Полубрат

"Сколько же у нас лиц, мы всё время надеваем новое, мы таскаем с собой столько лиц и имён, сколько можем унести."

Когда предстоит браться за книгу в почти восемьсот страниц, ты очень и очень надеешься, что у тебя к ней ляжет душа и отведённые на неё часы не окажутся потраченным в пустую временем.

Полубрат – многоплановая семейная сага в жанре скандинавской нуарной драмы. Повествование ведётся от лица главного героя, Барнума Нильсена, по профессии сценариста. Поэтому и стиль написания выдержан в манере машинописного сценария: короткие предложения, сплошной текст, названия глав, прописанные маленькими буквами, отделены от текста лишь жирным шрифтом и скобками. Но какой блистательный получился сценарий!

Произведениям скандинавских авторов всегда присущи некая севереая мрачность и ощущение безысходности. Не избежало этого и данное произведение, овеянное неудачами расколотых жизней и глухой тоской по несбывшемся мечтам. По ощущениям вся книга похожа на затяжную депрессию. Но депрессию мрачновато-стильную, метафорически эффектную, ошеломительно откровенную в своём литературном обнажении и не лишённую чувства юмора в стиле похмельного нуара.

Роман повествует о жизни одного норвежского семейства из Осло. Повествование, начавшееся с конкретной даты 8-го мая, охватывает почти сорок лет. Именно 8-го мая 1945-го года, в День Освобождения, молоденькая Вера Эбсен была изнасилована на чердаке собственного дома. Помимо глубокой психологической травмы, заставившей её онеметь на девять месяцев, от проишествия на чердаке у Веры остался ребёнок. Мальчик родился в такси по пути в больницу, и таксистом же был наречён Фредом, что в переводе означает "мир". Но "мирного" у Фреда оказалось только имя. Не желанный, но горячо любимый всеми женщинами семьи – мамой Верой, бабушкой Болеттой и прабабушкой Пра – Фред рос поразительно угрюмым, мрачным и неуправляемым ребёнком. Пожалуй, его сердце лишь немного оттаяло, когда через восемь лет Вера, выйдя замуж за сомнительного коммерсанта, родила второго сына, которого назвали чудоковатым именем Барнум.

Эта монументальная сага прежде всего о непростых, болезненных, порой тягостных отношениях между двумя братьями. Объединённые невидимой нитью кровного родства и тяжёлой привязанностью, они всё же являются неотъемлемой частью друг друга. Даже если, случается, не видятся двадцать восемь лет и шестьдесят дней.

Но эта сага также о любви без границ и дружбе длиною в жизнь, об одиночестве в толпе и погоне за тёмными призраками прошлого, о невозможности убежать от себя и рухнувших в пропасть небытия ожиданиях. Здесь будут чемодан с апплодисментами из бродячего цирка Мундуса и ветряные мельницы на продуваемом морскими ветрами острове Рёст, жёлтый "бьюик-роудмастер", на узком повороте около Фрогнерстера изменивший судьбы шести людей, и кольцо с буквой "Т", замурованное на чердаке дома в квартале Фрогнер, письмо из Гренландии и роковой метательный диск со стадиона Бишлет, кресла N°18,19 и 20 из кинотеатра "Розенберг" и туфли конькобежца Оскара Матиесена. И это всё не предметы – это полноправные герои саги, повлиявшие или изменившие ход событий и судьбы участвующих в них людей.

Мда... совсем не этого я ждала, беря книгу жанра "семейная сага". Я, честно говоря, нахожусь в полном недоумении - о чем книга? за вот такое дают сейчас премии? Эти 640 страниц я мучила неделю. Именно мучила, потому что эта книга лично для меня - абсолютная пустышка, книга ни о чем, зато с кучей всяких пошлостей и прочего...
Начну с того, что меня раздражало на протяжении всей книги. Сводные братья.... Фред и Барнум - сводные братья. Да с какого перепугу мальчики, у которых ОДНА мать, стали сводными? Сводные - это когда и отец, и мать у детей разные! А Фред и Барнум - единоутробные! Родные они, ёшкин кот! Их одна мать родила! Почему никто из авторов, делающих подобную грубейшую ошибку, не удосужится хотя бы прочитать о понятии "сводный" в какой - нибудь энциклопедии, черт возьми?!
Далее. Книга начинается с изнасилования на чердаке, которое случилось 8 мая 1945 года. В результате этого изнасилования Вера забеременела и родила мальчишку. Спустя 4 года! она знакомится с Колесом, едет с ним покататься на машине и берет с собой трехлетнего сына. По дороге им встречается пара, молодожены, женщина беременна. И как только машины разъезжаются, буквально через пару минут эта пара попадает в аварию и ребенок у них рождается преждевременно. Ну и вот спустя половину книги это событие освещается глазами той самой пары. И указывается дата аварии - 8 мая 1945 года. Что? В смысле? Ведь Веру именно в этот день изнасиловали, она же только зачала! То есть только что зачатому дитю, который сидит в машине, уже 3 года? Растет не по дням, а по минутам? На дворе 1949 год уже! Кто - то из этих двух пар путешественники во времени???
Меня бесило все. Дурацкие воспоминания Барнума, непонятные взаимоотношения в семье, странный Арнольд, странный Фред, удивительно-странная Вививан, которая умудрилась изнасиловать Барнума, и хотя им всего по 12-13 лет, сделала это прям очень профессионально. А ребенок, который изнасиловал собаку? А идиотские тексты Барнума, которые якобы сделали его знаменитым? Какая - то психоделика.
Я не знаю за что этой книге присуждены премии. Может, я слишком глупа для столь высочайшего шедевра норвежской литературы, но если б я читала бумажный вариант - я б сожгла эту книгу и развеяла по ветру.

Она затворяется в молчании и остаётся нема ещё восемь месяцев и тринадцать дней. «Только не забудь выпустить голубя» были её последними словами.

С этой фразы началось мое восхождение на гору по имени «Полубрат». Весом в семьсот страниц, длиной в два с половиной месяца и двумя записями в библиотечной карточке.
Взявшись за эту книгу, я была воодушевлена, да и Nordisk Råds litteraturpris — это не хухры-мухры. После первых десяти-двадцати страниц мне захотелось закрыть книгу и больше никогда не открывать. Страшно. И Кристенсен погружает во мрак с первых страниц, никаких тебе поблажек.

Это сага. Настоящая САГА. С самыми премерзкими подробностями чужой жизни, мыслями, идеями, поступками, последствиями, которые я, возможно, совсем не хотела знать. Но читала, упорно и мужественно. Продиралась сквозь стиль Кристенсена обнажать диалоги, перетекающие в поток сознания, самым простым приемом – краткостью. Или еще лучше — молчанием. Это самое страшное. Гробовое молчание. Или молчание, когда вся боль собирается в клубок внутри тебя, и чтобы не выпустить ее, не дать ей разрастись — ты умолкаешь.

Это одна из немногих (если не единственная) книг, в которых настолько живые герои, что и обсуждать их не хочется, у каждого свои тараканы, и пробирает аж до мурашек, настолько мелкие подробности я знаю об их жизни. Причем если бы только об одном... Нет, я знаю обо всех, их сокровенное, их скелеты в шкафах, даже судьбу их соседей и вообще практически всех людей, хоть однажды упомянутых в книге. Это потрясающе и пугающе. Эта честность не дает шанса отвернуться — приходится широко открытыми глазами наблюдать за тем, как ниточки сплетаются в узор, который... ни к чему не приведет. Потому что к какому-то логичному и красивому концу все приходит только в сказках. А «Полубрат» — это жизнь. Жизнь не заканчивается с завершением главы.

Это боль одной семьи, нескольких поколений, неизбывная, преследующая их повсюду, у каждого своя.
Масштабная, драматичная, безысходная. Одна из лучших книг в моей жизни.

P.S. И меня тоже всегда "преследовала забота о том, как же астронавты, альпинисты, подводники, йоги и полярники справляют нужду."

Как хорошо, что есть ридер! Не буду я эту книгу перечитывать, хоть и великолепным языком она написана. Ну, а теперь уж скажу все, что думаю.

Пра и Болетта, я обвиняю сегодня вас! В первую очередь обвиняю в том, что вы трусливо закрыли глаза на беду, столь явно случившуюся с Верой на чердаке. Вы, горделиво презревшие перешептывания и осуждающие взгляды жителей города! Вы, с достоинством воспитывающие дочерей без отца! Что помешало вам, таким нежным и любящим, увидеть надругательство над растерзанным телом дочки и внучки? Почему вы позволили девочке замкнуться в своей беде? И почему она должна была вам подыгрывать в вашем лицедействе и имитировать месячные, старательно протыкая ножницами свой, молчаливо застывший в горе язык? Как вы могли отвернуться от нее в эти дни и, попивая «Малагу», осуждать Гамсуна и стараться быть как все!

И не правда, что время лечит.

Я уверена, что рубцы не были бы столь уродливы, заговори вы о насилии в первые же минуты возвращения истерзанной девочки в дом.

Да, время не лечит. Оно позволяет подобрать надежные замки к очередной комнате нашей памяти. Столь надежные, что мы не можем увидеть в претенденте на руку и сердце того, кто был причиной нашей беды.

Я вернусь к обвинениям. Пра и Болетта, вы, старательно сохранявшие письмо мужа и отца, почему помешали Барнуму быть счастливым? Его комплексы и пристрастия – чья в их формировании вина? Не вы ли старательно жалели Фреда, заталкивая младшего в тень брата, рожденного в результате насилия. Кто в конечном итоге оказался победителем и проигравшим? Кто из них получеловек, полубрат? Мне кажется, вашими стараниями оба оказались с приставкой «полу». Не потому что их мало любили. А потому, что слишком много драгоценного было скормлено монстру под названием «общественное мнение».

Вы забыли главное, к чему маленький Барнум пришел в первые же годы своего взросления:

Так почему же мы не можем лишний раз оказаться рядом с самым родным человеком и, просто улыбаясь, его обнять и поцеловать. Это не нормально, уходить навсегда из дома, не попрощавшись. И не Фред в этом виноват, а вы с вашим всегдашним полумолчанием.

Вы запутались в масках, и ваши дети видели только вежливость и полное соответствие нормам этикета. Вы и Веру тому же смогли обучить. Насилие, возможно, было забыто, но получили ли мальчики то, что называется домашним теплом? Каждая из вас замыкалась в собственной боли, каждая для себя находила спасательный круг выживания в ней. Но не мальчики.

Так вот, я лучше уж на этом остановлюсь. Но, если бы кто знал, как же мне хотелось всю неделю чтения этой книги одного: медленно и без наркоза, очень тупыми ножницами кастрировать этих гадов, спокойно живущих среди нас и столь же спокойно насилующих беззащитных девчонок.

Это не жестокость во мне говорит, а безнадежность. Потому что книга эта – реальнее не бывает. Семей с изломанными судьбами в мире очень даже много, просто не всегда мы хотим видеть их горе. А вдруг, чужая боль и на самом деле окажется заразной...

Какое шикарное начало нового флэшмоба! Конечно, я сама выбрала первым то, что люблю - семейную сагу, но такого сильного впечатления, честно говоря, не ожидала. Она захватывает с первой же страницы, заставляя задохнуться от возмущения и жалости - да что же это за ребенок такой, откуда это в нем?? И не отпускает до самого конца, держа все в том же тонусе и то чуть добавляя накала, то чуть прикручивая фитиль. Об этой книге здесь написано множество прекрасных рецензий, к которым трудно добавить что-то новое. И неудивительно - ведь голосами героев Кристенсена с нами говорит сама Жизнь. Эту сагу можно бы было назвать "Карлсоном наизнанку". Тоже - хмурая скандинавская столица, похожая городская атмосфера, так и видишь эти старинные каменные дома, квартиры, обставленные по принципу необходимости, а не роскоши, белье, сохнущее на чердаках... Но в "Карлсоне" - обычная жизнь, нормальная семья папа-мама-дети, школьные приятели, дни рождения, собачка в подарок, игры и шалости. А тут - все не так, все неправильно, неудобно, неуютно, не к месту и не в рамках... и тем не менее тоже - обычная жизнь. Такая, которая просто течет себе, как хочет, которую никто не пытается круто переменить и подчинить своим собственным желаниям...
Кристенсен создает невыносимые ситуации и таких же персонажей, но ему почему-то веришь. Ведь это все вполне возможно, не так ли? Он соединяет несоединимое (великий день страны и великую беду семьи) и оставляет этот союз жить в протяженности времени, заставив Фреда появиться на свет. У него нет плохих и хороших героев, негодяев и праведников, в них все перемешано, противоречиво и запрятано подальше от глаз людских, но мы-то знаем о них так много, едва ли не больше их самих! Их невозможно разложить по полочкам, они постоянно вытворяют что-нибудь, что мгновенно срывает с них ценник, который ты было пытался нацепить... А главное - они до невозможности живые и настоящие, за них переживаешь, им сочувствуешь почти всем... но расставшись с ними, испытываешь облегчение - потому что их жизнь морально изматывает больше, чем, может быть, даже своя собственная.
Книга замечательно написана и хорошо переведена, единственное, что я бы поставила в упрек - если название правильное, то в самом тексте постоянно встречается словосочетание "сводный брат", что не соответствует истине. Фред и Барнум - братья по матери, таких еще называют "единоутробными" (слово точное, хоть и далекое от эстетики).А сводные братья - это другое: когда мужчина, имеющий сына, женится на женщине, имеющей сына, вот эти дети и будут сводными братьями. Но это так - мелочи, сам же роман поистине восхитителен и велик.
Иногда, читая что-нибудь типа "Апельсиновой девушки" и злясь из-за потерянного времени, думаешь: ну конечно, а чего ты ожидала, о чем им там уже писать, этим скандинавам, в их социальном рае...И слава Богу, что потом все-таки встречаешься с Кристенсеном и его "Полубратом"!

Я наткнулась на эту книгу случайно. Бродила по магазину в поисках достойного чтива и вдруг увидела толстенную книжищу в разделе новинок. Странное название, скандинавская фамилия автора - для меня уже подкупающая комбинация. Открыла, пролистала, насколько позволял объем, и уперлась глазами в сплошную стену текста - какого-то необычного, немного надломленного, горьковатого, сумасшедшего... Думаю, всё, - моё, надо брать, и неважно,что стОит целое состояние.
Первое время, по университетской привычке, читала книгу с карандашом в руках, чтобы сразу выделять семиотически важные кусочки, а потом бросила это дело - слишком большой объем, некогда черкаться, надо читать и анализировать прямо здесь и сейчас.

Поразительным было начало - сцена с изнасилованием Веры показалась мне каким-то испорченным, вывернутым наизнанку библейским благовещением. Вся символика на месте - здесь вам и бьющий крыльями голубь, и отсеченное от остального мира пространство чердака, и зачатие, - но однозначно порочное, страшное, мученическое... От этого акта ожидать рождения спасителя не приходится, вот и появляется на свет Фред - не сказать, чтобы "антихрист", но и не антигерой, совершенно непонятный, сложный, балансирующий между категориями добра и зла персонаж. Данное ему имя, словно было призвано примирить борющиеся начала, т.к. "fred" означает "мир", спокойствие... Но он был не таков. Переменчив, неузнаваем, я то ненавидела его, то безнадежно влюблялась... Сам автор путался в показаниях и порой называл Фреда то блондином, то брюнетом, и от этого его цельный образ, который я пробовала построить в своей голове, еще больще крошился и ломался. Наверное, за это он и стал моим любимым персонажем. Угрюмый, независимый, словно сияющий какой-то странной темной красотой... И Барнум, и Фред оба попадают в категорию "полубратьев", как по признаку родства, так и по своим общим характеристикам.
Барнум. И снова всё начинается с имени. "Et barn" с норвежского переводится как ребенок, и мы видим, что мальчик уже сам не чувствует себя полноценным человеком, - он комплексует из-за маленького роста, он так никогда и не вырастет, останется ребенком в своих глазах и глазах остального мира. Он - такая же половина человека, как и Фред, - только тот, возможно, в силу своего темного происхождения, - человек с приставкой "недо". Барнум боится детства больше всего на свете. Это самое горькое, самое противоречивое время в его жизни, но это единственное, что у него есть. Мне навсегда врезался в память один из диалогов, когда Барнум стал уже взрослым мужчиной и перед ним и Вивиан возник вопрос о детях:
"-Я не хочу никого подвергать этому.
-Подвергать чему?
-Детству, мама..."

Именно там, в детстве прячется многое из того, что может питать нас радостью всю жизнь, а есть и то, что будет болеть и не излечится никогда.

Ах, и, конечно, добрая, милая Норвегия. На фоне старых историй о мореходах, между строк которых мы видим тени викингов, на фоне снегов и холодных ветров, персонажи растут, меняются, пытаются добиться от жизни признания, почему всё так. Мне повезло жить в Осло, - я переехала сюда спустя два года после прочтения книги. И теперь я хочу прочертить для себя маршруты передвижений Фреда и Барнума. Может быть, я пройду по их улице, побываю в тех же парках, где бывали они. Надо только вернуться к книге, поднять этот увесистый том, который теперь почему-то стал просто невыносимо тяжел...

И половины всего понятого и прочувствованного не пересказать в скромном отзыве, и я, скорее всего, просто сберегу оставшиеся мысли для себя, дабы не растрачивать слов и не выбирать кусочки смальты из этого мощного литературного панно.

Открывая книгу и предвкушая её сочную историю, которая подкрепляется отличными, хоть и слегка спорными рецензиями на данную семейную сагу, невольно думаешь о скором её занесении в разряд любимых и уже невольно перебираешь в памяти знакомых, кому можно будет с радостью и выполненным жизненным долгом отрапортовать об обязательном прочтении этого шедевра.
Перед глазами предстаёт история, сродни душевному триллеру, который рождаясь в душе однажды, потом всю жизнь ищет себе выхода наружу. Скользкий, местами резкий язык повествования время от времени режет слух и колет зрение своим чёрствым, скупым набором букв в том месте, где казалось бы должна быть хоть капля нежности, но её нет, здесь ей не место, нам открывается вся подноготная чёрной души, светлые чувства которой оказываются слишком чужды.
Получеловек, получувства, наполовину выполненный долг — вот, что скрыто в каждом члене, предстающей перед нами норвежской семьи. Они спасаются молчанием, самовольно заточают себя в глухие оковы тишины и чем сильнее и невыносимее им молчать, тем больше нам самим хочется кричать настолько истошно, что кто-то мог бы подумать будто мы плачем навзрыд. Оглушительная сила молчания нарастает с каждой строкой, отдельно взятой буквой, никто из героев не проговорится раньше отведённого тому срока и чем больше тишина разрывает нас на части, чем решительней и энергичней мы слышим всю её силу, тем больше мы отдаляем приближение звука желанного голоса, потому что молчание окутывает и уводит нас в мир отрешённости и смиренности. И вырываясь затем из него мы вместе с героями оказываемся на промозглых улочках, вдыхаем её жухлые ароматы, потираем руки от сковывающего нас холода, воротим носы от запаха рыбы, которым пропитано всё вокруг, испытываем скомканные и рваные эмоции, которые с таким самозабвением передал нам автор. Вместе с матерью мы будем более 20 лет ждать сына, пока тот будет искать начало, исток самого себя, вместе с Барнумом будем ощущать себя настолько низкими ростом, что с трудом нащупаем собственную возвышенность надо всеми. Ощутить и найти любовь в данной книге не легко, она умело спрятана, замаскирована под ненависть, безразличие и поступки, которые со стороны выглядят пресными, но ровно до того момента пока мы не раскусим их суть. Без усилий и напряжения всех наших сил и эмоций любовь не поддастся сама и так просто не выйдет из тени; придётся для начала почувствовать всю невозможность выражения полноты чувств глазами героев прежде, чем удастся нащупать её ростки.
И через всю книгу, через всю жизнь описанную на её страницах, неизменным окажется лишь одно: вечно будет пустовать столик у окна, заказанный семейством Нильсенов и так, увы, навсегда и окажется одиноким, не дождавшись своих героев.

Можно ли её записать в разряд любимых? — задумываюсь я, в итоге после прочтения. Лучшего ответа, чем фраза, пропущенная через всю сагу, пожалуй, и не придумаешь: может да, а может и нет.

Меня тошнит. Вот ей-богу, тошнит и всё тут. И возникает вопрос: а может ли книжка вызвать приступ гастрита? Ну, мы девчонки впечатлительные, так что, конечно, может. Мысль о том, что нехрена человеку с повышенной кислотностью жрать шти из кислой капусты, безжалостно вытаптывается как некуртуазная и слишком приземленная
Последние страницы романа выпили из меня все силы. Ненавижу читать про страдающих, бухающих мужиков. Ненавижу. Страдают только для того, чтобы нажраться, гавнюки. Мысль о том, что всё наоборот, беспощадно вытаптывается, как слишком жалостливая и сентиментальная, и генетическая память, держа в одной руке сковородку, а в другой скалку, встаёт во мне в полный рост

НО. Страницы про детство Барнума - прекрасны, и у меня даже нет слов, чтобы сказать об этом. Добрую половину книги мне хотелось взять этого неведомого прежде Кристенсена за лацканы, потрясти и завопить: "Как тебе это удалось? Как ты взял жизнь человеческую и препарировал, а потом воссоздал в мельчайших деталях? Как ты сумел так страстно, так нежно вести нас по этим заблудшим, неприкаянным жизням? Как ты смог поймать меланхолию и поселить её у себя на страницах, растворить её в семейной жизни, в школьных стенах, в дружбе, в любви? Даже море, даже небо у тебя с привкусом меланхолии, отчаяния, горечи. Но и радость, и счастье, и торжество запечатлены на твоих страницах. И они всегда смешаны - это долбанный дзен-буддизм по-скандинавски, инь и янь: в счастье всегда капелька горечи, в горе всегда отзвук радости."

Но страницы начиная со сценария "Откормки" - нет, не моё, как будто другую книгу стала читать. В последних двухстах страницах Кристенсен не лажает - он вываливает нам на голову термоядерный заряд тоски, атомный взрыв меланхолии, нейтронную бомбу безнадеги. Мальчишеская радость оставляет героя, коротышка Барнум вырос и взрослая жизнь накрывает его с головой. Нет, спасибо, в твоём детстве, Барнум, мне было неплохо, но, когда ты взрослый, нам с тобой не по пути.

Последняя 1/5 романа - это жалкая попытка подрасти до самого себя. Получится ли это у Барнума? А кто его знает? Для меня финал остался открытым.

Этот роман - сеть, он опутал меня, спеленал, и хрен его знает, сумею ли я из него выпутаться. Ere , спасибо, знаешь ли, я тебя ненавижу, но это один из мощнейших романов-потрясений этого года.

И особо, безмерно респектую Критсенсену за женские образы в романе. Пра, Болетта, Вера - невообразимо хороши.

Но теперь ей [Пра] надо научить Веру нести свою беду как славу, а боль — как букет, который распускается каждую ночь.

А теперь поговорю-ка я с Богом, как Пра, а то вдруг ему одиноко?
Господь всемогущий, дай этим скандинавам побольше солнечных дней, а то же читать их совершенно невозможно, а?

Браво.
Автор создал настолько многогранно-угольное произведение, что как только думаешь, что нашел основу, Мысль, прием на котором все держится, как он переворачивает повествование на другой угол, перекладывает на другой бок в духовке своей фантазии. И мы погружаемся глубже, глубже в полнейшую темноту, пока все воды мира, пока сам океан не взгромоздится на наши плечи.
Хочет ли он показать отношения братьев, или вечные проблемы отцов и детей, заглянуть под полог, занавеси с виду нормальных семей? О да, он будто сдернул стены с целой улицы и все семейные секреты, порывы, тайны и помыслы сразу десятков семей оказались как на ладони. Как в калейдоскоп можно смотреть на текстуру произведения: убрать пролог и эпилог - на первыйплан можно вывести одну сюжетную линию, верни обратно и вот уже все заиграло другими красками. То ли герои все застыли в тройном прыжке, то ли продолжают крутиться в цикличности жизни. Кстати о жизни... Может это книга о смерти и жизни или жизни и смерти. Или кстати о цикличности : что если все герои и сюжеты повторяют друг друга, только надевают разные маски?

И вся это монументальность, поистине эпическая для саги, преподносится с такой бытовой тонкостью! Нет, не от слова быт, а когда люди по-бытовому, простому принимают удары жизни снова и снова, и поднимаются и идут, делают свой тройной прыжок.
История 4,5 поколений одной семьи. Почти целый век. Век ожиданий, что есть целое искусство. Век в тени. У каждого своя тень.
Фред воюет с тенью отца, которого не знал. Боксирует до изнеможения, но тень не уходит. Она его половина.
Барнум в тени Фреда, своего брата. Туда он загнал себя сам. И следит оттуда за жизнью, монтирует свои воспоминания, превратив свой тенистый уголок в монтажерскую комнату.
Вивиан в тени и мраке дома , где выросла. Тень пришла с аварией искаверкавшей жизнь ее родителей.
Вера в тени своей трагедии, она потеряла смех в день, когда ее изнасиловали.
Болетта застыла на "Северном полюсе", там всегда есть холодное пиво и можно забыться. Она в тени телеграфа, что забрал ее здоровье, надежды карьеру и забыл.
...
Хватит. Пожалуйста. Хоть кто-нибудь остановитесь! Вы хотите любви, вы ссохлись без нее, но ведь вы есть друг у друга. Когда же вы об этом вспомните?