморфны, их можно лупить изо всех сил, но они даже не подумают бунтовать, если при этом ласково приговаривать "братики-сударики". А если и будут бунтовать, то как Аленка в "Голодном городе" (одной из самых сильных глав), повторявшая перед смертью "ох, батюшки, тошно мне!" Или как ее муж Митька, раздавленный властью-левиафаном:

"...задыхался Митька, и в ярости полез уж было за вожжами на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился на лавку и заревел. Кричал он шибко, что мочи, а про что кричал, того разобрать было невозможно. Видно было только, что человек бунтует."

Их рабское повиновение и нужда в царьке, даже самом глупеньком - это многолетняя, многовековая привычка, берущая свое начало с похода к варягам. Они спокойно воспринимают новость о механической голове Органчика, но начинают беспредел, когда его убирают с поста градоначальника. Причем стоит им погрозить, так они сразу находят козлов отпущения. Потому что при всей своей безграничной вере власти, они совершенно не верят друг другу.

"Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
-- Атаманы-молодцы! -- говорил Пузанов, -- однако ведь мы таким манером всех людишек перебьем, а толку не измыслим!
-- Правда! -- согласились опомнившиеся атаманы-молодцы.
-- Стой! -- кричали другие, -- а зачем Ивашко галдит? галдеть разве велено?
Пятый Ивашко стоял ни жив ни мертв перед раскатом, машинально кланяясь на все стороны."

Зато глуповцы наивно верят в то, что их спасет какая-то бумажка, отправленная в центр. Или найдется в недрах Глупова какой-нибудь человечек, который за них всех выступит. Интересно, что в сообщениях, которые приходят из центра, даются совершенно четкие указания начальству, а глуповцам дается детский наказ "дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали и с раската звериным обычаем не сбрасывали". Когда правителя нет, то поведение глуповцев всегда одинаково: месить Волгу толокном, сбрасывать Ивашек, громить все подряд и ждать, когда внешняя сила начнет ими править. Хоть сколько лет пройдет, ничего не изменится. А когда правит человек мягкий, как Микаладзе, то всегда начинается эпоха разврата, безработица и бездумная мода на французский язык. Так и шарахаются глуповцы между беспределом и развратом, между кнутами и пряниками.

Есть, однако, у глуповцев два защитных механизма, которые в произведении называется "подвиг" и "вдруг". Подвиг проявляется очень редко, кажется только в кровавом эпизоде с 6 градоначальницами, последние две из которых и вовсе уже на людей не были похожи. Тогда глуповцы впервые совершают "подвиг" и лично расправляются с одуревшей властью. В остальных же случаях их защищает "вдруг" - некая внезапная высшая сила, не дающая уничтожить город Фердыщенко, Бородавкину и другим славным градоначальникам.

"В первый поход Бородавкин спалил слободу Навозную, во второй - разорил Негодницу, в третий - расточил Болото. Но подати всё задерживались. Наступала минута, когда ему предстояло остаться на развалинах одному с своим секретарем, и он деятельно приготовлялся к этой минуте. Но провидение не допустило того. В 1798 году уже собраны были скоровоспалительные материалы для сожжения всего города, как вдруг Бородавкина не стало... "Всех расточил он, - говорит по этому случаю летописец, - так, что даже попов для напутствия его не оказалось."

Но однажды даже это не спасет, когда к власти придет Угрюм-Бурчеев.

"История одного города" выходит далеко за рамки исторического контекста. Персонажи Глупова живут и сейчас, никуда мы от щедринской типологии не делись. И беспредел 90-х переживали точно так же, как описал Салтыков-Щедрин. И на санкции реагируем практически фразой из текста: "Ничего, нам же лучше будет!" И земля наша по-прежнему полна чудес, и смеяться над собой мы все ещё не разучились. И никогда не разучимся, потому что Глупов вечен, ведь как и Рим стоит на 7 холмах. Разве что экипажи на его дорогах ломаются слишком часто.

Я долго не могла взяться за чтение этой книги, так как с одной стороны мне хотелось с ней познакомиться, плюс огромное впечатление на меня произвели его Господа Головлевы, с другой стороны, ну не люблю Я сатирические произведения, не мой это жанр. Но все-таки желание познакомиться перевесило.
Да, оказалось, что действительно жанр не мой, соответственно книга не принесла очень большого удовольствия, с другой стороны - все-таки есть у нее свои особенности, которые доставили мне приятные минуты, поэтому совсем не жалею, что книгу прочитала.
Тем более, что слушала ее в чудесном исполнении Клюквина, он замечательно подошел к ней.
Книга сама безусловно хороша, и прекрасный язык, и очень тонко подмечены многие моменты жизни, и описаны они замечательны. Так что кто любит сатирические произведения, очень советую почитать (если вдруг еще не читали), тем более что книга не потеряла свой актуальности и сейчас. Потому что тоже самое происходит с чиновниками самых разных рангов, вот ровно так, как описывал Салтыков-Щедрин. Ничего не изменилось.

Дальше...

И, кстати, некоторые вещи (может и многие, тут не мне судить) актуальны не только для нашей страны. Уже давно слышала от политологов, что в Америке (да и не только в ней) выбирая кто будет кандидатом в президенты (да и чиновников рангом поменьше тоже), выбирают все-таки симпатичных людей. Самое интересное, что об этом еще Салтыков-Щедрин писал. Все-таки классики не теряют своей актуальности, увы.
А что-то повторяется. Видно насколько все происходит по спирали. Сексуальная революция и раскрепощение нравов уж больно напоминает период в истории города Глупова, когда народ мало что интересовало, кроме поездок на остров любви.
Ну а то, как все засеяли кукурузой горчицей по указанию градоначальника, вообще очень насмешило и напомнило... Ну и так понятно, что напомнило.
Много моментов в книге запомнилось. И то, как искали они себе князя, и слова его:

Вот уж воистину верные слова.
И про голову с органчиком запомнилось, сразу и Левша вспомнился.
Но больше всего понравилось в книге другое. Обычно сатира, особенно современная, дышет злобой, иногда высокомерием. Нелюбовью к тому предмету, который описывает. Вот у Салтыкова-Щедрина Я этого совсем не почувствовала. Если честно, даже была очень удивлена. Да, он высмеивает, но не зло, совсем не зло.

Сказка о карасе, мечтающем создать справедливое общество рыб, перевоспитав добродетелью хищных щук, живо напомнило перестроечную иллюзию конца восьмидесятых годов, когда мы поверили в сказку, что "капитализм уже не тот", он теперь "гуманный" и "просвещённый", и живут эксплуататоры в любви и гармонии с эксплуатируемыми. Однако Щедрин был прозорливее, и хорошо понимал, что это закон природы, и хищник не дружит с жертвой, он ей питается. Так же и капиталист, если его не истребить как класс, по своей природе не может не паразитировать на других членах общества, и не жрать наивных "совков"-идеалистов. Отсюда и лишение всех социальных благ, начиная с пенсий, добытых некогда кровью наших прадедов...

На чтение этой книги мне пришлось потратить несколько месяцев, так нелегко она шла. Временами хотелось забросить книгу подальше (что я и делал). Не потому, что эта книга плоха, скорее, наоборот. Дело в том, что салтыковская сатира до сих пор сохраняет злободневность, и потому от неё просто веет безнадёжностью. Ущербные правители, ущербный народ – так было, так всё и будет в нашей в городе Глупове…
От замечательной сатиры на рассказ «Повести временных лет» о призвании варягов и до апокалиптического конца города Глупова Салтыков-Щедрин представляет нам целую вереницу правителей – то либералов, то консерваторов, то генералов, а то солдатских жёнок. И почти всегда при смене градоначальника на бедных глуповцев обрушивались новые напасти. Это само по себе служит обличением самодержавной власти, где все реформы обусловлены не государственной необходимостью, а взглядами и склонностями конкретного правителя.
Вершиной обличительного пафоса при характеристике самодержца могут служить эти слова:

…Но вот последний градоначальник «растаял в воздухе», и, как пишет глуповский летописец: «История прекратила течение свое».
Не знаю, какой виделась автору дальнейшая история глуповцев. К сожалению, в реальном мире история закольцевалась. Бедные глуповцы, прискучив демократией (или анархией?), снова должны искать себе князя:

Так история города Глупова начата заново… Подозревал ли о таком исходе Салтыков-Щедрин, или он всё же надеялся, что россияне окажутся мудрее в грядущих веках?..

Великолепно!
Такие книги нельзя не читать, а прочитав, нельзя остаться равнодушным.
Салтыков-Щедрин - бульдозер, острыми зубцами своей сатиры вздыбливает действительность, собирает её в ковш своего повествования и переворачивает этот ковш, опорожняя перед читателем. Читателю не остаётся ничего иного, кроме внимательных раскопок. Ведь ему обещано: где-то в этой фантасмагорической массе сокрыт самородок. Этот драгоценный булыжник, который должен быть брошен в огород властьимущих, казнокрадов, бюрократов, пустомель, фаршированноголовых и из-пушек-по-воробьям-палящих, будет найден читателем именно для этой цели.
Герои произведения омерзительны и карикатурны, гротеск доходит до крайней стадии абсурда, но из этого максимума стихийного сумасшествия и вырастает вся достоверность и типичность изображаемой действительности. В каждом из градоначальников можно узнать не только любого градоначальника 19 столетия, но даже и современного нам управленца. Портреты градоначальников, толстыми мазками выведенные в "Описи", имеют общие, универсальные черты, но каждый последующий диковеннее и ужаснее предыдущего. Пожалуй, пара градоначальников, правящих Глуповым после эпохи Войн за просвещение, выбивается из общего сонма, но и польза от них сомнительная. Нет у города просвета в существовании. И мысль эта подтверждается ещё и тем фактом, что сами жители Глупова вполне достойны своих градоначальников.
Народ имеет то правительство, которое имеет его...
Угрюм-Бурчеев - квинтэссенция абсурда, апофеоз чиновничьего беспредела. Город разрушен, ведётся наступление на реку - мало человеку борьбы с соплеменниками, пора ещё и природе вызов бросить.
Бурчеев уводит глуповцев с прежнего их места, но это не намёк на изменения, на преобразования к лучшему, нет здесь надежды на плановые, планомерные изменения.
Финал не менее фантастичен, но в нем раскрывается авторское видение послеисторических времен. После Бурчеева, павшего жертвой ощичающего вихря истории, может наступить благоденствие для Глупова, но лишь если каждый житель станет деятельным участником таких преобразования. Это не призыв к революции, но призыв к прозрению.

Прекрасная вещь, не зря называется классикой – спустя столько лет более чем актуальна! Мы все, как прежде , читая эту книгу, смеемся над властью, над чиновничьей глупостью и иронично замечаем, что живем не в городе, а в стране «Глупово». Но почему-то не задумываемся – почему же – идут года, рождаются и умирают поколения, а все остается по-прежнему. Однако, ведь все, кого мы называем властью, чиновниками, начальниками берутся из нас, а не прилетают с далекой звезды. Вот, к примеру, работник офиса смеялся над начальником фирмы тихонько, а в глаза нагло льстил, либезил и услужничал – стал начальником отдела (пусть хоть из двух человек) – и какие перемены… И продолжилась жизнь по поговорке: « Я – начальник, ты – дурак; ты – начальник, я – дурак…».
Великолепная книга, которую, мне думается, должен читать каждый с оглядкой на себя, а не на «того парня…» – может и жить тогда будем по-иному.

А-а-ах! Вот это я понимаю - прошелся Михаил Евграфович по всему обществу, народу и тем паче единовластию, и не пожалел никого, не постеснялся ничего, и как Угрюм-Бурчеев от Глупова, так и Салтыков-Щедрин от единовластия - камня на камне не оставил.

Полагаю, что вот подобные произведения звонили гроче герценовского "Колокола", кричали погромче тех, кого сейчас принято называть "оппозиционерами". Да поставь ты на каждом углу по человеку, и пусть хором кричат - "царь дурак"! Большинство обывателей только разбегутся в страхе и недоумении. Одни - в искреннем, потому что сочувствуют царю. Другие - тоже в искреннем, потому что для них невдомек, зачем кричать очевидные вещи? Это все равно что ходить по улице с транпарантом "2x2=4". Ну и сам царь, хоть и отправит бунтовщиков куда подальше, но особенно не расстроится по поводу их выступления. Потому что он хоть и дурак, а психологию и лояльность своего народа он прекрасно знает, поскольку сам этот народи и прикармливает, и милостивит, и сечет, и из пушки палит... А вот такие произведения реально напрягают. Потому хоть народ лояльный, хоть нелояльный, а сатира есть сатира, и будет он читать и смеяться. А кому приятно, когда над тобой смеются? Лучше по морде получить, чем понимать, что над тобой смеются принародно.

Много. много нашего русского менталитета развивает и осмеивает Салтыков-Щедрин. И неуемную баранопослушность, и впадение и крайности в крайность, и глубочайшую терпимость, а уж если терпение лопнуло - то жестокость и неуправляемость. Всё, всё это было нам свойственно и тысячу, и пятьсот, и триста, и сто лет назад, и теперь никуда не ушло, никуда не девалось. Все мы немного глуповцы, и чередуются над нами в произвольной последовательности Негодяевы, Брудастые, Фердыщенки, Бородавкины, Двоекуровы. И Угрюм-Бурчеевы над нами тоже были. Были, были!

Бросились в глаза "оправдательные документы". Это чистая психология градоначальничества - сиречь единовластия, оправданная им самим. Как вспомнишь, как цеплялись наши самодержцы за само право единодержавия, с какой неохотой отпускали они его, как задумаешься - а почему? да вот он ответ, в "оправдательных документах". Правда, последние самодержцы понимали, что нельяз быть слишком крутым с народом... но права самодержцев строго соблюдали.

Конечно, надо быть достаточно смелым, чтобы в то время писать и даже публиковать подобные книги. Как известно, в 19 веке и за менее острые произведения писателям давали на орехи.

... но как же сложно было не бросить! По доброй воле я, если честно, и читать бы не стала, но через пару дней у меня две пары по этому роману, и о чём я буду говорить с подростками? Помню, как ещё студенткой читала «Господа Головлёвы» — и осадок был ровно такой же, как после «Истории одного города». Хочется вымыться с мочалкой и пойти на свежий воздух.

Я понимаю, почему в своё время это было прям вау. В романе и сейчас много чего осталось «вау», если быть честной. Это же Пелевин 19 века! Это же Макондо в русской глуши! Лишённое, конечно, плавности и изобразительности языка великого колумбийца. А ещё не претендующее, наверное, на интертекстуальность нашего современника. Текст сам по себе, его текстура и запашок, мне был откровенно неприятен: очень много вульгарных намёков (чего только стоит девица Гандон, хе-хе), туалетного юмора, плоских шуток. Время от времени хотелось прикрыть глаза и возопить: а как это осталось в школьной программе, откуда «Ромео и Джульетту» изгнали за суицид? Очень много нанизано подробностей и частностей, они сливаются и слипаются в неопрятный ком переваренной лапши, градоначальники становятся на одно лицо и превращаются в ещё более неаппетитную массу. Глаза слипались, варила кофе дважды.

И вместе с тем я вижу, почему это было прекрасно, смешно, остроумно, ново и смело... полтора века назад. Когда всем было без усилия понятно, кто с кого списан — оно и сейчас «маска, я тебя знаю!», но приходится поднапрячься. Я опознала и «Повесть временных лет», и Аракчеева, и императриц, и императоров... но всё это уже дела минувших лет, а не снимок, срез эпохи. Печально и то, что языковая игра, которой насыщено произведение, тоже смотрится уже ненатурально: лексика нещадно устарела и вывалилась из употребления, юмор скорее угадывается, чем воспринимается непосредственно.

Я, может быть, крамольную вещь скажу, но не считаю всё-таки, что классикой единой должно быть живо среднее образование. Читать батюшку Салтыкова-Щедрина в нежные 15-16 — это как «Муму» в пятом классе, бессмысленно и беспощадно.