Осень Средневековья

На самом деле конечно нет, однако по объему сходство с библиотечной книгой Гермионы Грейнджер определенно есть, а я, как мне показалось, прошла все стадии Гермиона - Гарри - Рон.  Ну или просто у страха глаза велики.

Итак, " Осень Средневековья" Йохан Хёйзинга. У меня бумажный вариант издательства "Иллюминатор", на самом деле очень красивый, с большим количеством иллюстраций, которые хочется рассматривать, с качественной бумагой и интересными шрифтами. В общем, оформление книги на высоте, придраться здесь не к чему да и не хочется. И, честно говоря, если бы у меня не было бумажной версии, вряд ли бы я решилась читать "Осень Средневековья" в электронном виде, хотя кто знает.

Сам Йохан Хёйзинга, что становится очевидно с первых же страниц, человек весьма незаурядного ума, а его энциклопедические знания поражают воображение. То, с какой легкостью он жонглирует таким пластом исторической информации восхищает и немного бьет по самолюбию. На такой труд надо положить жизнь. Книга содержит большое количество информации из поздней истории средневековья, порой разрозненной и несмотря на всю структурированность поэмы, читать местами трудно. Некоторые главы шли особенно тяжело, часто возникало желание отложить книгу и взяться за другие, что я собственно и делала в течение всего месяца, но всякий раз все равно возвращалась к "Осени Средневековья". Автор периодически скачет с предмета на предмет, вот мы вроде бы только что говорили о религии, а в следующем абзаце переходим к пословицам и поговоркам, такое несколько сбивает с толку и усложняет и без того не самое легкое чтение.

Информации очень много. Если раньше вы никогда не касались истории средних веков, а в частности Франции и Нидерландов, крайне рекомендую предварительно ознакомиться. Большое обилие сносок, цитат на разных языках, имен и названий чтение не упрощают, но заставляют поинтересоваться. В конце книги приведены хронологические таблицы и указатели, к которым приходится обращаться и делать это часто.

Тем не менее, книга хороша, хотя и требует подготовки. Мне понравилось, как автор действительно с искренним интересом и любовью рассказывает о жизненном укладе людей той эпохи, их быте и нравах, роли религии, рыцарских идеалах и искусстве. Многие общественные процессы он рассматривает как своего рода культурную игру, с правилами и нормами, говоря о том, что всю жизнь люди играют в разные игры. Это необычный взгляд, такого подхода я раньше не встречала, и это очень интересно! Мне же человек на излете средних веков представился таким подростком в кризисе, который уже вроде бы и вышел из детских лет,  но до человека взрослого и состоявшегося еще безмерно далек.

Честно признаюсь, моих знаний при прочтении было недостаточно, но это ничуть не умаляет достоинств поэмы, которую читать хоть и трудно, но интересно. Я люблю средние века, а прочтение труда  Хёйзинги для меня это определенная веха, поэтому я искренне советую всем интересующимся данной тематикой хотя бы раз в жизни прочитать данную книгу. Я же скорее всего через какое-то время перечитаю книгу еще раз.

Первое - безумно рада, что осилила самую заковыристую книгу из этого тура KillWish, причем с адекватными временными затратами (неделя!)
Второе - не так страшен чёрт, как его малюют. Вполне читабельная книга
Третье - как же мало я знаю и понимаю про Средневековье. Пусть и мышление было ограниченным, и произведения (прежнего всего живописные) сознавались по заказу церкви и в рамках церковных догматов, то это был потрясающий мир, столько отличный от нашего (не только про материальные блага речь!).
Не скажу, что книга прям летела по время чтения, не скажу, что поняла и переварила хотя бы 50 % информации, но было интересно постигать что-то новое для себя. К сожалению, в университете курс средневековой литературы был ограничен Боккаччо, Данте, Песней о Роланде, поэзией трубадуров и ещё некоторыми вещами. Автор мастерски анализирует произведения многих (!) средневековых авторов, что прям всё бросай и читай эти тексты. Будь я знакома хоть с каким-то из этих произведений, было бы интереснее. Тоже и с живописью.
Один огромный нюанс - это сноски. Из так много, что они составляют половину моего электронного варианта. Скажу сразу, я их прочитала очень мало. И ещё одно - в книге полно текстов на языках, отличных от того, на котором писалась Осень средневековья. Это французский, немецкий, английский (в их вариантах 14-15 вв.), латынь и т.д. Конечно, добрые редакторы сделали перевод, но, блин, этих текстов столько!..
Одним словом, если вы интересуетесь эпохой Средневековья, читаете книги и смотрите фильмы, то эта книга - must read. Если же, как я, просто закинул в Виш - потом прочитаю, то лучше из Виша удалить и читать другие книги)))

Хёйзинга (идёт по узкой, стилизованной под Средневековье улочке, напевает): Архети...пы-стереоти...пы, симво...лизм-эро...тизм...

Падает тьма, слышны звуки возни, глухие удары, вскрики, пыхтение...

...Стилизованный под Средневековье трактир. За столом вокруг кувшина, из которого поднимаются стилизованные мультяшные пузырьки, сидит и выпивает яркая компания персонажей, нарисованных в стиле аниме.

Дракон (всхлипывает): Там нет драконов!
Эльф (низким хриплым голосом): Ёпта... Гхыр вашу за массаракш... (пинает большой мешок под столом).
Тролль (осуждающе смотрит на эльфа, пинает большой мешок под столом): Можно придти к консенсусу, что наблюдается фундаментальный конфликт наших аксиологических и экзистенциальных установок...
Гном (осуждающе смотрит на тролля, пинает большой мешок под столом): Поганое тролльское наречие!..
Тролль (подбирая слова): Однако же можно ли считать полной картину мира... созданную этим...
Эльф: ...гхырём.
Дракон: Там нет драконов!
Гном: Наш мир - романтика! Р-р-романтика, а не психоанус...
Тролль: Психоанализ?..
Гном: Я так и сказал... Гномы, тролли, драконы... изредка рыцари...
Дракон: Драконы!!!
Гном: Я так и сказал... редко девы... изредка хоббиты...
Хоббит (пытается пнуть большой мешок под столом, не дотягивается, падает со стула под стол)...
Гном: ОН УНИЧТОЖИЛ НАШ МИР! Он подменил нашу сказку... (с отвращением) ан... ализом. Расчленение, трепанация и препарация... "выдираньице кишочек"...
Эльф (примирительно): Ну, там были гхыровые такие байки... как тот рыцарь этого... а этот ту даму... а потом они вместе...
Тролль: Популяризация материала провоцирует дилетантов на поверхностные выводы.
Эльф: Этот гхыр обзывается!
Гном: Ну потерпи, потерпи, он же не может по-другому, ограниченный он - болезный!
Тролль: Что лучше - автор равнодушно-информационный или небезразлично-интерпретирующий?.. Интерпретация истории так или иначе превращается в наррацию, повествование. Документальность не дает объективности, а посыл автора - передать "дух истории", "лирический комментарий" - преступно невыполним. Можно назвать факты, но как можно сказать, что думали факты? Даже "после" не значит "потому что" - как же "одновременно" может означать "потому что"?.. Кто может оценить с достоверностью, насколько близка реальности наррация Хёйзинги? Не более ли резонно предположить, что реальное Средневековье неодолимо потеряно...
Эльф: Ёпта... Вот гхыр...
Гном: Реальность - это мы! Байки и предрассудки, языческое, неграмотное большинство. А разные там очкарики... тьху!
Хоббит (с придыханием из-под стола): Полторы тысячи сносок!
Тролль: "Обилие и разнообразие цитат и собственно авторскому тексту придают свойства цитаты". Набор анализируемых артефактов - картин, скульптур, текстов - большой, но как часто между ними искрит причинно-следственная связь? Каким образом вещь обрастает мхом эмоций, причем эмоций, приписанных с дистанции времени?..
Хоббит (пытаясь залезть на стул): Аллегория – это символ, спроецированный на поверхностную силу воображения, намеренное выражение – и тем самым исчерпание – символа, перенесение страстного вопля в структуру грамматически правильного предложения.
Эльф (беря хоббита за шиворот, как котенка, и опуская на стул): Бредит!..
Тролль: Цитирует... На онтологический вопрос - что есть Средневековье - адекватно ответить не может никто. Можно только более или менее приблизиться к нему. Но кто может сказать, что в полноте познал даже собственную эпоху даже в ограниченной локации. Чтойность же Средневековья этого...
Эльф: ...гхыря...
Тролль: ...базируется на случайной выборке артефактов, часто идеологизированных, заказных. Анализируя преимущественно памятники визуального искусства, легко абсолютизировать объект и сделать частное общем, спорадические проблески искусства в жизни назвать "сознательным искусство жизни". Хёйзинга рисует широкую панораму...
Дракон: Там нет драконов!
Тролль: ...довольно широкую. Любовь. Религия. Искусство (визуальное против текстуального). Быт. Смех. Смерть...
Хоббит: Оливье...
Эльф: Бредит!..
Тролль: Цитирует... Стремление вывести формулу духа из определенного набора предметов ведет к непоследовательности и противоречиям, на чем легко поймать этого...
Гном: ...гхыря...
Тролль: ...он одинаково верит противоположным фактам из случайно сохранившихся документов, всем рекам пролитых слез, количеству поданных блюд, убитых врагов или соблазненных дев, а между тем сам пишет, что "об отсутствии критицизма и легковерии настолько явно говорит нам каждая страница средневековой литературы, что нет смысла приводить примеры".
Гном: Ну... как раз про дев там... лыцарей... было неплохо! Роман о розе я бы... иллюстрировал... в камне... опять же карнавальные шествия, "представления с обнаженной натурой"... Иератичненько... (Тролль поднимает кулак.) Эротично, я хотел сказать...
Хоббит: Он сам!!! Сам пишет фэнтези!!!
Эльф: Ёпта!.. Цитирует?
Тролль: Бредит... Но правильно! "Двор и церковь - это еще не вся жизнь эпохи", однако артефакты принадлежат преимущественно двору и церкви, соответственно выводы преимущественно принадлежат артефактам (а как сделать выводы без артефактов?). Так реальная ли эпоха перед нами? Только в относительном приближении - эрго фэнтезийная. Материал соблазняет, но какую наглость надо иметь, чтобы утверждать: "Разница между летом и зимой ощущалась резче, чем в нашей жизни, так же как между светом и тьмой, тишиною и шумом"! Какая наглость или какое визионерство?..
Гном: Не выражайся!
Эльф: Гхыр вашу за массаракш!
Хоббит: Есть или не есть... (все смотрят на хоббита) есть нам... (все смотрят на хоббита еще более интенсивно. Хоббит сползает под стол) есть нас... (дракон заинтересованно поднимает скатерть, оттуда писк хоббита) есть мы или не есть - вот в чем вопрос!!!
Все согласно вздыхают, кивают.
Тролль: Экзистенция - главный вопрос...
Хёйзинга (из мешка): ВАС НЕТ НИ В ОДНОМ ДОКУМЕНТЕ!

Падает тьма, в ней постепенно исчезают цветные пузыри, из мешка выбирается стилизованный Хёйзинга.

Хёйзинга: УА-ХА-ХА! Это моё Средневековье! Теперь оно будет только таким!!! Меня прочитают все! Все будут меня цитировать! И там нет драконов! Нет эльфов! Нет гномов и троллей!!!! УА-ХА-ХА!

Последние мультяшные пузырьки кружат вокруг Хёйзинги.

Голос эльфа: Ёпта!.. Вот гхыр!
Голос гнома : Эта нудятина не будет продаваться! Зуб даю... драконов... ну, хоббитов...
Голос хоббита: Полторы тысячи сносок!..
Голос тролля: Рискованная для популярной книги сентенция "литература, с нашей точки зрения, выглядит скучной и утомительной", сказанная на некоем личном вкусовом основании, обязательно будет безосновательно дублирована массами дилетантов.
Голос гнома: Какой зануда будет это читать! Историко-эротическую драму - да! Фэнтэзятину - да! Пиплу нужны только секс, смерть, котики!!!
Голос хоббита: Безнадежная поверхностность, мишура стилистической орнаментики, слащавая романтика, подержанная фантазия, рассудочное морализирование... варварское великолепие, причудливые и перегруженные формы, немощное воображение...
Голос тролля: То, что инспирирует нарратора, восстает против реальности. И беллетристика всегда перевесит мозаичную документалистику.

В темноте рисуются очертания дракона, который проглатывает Хёйзингу.

Дракон: Там нет драконов! (Рыгает.)
Голос гнома: Нас больше! Мы вечные!

Па-беларуску...

Тут...

Маё Сярэднявечча не будзе ранейшым

Хёйзінга (шпацыруе вузкай, стылізаванай пад сярэднявечную вулкай, наспеўвае): Археты...пы-стэрэаты...пы, сімва...лізм-эра...тызм...

Падае цьма, чуваць гукі валтузні, глухіх удараў, ускрыкі, пыхценне...

...Стылізаваны пад сярэднявечны шынок. За сталом вакол збана, з якога падымаюцца стылізаваныя мульцяшныя бурбалкі сядзіць і выпівае яркая кампанія персанажаў, намаляваных у стылі анімэ.

Цмок (усхліпвае): Там няма цмокаў!
Эльф (нізкім хрыплым голасам): Ёпта... Гхыр вашу за масаракш... (пінае вялікі мех пад сталом).
Троль (асуджальна глядзіць на эльфа, пінае вялікі мех пад сталом): Можна пагадзіцца, што назіраецца фундаментальны канфлікт нашых аксіялагічных і экзістэнцыйных установак...
Гном (асуджальна глядзіць на троля, пінае вялікі мех пад сталом): Паганая трольская гаворка!..
Троль (падбіраючы словы): Аднак жа ці можна лічыць поўнай карціну свету... пададзеную гэтым...
Эльф: ...гхырам.
Цмок: Там няма цмокаў!
Гном: Наш свет - рамантыка! Р-р-рамантыка, а не псіхаанус...
Троль: Псіхааналіз?..
Гном: Я так і сказаў... Гномы, тролі, цмокі... зрэдку рыцары...
Цмок: Цмокі!!!
Гном: Я так і сказаў... зрэдку хобіты...
Хобіт (спрабуе пнуць вялікі мех пад сталом, не дацягваецца, валіцца з крэсла, знікае пад сталом)...
Гном: ЁН ЗНІШЧЫЎ НАШ СВЕТ! Ён падмяніў казку... (з гідотай) ан... алізам. Расчляненне, трэпанацыя і прэпарацыя... "Выдираньице кишочек"...
Эльф: Ну, там былі гхыровыя такія баечкі... як той рыцар гэтага... а гэты тую даму... а потым яны разам...
Троль: Папулярызацыя матэрыялу правакуе дылетантаў на павярхоўныя высновы. Што лепш - аўтар абыякава-інфармацыйны ці неабыякава-інтэрпрэтацыйны?.. Інтэрпрэтацыя гісторыі так ці інакш ператвараецца ў нарацыю, аповед. Дакументальнасць не дае аб'ектыўнасці, а пасыл аўтара - перадаць "дух гісторыі", "лірычны каментар" - злачынна-невыканальны. Можна назваць факты, але як можна сказаць, што думалі факты? Нават "пасля" не значыць "таму што" - як жа "адначасова" можа значыць "таму што"?.. Хто можа ацаніць з пэўнасцю, наколькі блізкая рэальнасці нарацыя Хёйзінгі? Ці не больш слушна меркаваць, што рэальнае Сярэднявечча неадольна страчанае...
Эльф: Ёпта... Вось гхыр...
Гном: Рэальнасць - гэта мы! Байкі і прымхі, паганская, непісьменная большасць. А розныя там ачкарыкі... цьху!
Хобіт (з прыдыханнем з-пад стала): Паўтары тысячы зносак!
Троль: "Обилие и разнообразие цитат и собственно авторскому тексту придают свойства цитаты". Набор паданалізных артэфактаў - карцін, скульптур, тэкстаў - вялікі, але як часта паміж імі іскрыць прычынна-выніковая сувязь? Якім чынам рэч абрастае мохам эмоцый, прычым эмоцый, прыпісаных з аддалення?..
Хобіт (спрабуючы залезці на крэсла): Аллегория – это символ, спроецированный на поверхностную силу воображения, намеренное выражение – и тем самым исчерпание – символа, перенесение страстного вопля в структуру грамматически правильного предложения.
Эльф (беручы хобіта за каўнер, як кацяня, і апускаючы на крэсла): Трызніць!..
Троль: Цытуе... На анталагічнае пытанне - што ёсць Сярэднявечча - адэкватна адказаць не здольны ніхто. Можна толькі больш ці менш наблізіцца да яго. Але хто можа сказаць, што ў паўнаце спазнаў нават уласную эпоху нават у абмежаванай лакацыі. Штойнасць жа Сярэднявечча гэтага...
Эльф: ...гхыра...
Троль: ...грунтуецца на выпадковай выбарцы артэфактаў, часта ідэалагізаваных, бо заказных. Аналізуючы пераважна помнікі візуальнага мастацтва, лёгка абсалютызаваць аб'ект і зрабіць прыватнае агульным, спарадычныя пробліскі мастацтва ў жыцці назваць "сознательным искусством жизни". Хёйзінга падае шырокую панараму...
Цмок: Там няма цмокаў!
Троль: ...даволі шырокую. Каханне. Рэлігія. Мастацтва (візуальнае супраць тэкстуальнага). Побыт. Смех. Смерць...
Хобіт: Аліўе...
Эльф: Трызніць!..
Троль: Цытуе... Імкненне вывесці формулу духу з пэўнага набору прадметаў вядзе да непаслядоўнасці і супярэчнасцяў, на чым лёгка спаймаць гэтага...
Гном: ...гхыра...
Троль: ...ён аднолькава верыць супрацьлеглым фактам з выпадкова захаваных дакументаў, усім рэкам пралітых слёзаў, колькасці пададзеных страваў, забітых ворагаў ці спакушаных дзеваў, а між тым сам піша, што "об отсутствии критицизма и легковерии настолько явно говорит нам каждая страница средневековой литературы, что нет смысла приводить примеры".
Гном: Ну... якраз пра дзеваў там... лыцараў... было няблага! Раман пра розу я б... ілюстраваў... у камені... зноў жа карнавальныя шэсці, "представления с обнаженной натурой"... Іератычна... (Троль падымае кулак.) Эратышна, я хацеў сказаць...
Хобіт: Ён сам!!! Сам піша фэнтэзі!!!
Эльф: Ёпта!.. Цытуе?
Троль: Трызніць... Але слушна! "Двор і царква - гэта яшчэ не ўсё жыццё эпохі", аднак артэфакты належаць пераважна двару і царкве, адпаведна высновы пераважна належаць артэфактам (а як зрабіць высновы без артэфактаў?). Дык ці рэальная эпоха перад намі? Толькі ў адносным набліжэнні, фэнтэзійна. Матэрыял спакушае, але якое нахабства трэба мець, каб сцвярджаць: "Разница между летом и зимой ощущалась резче, чем в нашей жизни, так же как между светом и тьмой, тишиною и шумом"! Якое нахабства або якое візіянерства?..
Гном: Не выражайся!
Эльф: Гхыр вашу за масаракш!
Хобіт: Есці ці не есці... (Усе глядзяць на хобіта.) Есці нам... (Усе глядзяць на хобіта яшчэ больш інтэнсіўна. Хобіт спаўзае пад стол) Есці нас... (Цмок зацікаўлена пасоўваецца бліжэй да хобіта.) Ёсць мы ці не ёсць - вось у чым пытанне!!!
Усе ўздыхаюць, згодна выгукваюць, ківаюць.
Троль: Экзістэнцыя - галоўнае пытанне...
Голас з-пад стала: ВАС НЯМА НІ Ў АДНЫМ ДАКУМЕНЦЕ!

Падае цьма, у ёй паступова знікаюць каляровыя бурбалкі, з мяха выбіраецца стылізаваны Хёйзінга.

Хёйзінга: УА-ХА-ХА! Гэта маё Сярэднявечча! Цяпер яно будзе толькі такім!!! І там няма цмокаў! Няма эльфаў! Няма гномаў і троляў!!!! УА-ХА-ХА!
Апошнія бурбалкі кружляюць вакол Хёйзінгі.
Голас эльфа: Ёпта!.. Вось гхыр!
Голас гнома: Гэтая нудзяціна не будзе прадавацца! Зуб даю... цмокаў... ну, хобітаў...
Голас хобіта: Паўтары тысячы зносак!..
Голас троля: Рызыкоўная для папулярнай кнігі фраза "литература, с нашей точки зрения, выглядит скучной и утомительной", сказаная на нейкай асабістай густоўнай падставе, абавязкова будзе паўтораная беспадстаўна масамі дылетантаў.
Голас гнома: Які зануда будзе гэта чытаць! Гістарычна-эратычную драму - так! Фэнтэзяціну - так! Піплу трэба толькі сэкс, смерць, коцікі!!!
Голас хобіта: Безнадежная поверхностность, мишура стилистической орнаментики, слащавая романтика, подержанная фантазия, рассудочное морализирование... варварское великолепие, причудливые и перегруженные формы, немощное воображение...
Голас троля: Тое, што інспіруе наратараў, паўстае супраць рэальнасці. І белетрыстыка заўсёды пераважыць мазаічную дакументалістыку.

У цемры малююцца абрысы цмока, які праглынае Хёйзінгу.

Цмок: Там няма цмокаў! (Рыгае)
Голас гнома: Нас больш! Мы вечныя!

Чем больше живу, тем чаще задаюсь вопросом, почему добираюсь до хороших книг всегда лет этак через 5, а то и больше, после того, как впервые решила прочесть. Тут аналогичная ситуация: иду к "Осени" с первого курса универа. Его закончила и до неё дошла))
Хёйзинга поражает охватом эпохи и географии. Ему приходится поднимать просто огромное количество источников, каждый из которых он далеко не единожды цитирует. Он берётся за исследование практически сфер жизни и, что особенно примечательно, анализируя, не уходит в бездушность, а пытается "оживить" Средневековье, пытается передать способ мышления тогдашних людей, как бы ставя читателя на их место. Я скажу банальность, но это действительно обязательно к прочтению каждому человеку, который имеет желание называть себя культурным.
Единственным более или менее серьёзным затруднением при чтении книги в электронном виде (за исключением случаев онлайн) является просмотр комментариев, которые находятся в конце. Пропускать их чревато потерей понимания, о чём вообще речь или почему так что-то там происходит. С другой стороны, книга настолько маст-хэв, что лучше бы держать в руках печатную. А лучше рукописную :))) для аутентичности.
В чём, кроме размаха, Хёйзинга молодец? Он умеет правильно структурировать. Глав довольно много и они не очень большие, благодаря чему в каждой помещено размышление, касающееся определённой темы. Даже в тех случаях, где границы особенно расплывчаты (ибо просто расплывчаты они везде), он умудряется найти водораздел, но одновременно всегда напоминает о взаимопроникновении разных областей культуры друг в друга в этот период.
Примечательно и то, что "Осень" написана очень доступно. Конечно, она требует довольно широкой эрудиции (но у нас-то и гугл есть), но нельзя отдать должное и автору, который хочет, чтоб его идея дошла до читателя без возможных домыслов. Его язык достаточно прост, за исключением пары глав, где он уходит в очень уж далёкие философские сферы. Кроме того, благодаря ему, история становится действительно живой. Не пугайтесь, если после прочтения вдруг словите себя на мысли, что внезапно думаете о Людовике Орлеанском или Иоанне Бесстрашном, которые раньше в Вашей голове не так уж часто появлялись. Такой побочный эффект.
"Осень" надо бы перечитывать, как минимум, для освежения памяти, для того, чтобы в очередной раз почувствовать интерес к этому времени заката загадочной эпохи, времени театральности рыцарства и истинной веры, пышности двора и общей безысходности, времени непридуманных контрастов, искренней чувствительности и искреннего жестокосердия.
Одна из тех книг, о которых не нужно писать; которые нужно читать.

Если я читаю нон-фикшн в электронном виде, конечная его оценка сводится к тому, захочу ли я купить его в бумажном виде или нет.

Хёйзингу я читал именно в электронном виде. Это делает ужасно неудобным переход к источникам и примечаниям, так что бумажную книгу я заказал, но пока не забрал. Меня всё время что-то останавливало, когда в обеденный перерыв ноги так и несли меня к ближайшему пункту доставки.

Жан Фуке. Антверпенская мадонна (1450). Картина обсуждается в книге

В своё время наш широко известный Shishkodryomov довольно забавно троллил какого-то наивного читателя, искавшего для себя ответа на вопрос жизни и смерти – как правильно готовиться к прочтению некоторых книг? Что именно читать до? В ответ на это Shishkodryomov к какому-то опусу приложил список из пары сотен наименований, начинавшийся с Библии и уходивший в невероятные дебри схоластики и казуистики, что было воспринято адресатом с благодарностью. Нельзя сказать, что Хёйзинга требует от вас чего-то подобного, но знание общей канвы позднего Среднековья вам понадобится.

Ибо «Осень Средневековья» отнюдь не нарративная история. Здесь нет ни прямолинейного изложения, ни вообще последовательности событий. Его книга – попытка поймать неуловимое, схватить за хвост философию истории, понять взаимосвязи всего и вся. В этом, пожалуй, её прелесть, в этой тотальности, всеохватности. Что-то подобное пытался сделать в своей епархии Фернан Бродель несколько позже, в своих трёх томах Материальной культуры , только Хёйзинга пытается связать именно что нематериальное.

Портрет четы Арнольфини, Ян ван Эйк, 1434. Картина обсуждается в книге

Книга вышла в 1919 году, после только что ставшего историей коллективного самоубийства Европы. Это не могло не сделать взгляд автора, направленный в прошлое, довольно мрачным. Перед нами какой-то выморочный мир, в котором всё потеряло содержание, оставшись лишь формой. Вера вроде бы пронизывает всю жизнь человека, церковь вроде бы наконец победила, насытила собой всё, но в этой победе – её поражение, ибо такая повсеместность утомляет людей и смыслы искажаются, профанируются и обесцениваются. Именно в понимании, в анализе этого диалектического перехода сила книги.

Слабость же её в том, что автор слишком много рассуждает и приписывает. Нет, он крайне осторожен и совсем не злонамерен, однако же слишком зыбка почва у него под ногами. Крайне трудно верить ему на слово в том, что думали и чувствовали персонажи этой колоссальной драмы времён. Контраст нельзя не почувствовать, если ты уже что-то читал об этих людях. И о devotia moderna, и о Великой Схизме, об Эразме и Виклифе. Есть у меня хорошая нарративная книга об этом - Reformation: Europe's House Divided , контраст очень уж заметен.

Гентский альтарь, фрагмент, Хуберт и Ян ван Эйк, 1432. Объект обсуждается в книге

Сама манера изложения, суховатая и перескакивающая, напомнила мне книгу отечественного классика историографии Средневековья – Арона Гуревича . Правда, он выглядит достаточно бледной тенью Хёйзинги.

Наш голландский специалист твёрдо встаёт на землю только тогда, когда от разжёвывания представлений о рыцарской чести и образов иерархии переходит к искусству. Тут его мысль течет куда быстрее, а примеры становятся намного занятнее. Это не упрёк другим главам, без них портрет времени не был бы полон, да и историк сильно ограничен источниками, это просто данность. Но и превосходство глав об искусстве – данность.

Огромное спасибо Хёйзинге за рассказ о ван Эйке. Я знал о нём понаслышке, но теперь он куда прочнее войдет в мой личный пантеон. И не только он. Сам Хёйзинга настаивает, что позднее Средневековье было миром визуальной культуры, так что не удивляйтесь обилию иллюстраций к этому отзыву. Кстати, в этом контексте разговоры о наступлении нового средневековья не лишены основания – наша с вами культура стремительно утрачивает свою литературоцентричность и скатывается к примату визуального прямо у нас на глазах. Все эти демотиваторы, гифки, видеообзоры и прочая – шаг назад, к средневековью, к отсутствию прогресса и бесконечному тиражированию деталей (каюсь, сам в этом грешен). Да и зверства постоянно идущих войн всех против всех как бы намекают нам…

Несмотря на сильное впечатление, которое сумел оставить автор, несмотря на всю убедительность его рассуждений и мощь посыла, я так пока и не решился забрать бумажную книгу. Не в том ли дело, что с современной точки зрения она слишком мрачна?

Урок №1. Совершенствуйте свои знания
Мы ничего не знаем о Средневековье. Кажется, эта мысль преследовала меня на протяжении почти двух недель, пока я читала книгу. Серьёзно, как бы вы ни любили эпоху, сколько бы художественных книг о ней вы ни прочитали, ваши познания вряд ли возможно сопоставить с поистине энциклопедическими знаниями автора. В своем труде он последовательно анализирует различные аспекты быта, мировоззрения и интересов средневековых жителей, и на каждый исторический факт приводится несколько примеров из многочисленных хроник, жизнеописаний, мемуаров, легенд и т.д. со ссылками на источники. Сложно даже представить тот титанический труд, который был вложен в эту работу, и тот грандиозный объём информации, который переработан автором.

Урок №2. Увлекайте мастерством рассказчика
Не уверена, чьих заслуг здесь больше - автора или переводчика, но этот в общем-то по сути исторический трактат написан весьма живо и захватывающе. Возможно, эффект достигается за счёт обилия вставных историй, самых разнообразных как по сюжету, так и по настроению. Здесь и благородные рыцарские обеты, и романтические любовные переживания, и тяга к прекрасной жизни, и упоение страданиями и смертью, и многое, многое другое.

Урок №3. Тренируйте память
Стыдно признаться, но после прочтения я вряд ли смогу воспроизвести хотя бы десятую долю всей информации, заключённой в книге. Огромное количество не связанных друг с другом имён, легенд, историй, отсылок к различным исследованиям и учёным, многочисленные теории и научные трактовки...с одной стороны, такое обилие информации восхищает, с другой - отчасти шокирует. Пожалуй, этот вывод - первая причина того, что я не оценила "Осень" более высоко.

Урок №4. Включайте воображение
Увы, но лично мне так и не удалось действительно погрузиться в атмосферу Средневековья, хотя авторское предисловие обещало совершенно потрясающий антураж:

К сожалению, мне так и не удалось посмотреть глазами писателя и увидеть Средневековье таким, как он обещал. Всё-таки в художественной книге создать (и передать!) атмосферу намного проще. Кроме того, слегка мешало то, что автор, систематически сравнивая Средние века и современность, регулярно напоминал о том, что эта эпоха давно осталась в прошлом:

Урок №5. Будьте внимательны
Добавляя "Осень Средневековья" в список "хочу прочитать", я, честно признаться, браться за нее в ближайшее время не собиралась. Надо же было рандому KillWish выбрать именно эту книгу! С другой стороны, если бы не игра, вряд ли знакомство с книгой состоялось, так что жалеть не о чем)

Эта историческая книга читалась, как роман, наполненный фантастическими персонажами и макабрическими пейзажами. «Осень средневековья» - книга упадка и книга детства одновременно, упадка средневековой эпохи и детства современного человека. Атмосфера XIV-XV веков, предшествовавших Возрождению, полна противоречий, сильных эмоций и бессильных жестов. Книга Иохана Хейзинги – это попытка реконструкции духа этой эпохи, который стоит за сухими фактами и датами. Это книга о людях, о том, чем они жили, чем вдохновлялись, над чем плакали и смеялись, во что верили.

Гротеск – самое подходящее слово для конца средневековья, то, что нами сейчас воспринимается как абсурд, было их нормальной жизнью. Это страсть, это двойственность, детская наивность и ужасающая жестокость. Они с одинаковой экспрессией молились богу и потрошили ближнего своего, после чего опять молились богу и плакали в умилении от речей проповедника. «Когда прославленный Оливье Майар в 1485 г. в Орлеане произносил свои великопостные проповеди, на крыши домов взбиралось столько народу, что кровельщик, услуги которого оказались необходимы, представил впоследствии счет за 64 дня работы». И эти же люди с не меньшим воодушевлением бежали смотреть на казни, превращенные в красочный спектакль, в котором безумны были все. Осужденные каялись и ставили себя в назидание, они прощали и в слезах лобызали палачей, а зрители рыдали вместе с ними. Если казнили знатного человека, то обычно это обставлялось с необычайной пышностью, присутствовали все его регалии, богатый ковер на эшафоте означал уважение к статусу казнимого. Наказано могло быть и тело уже умершего человека, так голова мэтра Одара де Бюсси была извлечена из могилы и выставлена на рыночной площади Эдена по приказу Людовика XI. Король таким образом рассердился на своего подданного из-за того, что тот отказался покупать место в парламенте (места продавались богатым буржуа насильно, это был способ пополнить казну). Мало того, наглец умудрился еще и умереть вскоре после этого, поэтому разгневанный король в отместку надругался над его трупом.

Дальше...

Вообще, отношение к телу, как живому, так и мертвому в те времена было по нашим меркам диким. С одной стороны, тело считалось презренным предметом, удел которого – тлен. С другой стороны, этому самому предмету придавалось чрезмерно большое значение, особенно, если это тело принадлежало святому или царственной особе. В Средневековье была обычной практика расчленения тел святых и королей для превращения их в многочисленные реликвии, прямо волосы шевелятся от того, что творили эти набожные люди: «До того как тело скончавшейся св. Елизаветы Тюрингской было предано земле, толпа ее почитателей не только отрывала и отрезала частички плата, которым было покрыто ее лицо; у нее отрезали волосы, ногти и даже кусочки ушей и соски».

Как странен этот мир, напоминающий пышно убранное кладбище. Образ смерти витает над ними. В позднем средневековье появился макабрический жанр, это изображения, стихи, связанные с тленностью всего земного, в которых смерть показывалась во всем безобразии тления – пляска смерти. В Париже очень популярным местом было Кладбище невинноубиенных младенцев, где фоне сложенных в груды черепов (тела выбрасывали из могил, чтобы дать место для новых захоронений) и длинных галерей, расписанных макабрическими картинками, читали проповеди бродячие проповедники, назначали встречи влюбленные, бродили нищие и просто прогуливались почтенные горожане.

И как противовес всему этому – невероятная, не знающая пределов пышность. Красота и богатство церквей, поражающих сверканием и яркостью красок, блистательные придворные церемонии, великолепные процессии по время праздников, золото и блеск драгоценных камней. Это одна из самых вычурных эпох. Это поздняя, «пламенеющая» готика в архитектуре, для которой характерен летящий кружевной стиль украшения возносящихся вверх башен, это пестрые витражи, это излюбленный красный цвет, это чрезмерная детализация в живописи, это доведенная до абсурда изысканность этикета, самые невероятные наряды знати, неестественные, неудобные, превращающие тех, кто их носит, в неуклюжих кукол. Средневековому мышлению не была свойственна абстрактность, поэтому все они облекали в зримые образы и наделяли символичностью. Они не понимали середины, их жизнь была какой-то странной пляской между предельной радостью и смертным отчаянием, между зверской жестокостью и слезами умиления. Именно к людям этой эпохи лучше всего относятся слова: «Прости им, ибо не ведают, что творят».

Они не ведали. Они жили в постоянном страхе: насильственной смерти, осуждения, вечных мук. Образ дьявола с распростертыми крыльями парил над их душами, и они не знали, как избежать искушения. Инквизиция, охота на ведьм зародились в XV веке, именно к этому времени все грехи мира персонифицировались в образе Дьявола, он подстерегал на каждом углу, он мог принять любое обличье, даже поманить ложным благочестием. Труды богословов того времени полны ужасов и мерзостей, они не жалеют красок для описания адских мук и дьявольских проделок. Эта бездна засасывает, из нее нет спасения, люди бросаются в церковь и исступленно молятся, они каются, молят о спасении, они бичуют себя, утонченные светские дамы носят под платьем власяницу и спят на голом полу, тираны, пролившие моря крови, предаются посту и молитвам в монастырях. И также внезапно от оплакивания крестных мук Христа и умиления Божьей матерью они бросаются в море страстей и грешат с еще большей силой. Позднему средневековью свойственна какая-то неподдающаяся описанию жадность, жадность жизни, богатств, животного наслаждения, но она не ведет к накоплению. Награбить – и раздать нищим, промотать, раздарить и удариться в новый грабеж, а потом каяться. Они не знают нежности, не ведают тишины и жаждут спасения.

Хейзинге удается передать этот мир со всеми его красками и достичь какого-то гармоничного баланса между беспристрастием историка и личным отношением. Он говорит о жестокости и об ужасах позднего средневековья, но, в тоже время, в его строках сквозит любовь, подобная любви творца к своему творению. Ведь, в каком-то смысле, Иохан Хейзинга сотворил для своих современников и для потомков XIV-XV век заново, он был одним из первых, кто взглянул на историю человека, а не на историю событий. Он оживил тех людей, которые для исторического процесса лишь единицы, включая даже королей, и они исполнили перед нами драму своей жизни. Здесь стоит упомянуть о языке, он так красив и образен, так изящно выражены мысли, так точно обрисованы портреты, что порой это создает просто какой-то волшебный эффект присутствия. Слышен звон колоколов и храп лошадей, ноздри щекочет запах роз, смешанный с тленом, и перед изумленными глазами читающего, как в карнавальной пляске, один за другим проплывают короли и епископы, нищие и богомольцы, прекрасные дамы и их рыцари. Это потрясающая книга, умная, интересная и красивая. Рекомендую всем, кто любит историю.

Начало этой книги — по сути своей скорее являющейся научной или хотя бы научно-популярной (впрочем с популярностью я, возможно, погорячился), но скорее это теперь назвали бы монографией — было довольно интересным: с давних лет люблю всякое историческое и околокультурное. Однако эта интересность скоренько сошла если не на «нет», то вместо полноводного бурливого потока превратилась в полуиссохший вымученный ручеёк — вязкая плотная манера изложения изученного и исследуемого материала напрочь исключила возможность вникать в написанное привычными приёмами скорочтения, отчего усталость вперемешку с сонливостью наваливались довольно быстро. И моё книгофилское естество начало было томиться в попытках не только ухватить за хвосты все содержательные аспекты, но ещё и подсчитывать, в какие сроки я закончу экскурс в историю, если буду продолжать внимать книге со скоростью улитки на склоне. И вот эти отвлечения на совсем не высшую математику отвлекали ещё более, чем скучность изложения, и я совсем уж было пал духом, как вдруг поймал себя на том, что уже довольно давно ощущаю исходящий с книжных страниц странно-знакомый запашок узнавания, скрашивающий скучности и томительности. «Да нет, я точно помню, что не читал эту работу Хёйзинги» — уговаривал я сам себя, но ощущение дежавю никак не исчезало — мало того, оно, наоборот, прибавляло в сочности и колоритности, превращаясь из смутного полунамёка в припоминание и соотнесение с чем-то давным-давно знакомым и назубок помнимым... Вспомнил!..

Вспомнил!..

На самом деле, для того, чтобы успешно написать какой-нибудь более-менее правдоподобный средневековый роман, непременно нужно было бы сначала прочитать эту книгу. Потому что роман Хёйзинги по сути является подробнейшей и подетальнейшей инструкцией к матрице позднесредневекового мира. Матрицей, с которой такой позднесредневековый мир можно было бы штамповать, не особо подвергая его дальнейшей обработке — шлифовке, притирке, шабрению, юстировке и всем прочим доводочным операциям. Ибо за какую сторону жизни в те позднерыцарские времена ни возьмись, а у Хёйзинги она тут как тут — не позабыта-позаброшена, но расписана со всеми смысловыми и антуражно-абрисными нюансами. Внешний вид разных населенческих слоёв? Их образ жизни — хоть духовно-церковной, хоть бытовой и повседневной? Верования и религия? Искусство и реальная жизнь в их взаимопроникновении и взаимодействии: литература, живопись, скульптура и архитектура? Рыцарские метания по европам и ближним востокам, иерусалимам и византиям, выхолащивание рыцарства как понятия и сути? Мода мужская и мода женская? Взаимоотношения полов; любовь плотская и любовь возвышенная, эротизм и отношение к женщине? Стратификация и классовая структура общества? Обрядовость и избыточная пышность жизни верхних и знатных? Пасторальные тенденции и уход от реальности? Вторя Гоголю, впору воскликнуть изумлённо: «Чего только нет на этой ярмарке, было бы рублей тридцать, но и их бы не хватило, чтобы всё купить».

Но ведь вы, небось, недоумеваете, что это за интригу тут создаёт комментадор-рецензент, написав в конце первого абзаца восклицательное «Вспомнил!» и далее ни полусловом не упомянув о том, что же именно ему вспомнилось? Не поверите — роман своих любимых социально-фантастических авторов Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом». Потому что уж слишком велик соблазн дать всем этим средневековым исследованиям Хёйзинги подзаголовок «Страсти по Арканару» — уж больно точно совпадают не только атрибуты внешнего мира обеих книг, но и сама тягостная атмосфера всеобщих страха и несвободы, насилия и упадка нравов, сочетание пышного великолепие одежд и увечно-убогого скудоумия внутреннего мира, царящего в людях той эпохи. И при чтении глав «Осени средневековья» порой так и слышался звон шпор шагающих по тесным кривым арканарским улочкам благородных дона Руматы Эсторского и барона Пампы, а где-то совсем рядом с ними ухмылялись ночные волки Ваги Колеса и строили и сдваивали свои тяжёлые мрачные ряды чёрные монахи дона Рэбы... От всего этого внезапного подселения чтение вместо тягомотной обязанности превратилось в конце концов в увлекательную игру — «А как бы повёл себя дон Румата в той или иной описываемой Хёйзингой ситуации?», — пытался сообразить я, а на заднем плане уже стояли и скорбно смотрели мне в глаза Кира и Уно... Так что совсем не удивлюсь, если окажется, что Стругацкие перед написанием своего средневековья читали-таки Хёйзингу!

Но другая ассоциация вылезла уже совсем других толка и сути. Все эти аналитические описания и копания оченно мне напомнили анатомические операции с человеческим телом, выполняемые либо начинающим и потому неопытным анатомом, либо вообще неким инопланетным исследователем, который, нимало не сомневаясь в своём праве, схватил живого человека и, распялив его на препарационном столе, пластает корчащееся тело на органы и члены, цокая своим инопланетным языком (или что там у него вместо этого имеется) и покачивая своей инопланетной башкой. Но вот, доведя эту анатомо-аналитическую процедуру до конца, наш незадачливый анатом-препаратор начинает складывать и сшивать всё в обратном порядке, а потом получает вместо бывшего живого человекообразного то, что называют кадавр вульгарис или в лучшем случае чудищем-детищем доктора Франкенштейна. Вот точно так и я попробовал сложить все детали представленного нам анатомом Хёйзингой паззла и живого человеческого общества конца XIV – начала XV веков не получил. Паззл сложился и картинка сложилась, но получилась именно картинка — застывшая, обездвиженная и плоская. Точно такая, какими выглядят люди на картинах художников той поры. Хотя... ведь никто и не обещал погрузить читателя в недра живого общества позднего средневековья...

Как-то на лекциях мы коснулись Хейзинги, и преподаватель рассказала нам трогательную историю о том, как во времена ее студенчества в городе впервые появилась его «Осень Средневековья» (в библиотеке, конечно, а не в магазинах), и чтобы получить возможность прочитать заветную книгу, нужно было дожидаться полгода, такая большая была очередь. Дождавшийся и прочитавший считался счастливцем.

Меня же творчество Хейзинги как-то не заинтересовало (основная идея «Человека играющего» насторожила), однако когда я в магазине ткнулась носом в этот объемистый том, и в памяти всплыл рассказ преподавателя, сил удержаться не достало. И хорошо!

Хейзинга задумал описать Средневековье в период своей зрелости, ровнехонько перед тем, как оно начало отживать свое, хотя и нельзя точно сказать, когда это случилось; под его пером возникают быт и нравы того времени, не столько с исторической точки зрения, сколько с духовной – это не перечисление фактов, а попытка заглянуть в мир средневекового человека – короля, бедняка, церковника, рыцаря. Для этого приводятся разнообразные примеры из литературы (описывающие зачастую очень забавные и любопытные ситуации), много стихов и песен, предметов искусства и – фантастика! – здравого смысла. Отталкиваясь не от исторических причин и следствий, а представлений обычного человека своего времени, Хейзинга умудряется показать эпоху так глубоко, как не способен ни один исторический труд, перенасыщенный фактами. О многом, конечно, приходится лишь гадать, предполагать, как и всегда, когда речь заходит о давно прошедших временах, но автор вполне это признает, что лишний раз делает ему честь.

А еще у него потрясающий стиль изложения. Простой, но емкий, насыщенный, азартный и в то же время теплый – сразу заметно, что человек увлечен взятой темой, погружен в нее до предела, хотя и без фанатизма. Впрочем, выделяются кое-какие моменты, например, зачарованное прямо-таки отношение к ван Эйку и мертвая хватка, с которой автор вцепился в «Роман о Розе», но, поскольку помимо этого упоминается множество других людей и их работ, иллюстрирующих свое время, упрекнуть в этом язык не повернется. Материал, предоставленный книгой, действительно большой. Хотя, хочется еще сказать, что призраки «Человека играющего» тут таки витают. Но это не страшно, вполне к месту.

И отдельное спасибо издателям: оформление книги отличное – как снаружи (так и просится сразу на полку), так и внутри, количество комментариев, очень, кстати, подробных – головокружительно.

В общем, книга со всех сторон оставила самое приятное впечатление. Всем интересующимся историей, а, особенно, означено эпохой, настойчиво рекомендуется!