Том 2. Усмешка богов

А вот герой этого коротенького и яркого рассказа не усомнился. Известная притча, рассказанная на новый лад и с японским колоритом.

И на каждой спине виден след колеи

Мне кажется, это самая чудесная вещь из тех, что я прочел в этом году.

Произведения Акутагавы, что, впрочем, свойственно японской культуре, очаровывают своим минимализмом, доведенным чуть ли не вплоть до аскетизма. Это что-то простое и совершенное, но с каждым днем все более утрачиваемое в нашем чудовищнейшем современном искусстве. Как карандаш, когда берешь его в руки и восхищаешься четкостью форм и сознаешь, что это, возможно, самое великое изобретение человечества. Но тут же задумываешься; а когда ты вообще последний раз писал карандашом?

На самом деле, создать шедевр просто. Для этого вовсе не нужно хитроумных сюжетов, глобальных катастроф и нарочитых мелодрам. Достаточно вывести только одну фигуру человека. Страдающего, не находящего себе покоя, мятущегося по городу в окружении собственных страхов и демонов. И его больная душа отразит в себе весь ад человеческого существования. Ад, в котором порой так нестерпимо, а порой так приятно гореть.

Акутагава прекрасно понимает, выражаясь мерзким маркетинговым языком, свою аудиторию. «Его произведение могло найти отклик только у тех, кто ему близок, у тех, кто прожил жизнь, почти такую же, как он», – пишет про себя Рюноскэ в другом своем рассказе.

Роковые, предвещающие беду знаки, мерещащиеся в каждом предмете. Непознаваемый ужас, таящийся в темноте за шторами и обступающий пространство гостиничного номера, когда кажется, чтобы выжить, только и остается, что писать, писать, писать, дабы хоть как-то отвадить от себя злобных духов тьмы. Вечный неподотчетный страх смерти, невероятно сочетающийся с желанием как можно скорей умереть.
Конечно, все это может понять человек, только прочувствовавший такое сам.

И, господи, как же это все мне знакомо. Хотя я еще не умер, но мне кажется, что мы с Акутагавой уже находимся в одном аду.

Вот только зубчатых колес перед глазами я, по-моему, никогда не видел. Написал это и засомневался – а может, когда-то давно, в детстве?.. Образ чего-то подобного вертится, невольный каламбур, у меня в голове, но я не могу точно вспомнить это ощущение.

В любом случае, думаю, что когда-нибудь меня догонят эти колеса. И я буду никакой.

Отличная психологическая зарисовка обычного дня из жизни двух великих писателей, вполне согласуется с тем, что я читала о Толстом и Тургеневе в публицистических произведениях, только Акутагава несколькими художественными штрихами смог сказать больше. И веришь ему тоже больше - покоряет атмосфера достоверности и искренности - веришь, что, все так и было. Немножко иронии, побольше грусти и приятная развязка. И еще, читая, вспоминаешь некоторые эпизоды из своей жизни, жизни своих знакомых и оцениваешь их по-другому... более критично и более снисходительно - и сожалеешь, что иногда небольшие, не принципиальные размолвки ссорят и отчуждают близких людей.

Ай да Рюноскэ, ай да сукин сын.. Так написать, чтобы заставить читателя перечитать рассказ.. Да и не один раз, может.. Итак, что мы имеем?.. Во-первых имеем неоспоримые вещи - преступление (одно),очевидность, беспристрастность, истину. Во-вторых - любовь , ненависть, благородство, предательство.. А вот тут все перемешалось и отдано на суд читателю..Для себя я сделал предварительные выводы.. Прочитал два с половиной раза.. Надо еще посмотреть экранизацию..
P.S. А может надо просто быть японцем, что бы понять этот рассказ? А?

Медленные и печальные заметки о том, что наследственность неизбежна, грусть непреложна, а жизнь, естественно, отвратительно невозможная штука. Как небольшие остановки на намеченной дороге к концу, отсылки то к Руссо, то к Кокто. Всполохи запоздалых признаний и щемящая неудовлетворенность, горький давящий стыд за уже прошедшую жизнь.
Эти миниатюры могут опустошить, вот так ставят точку, так молкнет разговор.
Подводя самому себе итог перед самоубийством, автор оставляет произведение другу с то ли ироничной, то ли с освобождающей припиской: "Посмейся над степенью моего идиотизма в этой рукописи".