Америка. Письма к Фелиции

Любимая, сказать тебе, какой я жалкий, никудышный человек? Или лучше умолчать, чтобы не ронять себя в твоих глазах? Но как же не сказать, когда мы так душевно близки, настолько близки, насколько это вообще возможно, раз уж даже для враждебности и находим время и место? Нет, я должен это сказать.

Любимое мое дитя, в романе моем происходят весьма познавательные вещи. Случалось ли тебе видеть демонстрации в американских городах накануне выборов окружного судьи?Разумеется, нет, как и мне, а вот в романе моем такая демонстрация как раз сейчас в самом разгаре.

Вчера начал одну маленькую историю, она давно у меня на душе и, казалось, раскрылась сразу же и вся, так сегодня она снова замкнулась от меня напрочь.

Любимая, давай на этой новой, хорошей почтовой бумаге начнем новую, хорошую жизнь.

У меня постоянно и беспросветно много дел, и чем больше их накапливается, тем меньше охоты, а вернее, тем больше отвращения их делать.

С прогулки вернулся разбитый, просто мешок с костями, если бы кто вздумал меня перетряхнуть, я совсем бы в этом мешке потерялся.

На улице я тотчас же впал в одно из тех, отнюдь не редких, сумеречных своих состояний, когда ничего, кроме собственной никчемности, вокруг не замечаю.

- Да, живем мы высоко. Но в этом есть и свои выгоды. Из дому выходишь редко, дома целый день в халате, нет, у нас очень уютно. И гости на такую верхотуру уж точно не доберутся.

"Если в Америке можно похищать чемоданы, то и солгать тоже иногда не грех", - подумал он в свое оправдание.

С какой же неопровержимой убедительностью фотография способна поведать о потаенных чувствах изображенных на ней людей!