Фрэнни. Зуи. Выше стропила, плотники. Симор: Введение

Тяжелый запах плацкартного вагона сгущался, как сумерки. Я ехал в Киев. Конечно, на боковушке. У туалета. А разве есть другие места в вагоне, когда едешь один, и билет купил позавчера?! И вот я сидел с задумчивой рожей, прятал коленки под столик, а рядом обживала пространство купе семейка: коротко стриженый мужик с загорелыми ногами, его тучная мать в пыльных лосинах и с пучком, которая расправляла вокруг себя все складки мира и обмахивалась билетом. И белобрысый увалень-внучок. Запах сгущался, а они достали сверток с колбасой, огурцами и вареными яйцами. Мужик открыл бутылку Жигулей… Я поднял глаза: с верхней полки долгим немигающим взглядом смотрели на меня две пыльные пятки.

Я достал плеер, распутал наушники и включил аудиокнигу, повесть «Зуи» Селинджера. Не знаю, почему я пересушиваю повести о Глассах. В этих повестях мне так уютно и так больно. Странное дело, Сэлинджер описал, наверное, самых несчастных людей на земле. Целый буддистский взвод братьев и сестер, тщедушных, хилых мудрецов, переживающих одинаковый убийственный невроз. Чужих на земле. Старший братец пускает пулю в голову во Флориде, потому что пуля – лучшее лекарство от мира, который оставляет на тебе свою дактилоскопию. Младшая лежит, истощенная нервным срывом, и синими губами твердит Иисусову молитву. Полный провал. Но почему-то страшно хочется быть такими, как они.

Повесть «Зуи», конечно, самая христианская во всем буддистском угаре Джерома Дэвида Сэлинджера. Зуи сто страниц объясняет своей неврастеничной сестренке Френни, которая разочаровалась в «насквозь фальшивом материальном мире», что Иисусова молитва ни черта не стоит, если не понять, что Христос требует от нас самоотречения.

Зуи вспоминает, как Симор, старший брат и религиозный учитель семьи, много лет назад сказал ему, когда Зуи уходил вести передачу «Умный ребенок», чтобы он почистил ботинки. Зачем?! Зрители в студии – идиоты, ведущий – идиот, заказчики – идиоты. Да и ботинок из-под стола не видно. А Симор сказал, что их все равно надо почистить. Для Толстой Тети. И Зуи потом всегда чистил ботинки для Толстой Тети, потому что представил себе эту тетю, у которой ноги в узловатых венах, а может быть, в пыльных лосинах (и жара и пучок), потому что она – и есть Христос. «Сам Христос, дружище!» И все, что мы делаем в этом «насквозь фальшивом материальном мире» нужно делать ради Толстой Тети.

Я сидел в плацкарте, колеса стучали, погасили свет, еще немного пахло огурцами. Я посмотрел наверх, две пыльные пятки покачивались надо мной сплошным евангельским мотивом.
– Может быть, спать? – сказал мужик.
– Что?
Я вытащил наушник из правого уха.
– Спать будем?
– Конечно, – сказал я, – разумеется.
И полез на свою верхнюю полку.

Повесть из цикла Сэлинджера о семье Глассов, который автор начал рассказом о рыбке-бананке (один из "приквелов" к рассказу - всё выросло из него, если я верно поняла). Получается, что действие повести происходит как раз перед рассказом, во всяком случае, речь идёт о свадьбе Симора (в рассказе он - молодожён). Из повести можно узнать побольше о семье Симора, о его детстве, о куче братьев и сестёр (я запуталась в их старшинстве, если честно), и о том, что он всегда был "умником" (хотите - в позитивном смысле, хотите - в негативном). Повествование идёт от лица младшего брата, который приехал на свадьбу, также добавлены фрагменты из дневника Симора. Свадьба из-за жениха пошла наперекосяк, и большую часть повести занимает рассказ о поездке (и стоянии в пробке) с совершенно незнакомыми людьми. Похоже, Сэлинджер любит вставлять в произведения идиотские диалоги, которые тем не менее вполне правдоподобны и в итоге имеют смысл. Мне, впрочем, они тоже нравятся)) Глухонемой старичок - просто прелесть и добавляет сюра. Дневник, если взять другую часть повести, мне уже не доставил такого удовольствия. Сложный персонаж - Симор, не так просто составить о нём мнение. И да, пускай вся семья поняла, почему он в 12 лет кинул камень в подружку, а я - вместе с подружкой - понять не могу!

Довольно бессвязный рассказ Бадди, одного из братьев Гласс, о Симоре, неудачная попытка воссоздать его образ (все Глассы зациклены на Симоре, это в конце концов утомляет). У меня читалось довольно трудно, возможно, я устала от Сэлинджера, но и повесть явно не лучшая в цикле. Отдельные сценки-воспоминания Бадди мне понравились, но всё остальное - нет. Размышления о писательском творчестве, о гениальности, о дзене, просто о жизни - всё прошло мимо меня, увы. А рассказывать о гениальных стихах, не приводя самих стихов - вообще издевательство, я считаю.

"Выше стропила, плотники" - рассказ из той же серии, что и "Рыбка-бананка", вот только, в отличие от последнего, он более развернут и содержит больше подробностей. Наверное, неслучайно в одном из первых изданий он выходит вместе с рассказом "Симор: Введение", потому что сам он тоже ближе к введению-разъясняловке, в него несколько проще "въехать". Что совсем не означает, что он менее интересен. Если говорить о хронологии, то его однозначно стоит читать после "Рыбки-бананки", хоть и события, которые в нем описываются, происходят раньше. Во всяком случае, большая часть событий: рассказ построен на приеме монтажа, т.е. состоит из воспоминаний брата Симора, Бадди. Собственно, он начинает с того, чем заканчивается "Рыбка-бананка", а затем описывает свадьбу Симора и Мюриэль.

Почему этот рассказ в некотором смысле проще? Потому, что почти все из того, что в "Бананке" дается намеками и потому имеет множество толкований, в "Выше стропила, плотники" преподносится прямее, будто объясняя первый рассказ. В нем больше и подробнее говорится о жизни Симора, о том, как и чем он отличается от остальных, а также приводятся несколько основных аспектов философии Сэлинджера: например, дзен-буддистская притча о познании сути вещей. Или упоминаемые несколько раз психоаналитики и визиты к ним. Причем, что интересно - притча относится к семейству Гласс (любимая история Симора, которую он читает младшей сестренке на ночь), а психоаналитики - больше к невесте Симора Мюриэль и ее окружению (это именно ее мать регулярно посещает психолога, об этом подробно говорит ее подруга, именно Мюриэль позже - в "Бананке" потащит на прием Симора). В каком-то смысле рассказ очень семейный и рассказывает даже не столько о Симоре, сколько именно о семье Глассов - и в противовес им ставится семья Мюриэль.

И чем дальше читаешь, тем этот противовес становится отчетливее: он выражается в образе жизни, во взгляде на мир. Семья и друзья Мюриэль представляют обычных людей, в каком-то смысле мещанство: это ясно уже из речей подружки Мюриэль, особенно о том, с какой презрительностью она отзывается о том, что Симор - вундеркинд. У такой все, что отличается, что не похоже на ее привычный круг, вызывает презрение и даже ужас. Ее возмущает поведение Симора, она даже не пытается его понять и не стесняется сплетничать и с неприкрытой злобой отзываться о нем, даже зная, что рядом сидит его брат. В день несостоявшейся свадьбы эти два мировоззрения вступают в конфликт, и, даже не зная, чем заканчивается рассказ о рыбке-бананке, можно догадаться, что ни к чему хорошему этот брак не приведет.

Интересно, что по первому, "в лоб", запросу в Гугле литературоведческих статей об этом рассказе находится значительно меньше, чем о той же "Бананке". Хотя нельзя сказать, что он не столь глубок и менее интересен для анализа.

Надоело, что у меня не хватает мужества стать просто никем.

Меня преследует вполне резонная мысль о том, что я ничего не понял. То есть ту самую главную мысль я явно не уловил.
Как человеку нерелигиозному, мнится мне, что дело вовсе не в Иисусе, а в людях.
Первая часть "Фрэнни" - это классический 50-страничный пример полного непонимания (а если точнее эгоцентризма и полного нежелания понимать и вообще слушать). Наверное, этот ее парень Овен, а она просто дура. Потому то взяться что-то объяснять такому - как биться головой о стену, причем из неотшлифованного кирпича. Очень ее жалко.
Вторая часть показывает нам Зуи, который великолепен (хотя не очень, просто на меня похож), он тоже никого не слушает, но не потому, что забил болт, а потому, что ему так интереснее. Но все-таки в нем есть что-то хорошее, хотя бы то, что он делает в финальной сцене. Вторая часть, кажется мне, о семье и о том, как много усилий люди прикладывают, ища смысл жизни и тех, на кого можно повесить свои неудачи. В ней Фрэнни еще больше жаль.
Книга оставила очень-преочень двойственное ощущение, но совершенно очевидно, на мысли навела - значит функцию свою выполнила. Аминь.

Джером Сэлинджер - писатель-загадка. Иногда я уверена в его загадочности, но иногда задумываюсь, что, если никакой загадки нет, вообще ничего нет - пустышка. "Над пропасть во ржи", "Выше стропила, плотники", а теперь повесть "Фрэнни". Сэлинджер берет идею / мысль размером с зерно и вместо того, чтобы взрастить урожай, размалывает зерно в муку и размазывает по тарелке. Возможно, он просто не мой автор, и мне сложно понять его посыл, но мое мнение остается прежним - Джером Сэлинджер весьма переоценённый писатель.

О, когда-нибудь мы все уедем в наш замок и будем исповедовать дзен-буддизм, но сначала нам нужно поговорить с глазу на глаз и перестать греметь клавишами, если не ради друг друга, то хотя бы ради Толстой Тети. Подают ли в этом замке чизбургеры ("сырники!", - поправила Райт-Ковалева)? Не знаю, в самом деле, при чем тут чизбургеры ("сырники!")? Туда и девочек с таксами не пускают. Быть может, нам лучше все-таки пойти на тот матч, потом посмотреть как Лес танцует с Бесси, а потом съездить и кинуть вонючую бомбу в кабинет к профессору. Как думаешь, замок подождет?

"Зуи" - прямое продолжение рассказа "Фрэнни" (кажется, их издавали под общим названием, если я не путаю). Фрэнни теперь дома, по-прежнему ничего не ест, ревёт и твердит молитву. Кроме неё, появляются новые члены семьи Гласс - брат Зуи и мать семейства, остальные же неоднократно упоминаются. Наконец возникает ощущение близкого знакомства с Глассами - может, потому что показан их дом?, - и они мне симпатичны (не считая Фрэнни периода её заскока). Зуи же просто молодец, сумел вправить Фрэнни мозги. Ничего не буду говорить про его рассуждения об Иисусе, но вывод с Толстой Тётей мне очень понравился. В нём действительно есть смысл, независимо от религиозных убеждений. Так что повесть я оценила бы выше прочих прочитанных произведений из цикла о Глассах.

О том, как юная Фрэнни нашла Бога.

Мне захотелось прочесть все произведения Сэлинджера из-за того, что хочу знать все о подростках, а кто как не он поможет мне в этом?
Давно планировала взяться за "Фрэнни", да только руки не доходили, однако я нашла другой выход-прослушала книгу.
Я вместе с Фрэнни сидела за столиком, разглядывала Лейна, смотрела на сэндвич, чувствовала озноб, и вообще мне было так нехорошо, что казалось вот-вот я расплачусь от страха. Обычное что-то похожее происходит, когда ты увлечен разговором или же тема так тебе интересна, что все твои слова, эмоции во время беседы будто вовсе не твои, а ты сам во сне, ты стоять то не можешь, не то что говорить, но все же ты говоришь, хрипнешь, во рту уже пересохло, а ты говоришь все равно, хотя пора бы уже замолчать.
Так вот я пошла следом за Фрэнни в туалет, пардон в дамскую комнату, сначала мне показалось, что её вот-вот вырвет, её явно что-то беспокоило, но меня волновало другое, что это за книга?"Библия"? А чего такая тоненькая?

Но вот она уже вышла, и я начинаю слушать этот разговор.
Я попробовала проанализировать.

Фрэнни впервые в жизни столкнулась с серьезным выбором-выбором веры(о как знакомо), что стоит на её пути?Наверно, это не совсем естественно для её возраста, ведь она просто заразилась фанатизмом, ясно, что всем хочется верить в сверхъестественное (вспомните вещие сны и вы убедитесь, что что-то в этом мире да существует), но она начала верить в ЭТО как-то внезапно.

Лейн ещё не научился быть до конца искренним, он все ещё показывает то, что НУЖНО, а ей это уже надоело, она наконец-то говорит, что хочешь, что чувствует, этим и поражает своего друга, ведь искренность у него не в почете, все показное.

Но самое интересное другое, его удивило поведение Фрэнни, как можно верить во что-то и быть такой увлеченной?
А что случилось с ним, когда она упала в обморок, что делал он?

Конечно, молился.