Собрание сочинений в 5 томах. Том 5. Зубр. Эта странная жизнь

Я до сих пор помню одну из лекций. НЕ саму лекцию. Инсайт на ней. Что-то про Вячеслава Иванова, башню, среды, Таврическую. Как они собирались и общались. Вот на "общались" у меня случился сдвиг. Как общались? Это же портреты. Вот есть черно-белый Бальмонт, а вот Сологуб. Между ними 20 страниц учебника и текстов. В смысле, общались? Как мы что-ли? Дружили-влюблялись-ревновали-писали? Сейчас кажется - глупость. А тогда для меня просто мир остановился. КАК?? Серебряный век, который я искренне не понимала. Из академических изданий с комментариями стали проступать лица и фигуры, и больше они не стояли истуканом, позируя на портрет в 3/4. Родился-женился-"похоронился" не "циферки", а чья-то боль, радость, слезы. Простое замечание стало откровением, изменившим отношение, расцветившим эпоху.
К чему это я. Эти же мысли я испытала при чтении этой книги. Только оживали другие люди.
Как давно я ее откладывала. Не то слово. Не "откладывала". Держала зарубкой в памяти с хэштегом "надо прочитать". 10 лет назад, перебирая на даче толстые журналы, наткнулась впервые. Аннотация, первые абзацы. Все эти десять лет я верила в то, что это худ. произведение, волны фантазии по мотивам биографии. Как же я была не права.
Есть такой тип телевизионных передач. Документальных. Где мы ходим вместе с героем, глубоким стариком, смотрим, общаемся. Плачем, встречаясь с близкими. С друзьями, коллегами - людьми, с которыми разделяли десятилетия. Объятия, анекдоты, оживает речь того времени, клички-словечки... глаза горят, молодые. "А помнишь? а Колюшу? а Лялька?? а ты сам-то? И он им, такой, говорит, заходите, дескать, в реку! докладчик по пояс, слушатели по горло, и тот-то, тот-то как! аж опешил!" И смеются. И плачут. А глаза горят. А сами - мастодонты ушедшей эпохи. И оп! монтаж! вставки. видео и фото, где молодые. И жизнь прям брызжет с экрана.
Лысенко, лысенковшина. Абзац в учебнике биологии, параграф в учебнике истории. Хотите, чтобы эти люди заговорили? Хотите оживить черно-белые портреты? Вот контекст! Вот эпоха. Вот точка зрения. (Бердяев-белибердяев, аж сердце йокнуло, здравствуй, Юрий Валентинович, здравствуй, любимый).
А с этим, хотите познакомиться? Вот, да, великий, ага, он самый, с большим текстом в википедии, с уставшим колесиком мыши на библиографии. Плоский? Он перестанет быть таким, попав в ключ жизни, в поток истории, в мицелий отношений. Ведь главное это отношения. Именно они останутся.

А в водовороте фигура. Зубр. Сложный. Многогранный. Спорный. Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский.

Вы знаете, кто это? Ученый, определивший пути развития нескольких направлений современной биологии.
Я не буду писать про родился-женился-"упокоился". Хватит. Хотите живого "Зубра" - читайте Гранина.
Книгу про Ученика и Учителя, про человека-миф, про характер и самобытность, про силу, которая "удерживает человека, не позволяет сдаться перед злом, впасть в ничтожество, потерять самоуважение, запрещает пускаться во все тяжкие, пресмыкаться, подличать".
А еще это книга-предостережение для всех нас, Иванов, родства не помнящих. И в бытовом ("изобретать велосипед"), и в эпохальном значении.

P.S. Всю жизнь собираюсь сказать лектору спасибо. И вот. Спасибо.
Р.Р.S. Близорукость. Рядом живу и не задумывалась, что Кольцово в честь Н.К.Кольцова.

Когда я открывал эту книгу, то не представлял о чём она, знал только, что там написано "что-то про учёных". Каково же было моё удивление, когда оказалось, что: а) эта книга не художественная, а документально-биографическая, б) тоже, как и недавно прочитанная мною книга "Белые одежды", про генетиков. Дааа, нелегко пришлось генетикам в СССР...
Книга произвела впечатление. Хотя, правильнее сказать, не книга произвела, а личность, про которую в этой книге написано. Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский. Даже странно, что я никогда ничего о нём не слышал. Собственно, Зубр - это он. Почему Зубр? Да потому что велик (в том числе и фигурой), весОм и принадлежит к ушедшей эпохе (зубры, как известно, были уничтожены человеком и та популяция, что существует сейчас, была восстановлена искусственно, с активным привлечением к процессу североамериканских бизонов). С тем же успехом его можно было бы назвать Мамонтом. Правда, это животное уже занято - академика Б.А. Рыбакова студенты называли "наше чудище хоботистое" - впрочем, это уже другая история.
Зубр, несмотря на всё свое величие, академиком не стал. Что там академиком - даже диплома об окончании Московского университета не получил. Но стал крупнейшим учёным-биологом своего времени. Поразительно, с кем только он не был лично знаком - Макс Планк, Нильс Бор, М. Дельбрюк (нобелевские лауреаты, между прочим), не говоря уж про отечественных корифеев от разных наук - Г. Шпет, С. Булгаков, Бердяев, С. Л. Франк, Вавилов, Вернадский, П. Капица, писателей - Шмелёв, Бунин, Брюсов, Белый и многие-многие-многие другие. Поистине, мировая научная звезда! А родословная?! Из дворян, в предках - одних только адмиралов без счёту, среди которых и Сенявин, и Головнин, и Нахимов, и Невельской. Среди родни и Нессельроде - с1816 по 1856 г. министр иностранных дел, мать Зубра - из древнего рода Всеволожских, чьи корни уходят в средневековье и восходят чуть ли не к Рюрику. Но вовсе не происхождением примечателен этот человек. Просто эти его предки, это его близкое знакомство чуть ли не со всеми величайшими учёными и мыслителями того времени задаёт такую поразительную систему координат, куда трудно вписать кого-то ещё. А ведь кроме занятий наукой он успел за свою невероятно насыщенную жизнь и повоевать, и чуть не умереть от тифа, и поработать пастухом, и отсидеть после войны в советских лагерях, и воспитать множество талантливой молодёжи. Много чего он объяснил в генетике, кроме, пожалуй, самого главного - как же так хитро комбинируются гены, чтобы в результате этого на свет появился такой вот Зубр?
Книжку читать стоит! Я не могу сказать, что она написана блестяще. Но в таком жанре и не надо писать блестяще. Надо просто писать. Фиксировать для потомком всё, что связано с этим великим человеком. Интересны экскурсы в историю - небольшие биографические этюды о предках Зубра, интересен германский период его работы - подумать только, советский учёный всю вторую мировую войну проработал в пригороде Берлина! Сына арестовало гестапо за участие в тайной организации сопротивления фашистскому режиму, а великого отца не тронули (в этом они похожи с великим немецким физиком Максом Планком). Фашисты не тронули, а свои потом чуть не сгноили в ГУЛАГе. Но и своим, и чужим нужен был его талант, его энергия, его знания. И несмотря ни на какие невзгоды, Зубр не прогибался ни под кого, оставался равным себе, собственным представлениям о чести и долге. И это ещё более подчёркивает масштаб его личности. "Да, были люди в (не)наше время, Не то, что нынешнее племя: Богатыри — не мы!". Эх, измельчала наша порода, братцы! Горько...

Прекрасно написанная захватывающая биография биолога Николая Тимофеева-Ресовского. Он был действительно неординарной личностью, к сожалению, практически забытый в широких кругах, в отличие от того же Вавилова. Это был человек, проживший весьма необычную для СССР жизнь: в 20-х годах он был командирован в Берлин и вел там научную работу, в эпоху лысенковщины его, уже известного во всем мире генетика, пытались под надуманным предлогом отозвать на родину, но он, понимая, чем это грозит ему и его семье, отказался, но не принял немецкого гражданства. В Германии его и застала Вторая мировая, чего потом ему не могли забыть злопыхатели. После окончания войны, его отправили в лагеря, где он и должен был погибнуть. Так бы и случилось (у него началась пеллагра), но о нем вспомнили и ценой неимоверных усилий нашли и освободили, когда до смерти, казалось, оставался лишь один шаг. После этого ученому опять неимоверно повезло и его отправили в один из уральских институтов, куда впоследствии смогли приехать его жена и младший сын (старший погиб в концлагере, куда попал за свою антифашистскую работу). Возможно из-за этого поразительного везения в нем так и не проснулся страх перед мощью советской машины, перемалывающей людей в своих целях. Он всегда говорил то, что думал и никогда не стремился встроиться в совковую конъюнктуру. «Избавиться от дураков нельзя, мы можем только тормозить их деятельность». Интереснейшая биография, достойная приключенческого романа.

Плохая биография хорошего человека.

Сам Любищев (кстати, ударение на Ю) - фигура крайне интересная. Ученый. Философ. Сторонник номогенеза. Энциклопедист в лучшем смысле этого слова. Более пятидесяти лет он практиковал лично разработанную систему учета времени, благодаря которой смог оставить огромное трудовое наследие. Отличаясь исключительной научной честностью и прямотой, умудрился избежать репрессий, хоть и не раз из-за этого менял места работы.
Но, увы, в биографии Гранин оставил слишком много себя-любимого. Не сказать, что больше, чем самого Любищева, но величины эти соизмеримы. Пока автор рассказывает про своего героя, описывает его систему - читать интересно; но скоро его уносит то в какие-то сравнения, то в общие рассуждения (весьма заурядные и поверхностные). И слишком много таких отступлений. Так что можно сказать, что потенциал был велик, но Гранин книгу испортил. Жаль.

"Зубр" - это своего рода биография крупного ученого-генетика, достаточно незаурядная, как с точки зрения самой его жизни (тут прям не устаешь восхищаться энтузиазмом людей в довоенные и послевоенные годы), так и с точки зрения подхода автора.

Наверное, все же было что-то особенное в 30-е, носилось в воздухе, что создавало такое количество крупных ученых и писателей. Когда важны были знания и действия, а не дипломы и карьера (у Зубра, кстати, диплома не было). Собственно, иногда складывается ощущение, что весь 20-й век обязан этому периоду, когда было заложено столь многое. И это при минимуме средств и возможностей. Отчасти книга именно об этом. О вдохновении, о счастье научного труда, о научных школах, об открытости миру и целустремленности. К сожалению, про саму науку Гранин почти не пишет.

Надо отметить, что это довольно журналистская книга (что для меня минус), и потому она больше акцентируется на атмосфере научного сообщества и личности или еще точнее, о представлении об этом Гранина, чем на науке как таковой. И в этом плане, пожалуй, проигрывает "Белым одеждам" Дудинцева (где тоже речь идет о генетиках и Лысенко, но там это основная тема, а здесь – лишь один из эпизодов). Ну и опять-таки, "Белые одежды" все же художественное произведение, а здесь – скорее статья размером в роман. Но это все же хорошая статья!

Приведу несколько фрагментов для понимания того, что это за книга. Кроме того, они сами по себе любопытные.

Один из эпизодов. 20-е годы, гражданская война. Коля - студент. Воевал, заболел тифом, еле выжил, вернулся в Москву, в свою лабораторию:

"Чтобы заниматься в университете, надо было где-то прирабатывать, чем-то кормиться. Кем только он не перебывал!

Однажды удалось устроиться в артель грузчиков при «Центропечати». И на такую работу попасть — требовалось знакомство немалое. Устроил его, ни много ни мало, управляющий делами Совнаркома Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. В революционные дни 1905 года одна из теток Колюши прятала Бонч-Бруевича от полиции. Вот он, желая отблагодарить ее, устроил племянника на хлебную работу.

Грузчики получали дополнительные карточки — по четверти фунта хлеба. Из управделами Совнаркома отпускали на каждого рабочего артели по три обеденных карточки в третью столовую Совнаркома, которая помещалась в «Метрополе». Три тогдашних обеда, конечно, молодой организм грузчика не насыщали, но все же это было серьезное дополнение к карточкам. Так что грузчик была должность выгодная, максимум, о чем мог мечтать начинающий ученый.

Наевшись, Колюша отправлялся в университет к своим работам, либо же — в кружок, где что то вещал Брюсов, читал Андрей Белый. А то бежал слушать курс лекций Грабаря по истории живописи, от Грабаря — на лекции к Муратову, от Муратова к Треневу — о древнерусском искусстве, о фресках. Все хотелось знать, постичь. Привлекала красота словоречий, ускользающий их смысл, зыбкие формы… Довольно глубоко погряз он в этих вещах. Грыз, грыз всю эту философию и искусствоведение, пока не убедился, что это «пустое бормотание», что нельзя менять прелестных водных тварей на такое суесловие.

Поэтому он стал биологом, а не искусствоведом. Хотя навсегда сохранил интерес к истории живописи".

Судьба Зубра изощренна. В 30-е годы, совсем молодым ученым, он уезжает работать в Германию, в совместный советско-германский институт. Это понятно. Молодая Советская Россия не имеет ни средств, ни помещений, ни аппаратуры, ни денег, чтобы платить ученым. А науку делать хочется. Очень! Потому такое неожиданное решение. И он едет и делает. Организовывает вокруг себя фактически научную школу.

Обращу внимание на важное. Наши едут учить немцев, а не наоборот!

«— Обыкновенно русские ученые ездили за границу учиться, — доказывал Семашко, — либо к какому-то корифею, либо методику осваивать, с аппаратурой знакомиться, а тут просят русского генетика поехать, чтобы создать генетическую лабораторию, фактически учить — не зулусов, а немцев».

При этом, замечу, Зубру - всего 25 лет!

Не буду тут пересказывать биографию, просто еще два коротких эпизода для понимания значимости личности.

Зубр был знаком со многими крупнейшими учеными тех лет - физиками и биологами. Капица, Ляпунов, Ландау, Тамм, Бор, Циммер... И все бы шло хорошо, если бы не война. В 37 году Зубр отказывается вернуться в СССР (арестован его брат и пугают слухи о расстрелах). Остается в Германии, и в итоге проводит там всю войну. Работая, вытаскивая из лагерей людей, рисуя поддельные свидетельства евреям. Рисковал? Да. Но не придавал особого значения. Жизнь все же крутилась вокруг науки, несмотря на все. После войны он возвращается на родину. Там все складывается непросто, но его внутренняя мощь и энергия побеждает все:

«— Наворочали мы множество дрозофильных опытов, — рассказывал Зубр. Публиковать ничего было нельзя. Американцы со своих атомных объектов публиковали, а мы ни черта не публиковали, мы первые, до американцев изучили комплексообразователи для выведения радиоизотопов из организма человека. Кроме того, мы занимались биологической очисткой сточных вод от радиоизотопов. По одной этой «водяной» теме были подготовлены десятки отчетов!

Все это время Зубра как бы не существовало. Где находится, уцелел ли после войны, что с ним сталось — никто из биологов не знал ни за границей, ни у нас, — таковы были условия его работы в лаборатории. Как-то понадобились ему культуры дрозофил. В Москву в генетическую лабораторию Академии наук был направлен старший лейтенант Шванев — это было еще до августа 1948 года, позже нигде уже дрозофил достать было нельзя. Чтобы он знал, какие культуры брать. Зубр написал перечень, написал даже, из какой лаборатории какие культуры привезти. Разумеется, не подписался, никаких инициалов. Но этого списка было достаточно для того, чтобы генетики Москвы поняли, кто сидит на Урале и работает».

И немного о заслуженных наградах и званиях. Ради последнего абзаца:

«В 1965 году Зубра наградили Кимберовской медалью «За замечательные работы в области мутации». И до этого его награждали весьма почетными медалями — Дарвиновской (ГДР), Менделевской премией (Чехословакия), медалью Лазаро Скаланцани (Италия). Он был действительным членом академии немецкой, почетным членом — американской. Итальянского общества биологов, Менделевского общества в Швеции, генетического общества Британии, научного общества имени Макса Планка в ФРГ. И многих других организаций, которые ему надоедало перечислять. Подобные знаки внимания были, конечно, приятны, но он не придавал им значения. Кимберовская медаль была крупнейшей наградой генетиков, она заменяет Нобелевскую премию, поскольку Нобелевской для биологов нет, в ней — признание серьезных заслуг, признание международное, и Зубр с удовольствием показывал всем ее большой золотой диск и бронзовую копию. Тщеславие его было удовлетворено. Особенно его веселила бронзовая копия:

— Предусмотрена на тот случай, если золотой оригинал придется загнать для пропитания, то есть предвидится будущая нужда и безработица награждаемых корифеев. В основе, так сказать, славы заложена ее непрочность…»

Удивительно маленькая, скромная, как и сам Герой повествования, но, вопреки всему, несущая ценные размышления о природе Времени и Человеческого Духа. Книга противостояния и содружества, книга грусти и счастья, книга аскетизма и удовлетворенности, книга, которую надо прочитать и перечитать через год.

Я не знала, кто такой Любищев, и о чем вообще пойдет речь. Но язык автора с первых же страниц меня успокоил – он был воспитанно сдержан, красив, изящен и вообще-то прост. Где-то на середине книги я начала понимать, почему он таков: постепенно складывалось ощущение, будто автор писал книгу для себя – в ней он размышлял и философствовал, не понимал и поражался, восхищался и недоумевал, в ней он вспоминал… Возможно, так оно и есть, возможно нет. Но книга пропитана искренностью чувств и переживаний самого рассказчика… хотя, судя по основным тегам, в ней всего лишь биография, да? Нет. Не все так просто.

В ней есть Система, которую придумал один ученый, который всю жизнь расписывал эту же жизнь по минутам. У него были свои пятилетки, не говоря уже о планах на завтрашний и послезавтрашний день. Его сутки были с точностью выверены до секунды. Вот так он и жил до самого преклонного возраста. Жил и не тужил, ведя строгий учет потраченному времени и статистический подсчет проделанной работы. Вот вы когда-нибудь задумывались, сколько раз за год посещаете культурные заведения? А он – да. 65 раз театр, на такие-то и такие-то постановки. Вы когда-нибудь писали автореферат или просто выражали свои размышления на бумаге по поводу каждой прочитанной книги? А он – всегда. Дома у него хранилась целая библиотека подшивок всех его писем, заметок, рецензий, отзывов, монографий, отчетов за всю его жизнь. Так можно ли их вместить в одну маленьку книжицу? Сомневаюсь. Вот насколько чудаковатым был этот Вечный Исследователь. Поэтому книга ограничивается только лишь описанием Системы, мощными рассуждениями, некоторыми биографическими сводками и уютной, пропитанной добротой и Силой Разума, атмосферой.

Однако, знаменитая Система - послужила лишь крупицей фона, на котором отчетливо выступает личность ученого. Для того чтобы вникнуть в суть счастья этого человека и в суть его же трагедии нужно ознакомиться с книгой лично. Сам Гранин, отдаленный знакомый Любищева, натолкнет на необходимые размышления, поэтому хоть какую-то толику собственных мыслей может получить каждый читатель этой книги.