Собрание сочинений в 5тт.

Ты равен тому, кого понимаешь.

В присутствии Зубра молодые проходили труднейший урок - доблесть не в том, чтобы доказать преимущества своей идеи, а в том, чтобы отказаться от своих заблуждений, позволить себя опровергнуть, сдаться истине. Это бывает горько, но это единственная возможность остаться в строю.

Однажды я спросил у Симона Шноля: не обкрадывали ли Зубра, не присваивали ли идеи, которые он так беспечно высказывал любому? Шноль обрадованно подхватил:

- Стащить? Стащить можно часы с рояля, а рояль не стащить. Зубр иногда умолял - стащите! А никто не тащит. Говорят - слишком тяжело. Украденная вещь требует внедрения. В технике тащат то, что очевидно, что можно сразу пристроить. Мутагенез стащить нельзя.

На заседании, посвященном столетию крупнейшего гистолога Алексея Алексеевича Заварзина, вспоминали о его доброте, неутомимой заботливости, о шумной веселости и - о непримиримости к злу. О том, как после доклада О. Лепешинской, заполненного ненаучной ахинеей, Заварзин поднялся на трибуну и сказал: «Если бы студент мне показал препараты вроде ваших, выставленных к докладу, я бы его выгнал вон!» - и с раскатистым хохотом сошел в зал.

Все меняется -  трактовка, объяснение,  связи,  понятия гена, клетки, законов наследственности. Но есть вещи, которые остаются от ушедших учёных. Их нравственные поступки, их нравственные правила,  законы их порядочности. Это живёт -  в той же среде биологов,  например,-  долго,  удивительно долго,  передается от учеников к ученикам учеников,  составляет основу каждой «гильдии».  Зерна чести прорастают сквозь поколения, раздвигая камни, надгробия.

Как говорят,  учёные не меняют взглядов, они просто вымирают.

Явился на юбилей зубра Борис Степанович Матвеев, один из учителей Зубра. Борис Степанович вёл у Кольцова практикум по позвоночным. Вдруг он спрашивает при всех Зубра:

- Колюша мы хорошо вас учили?

- Хорошо, Борис Степанович.

- А скажи мне тогда, пожалуйста, как называются рудиментарные вены у млекопитающих, оставшиеся от рептилий?

Зубр засопел, насупился и выпалил:

- Vena azygos и vena hemiazygos!

Этого Борис Степанович не вынес, заплакал, и Зубр тоже умилился.

Академик Лев Александрович Зенкевич помнил Зубра ещё студентом. « Сочетание Зубра с Ляпуновым, с другими производило неожиданный эффект. Оба огромные дяди, глыбы, ходили почти молча,  понимая  друг друга без слов,- вспоминает С. Шноль.- Они напоминали мне древних ящеров. Я с опаской полоскался между ними. Они как два философа на картине Нестерова,  ход мыслей их связан со вселенной, верой, сознанием, идут, погруженные в молчаливый спор».