Александрийский квартет. Жюстин

Сказал ты: «Еду в край чужой, найду другое море
и город новый отыщу, прекраснее, чем мой,
где в замыслах конец сквозит, как приговор немой,
а сердце остывает, как в могиле.
Доколе разум мой дремать останется в бессилье?
Куда ни брошу взгляд — руины без числа:
то жизнь моя лежит, разрушена дотла,
ее сгубил, потратил я с судьбой в напрасном споре».
«Нет, не ищи других земель, неведомого моря:
твой Город за тобой пойдет. И будешь ты смотреть
на те же самые дома, и медленно стареть
на тех же самых улицах, что прежде,
и тот же Город находить. В другой — оставь надежду —
нет ни дорог тебе, ни корабля.
Не уголок один потерян — вся земля,
коль жизнь свою потратил ты, с судьбой напрасно споря»

Первая книга тетралогии, в свое время вызвавшей бурную заинтересованность как среди читателей, так и среди критиков.

Головокружительно сложная книга. Как иглы под ногтями, на которых танцуют ангелы, и ты не знаешь, есть ли они взаправду или это галлюцинация, рожденная туманом почти прекрасной боли. Сююреалистичные конструкции отношений и слов, вивисекция чувств и ты раз за разом откладываешь книгу, от которой все равно не можешь оторваться. Мучительно прекрасный слог, ритм тяжелого, больного дыхания города, очищение морем и песчаными ветрами. Море, покрывающее соляной коркой, ветер, обгладывающий до кости. Сквозь все это – алые нити в серебре, каббалистика Бальтазара, философия незнания. А над всем этим – Город. Александрия Даррела, Александрия своего времени и вне его вообще.
Я не решилась идти дальше. Пока. Открыла «Бальтазара». Закрыла на 49 странице. Полубезумные, праведные в своей любви и своей же греховности, герои Даррела такие, какими он знал их, такие, какими они видели друг друга. Каждый раз новыми. От книги к книге. «Квартет» - телескопический цикл. Первые три книги – три измерения. Четвертая – время над ними. Скорее всего, я не пойду дальше первого круга посвящения.

Жюстин Хознани: стрела во тьме.
Клеа Монтис: тихие воды боли.
Мелисса Артемис: повелительница скорбей

А когда стрела достигла цели и прервался ее полет, строительные леса их мира опали, а под ними не оказалось ничего. И все музыканты квартета обратились в прах, включая и ее саму, Жюстин, стрелу во тьме.

Резюме: если попытаться пересказать сюжет (что я уже один раз попробовала сделать) – получится мексиканский сериал. Так что прошу меня извинить за такой вот неинформативный отзыв. в процессе хотелось разобрать на цитаты, но, когда доходило до дела, не знала, что выбрать - не переписывать же полностью страницу за страницей.
Читать более чем стоит. При этом, думаю, все четыре части. Потому что «Жюстин» это только один цветовой канал из четырех, формирующих изображение.

Я принадлежу к тем читателям, которым было просто любопытно узнать, на что в конце концов оказался способен Ларри (Лоренс Даррелл), старший брат Джеральда Даррелла, известного писателя-натуралиста. В книгах Джеральда старший брат представлен как начинающий писатель, отличающийся несносным характером, самоуверенный и заносчивый.
В результате, «Александрийский квартет. Жюстин» оказалась одной из самых красивых книг в моей читательской биографии.
В этом романе главное не герои, а место действия. Александрия - уникальный город, атмосферный, колоритный, шумный, крикливый, разный. Похоже, автор по-настоящему любил Александрию.

Может, объяснение этой любви здесь

Жители под стать городу. Жюстин: то ли богиня, то ли падшая. Мелисса. Клеа. И такие разные мужчины...
Мне очень понравился этот авторский поток сознания, дневниковые откровения, философские размышления о любви и людях.

Очень люблю Джеральда Даррелла - простой язык, удивительный юмор, не натянутый, а очень живой. Интереснейшие описания природы и фауны, но самое великолепие его книг - люди, отношения. Великий дар видеть доброе смешное и рассказывать об этом с огромной симпатией к персонажам.

Вот почему я так долго не приступала к книгам одного из его братьев. Если Джеральд писателем стал в общем-то случайно, требовались деньги для экспедиций и исследований, то у Лоренса (Ларри) это было призвание.

Цитата из Джеральда Даррелла:

На нашу семью весна действовала по-разному. Ларри купил себе гитару и большой бочонок крепкого красного вина. Теперь он отрывался иногда от работы, бренчал на гитаре и мягким голосом пел старинные романсы, все время подливая себе в стакан. Это навевало на Ларри меланхолию, песни его становились все печальнее, и после каждой из них он делал передышку, чтобы сообщить, если кто-либо из нас оказывался поблизости, что весна для него означает не начало нового года, а смерть старого. Кончину, говорил он, извлекая из гитары зловещие звуки, и начинал зевать все сильнее.

Как-то вечером мы все ушли из дому, оставив Ларри наедине с мамой. Весь вечер он пел песни, одну заунывнее другой, и это в конце концов вызвало у обоих острый приступ тоски. Они попробовали смягчить ее вином, но, к сожалению, результат получился обратный, так как оба не привыкли к крепким винам Греции. Вернувшись домой, мы были несколько удивлены, что мама встречает нас на пороге дома с фонарем в руках. С большим достоинством и точностью она сообщила нам, что хочет быть похороненной под кустами роз. Новизна этого сообщения заключалась в том, что для погребения останков было выбрано такое доступное место. Мама уже потратила немало времени, выбирая места, где ее похоронят, но все они были расположены в такой невероятной дали, что нам всегда представлялась похоронная процессия, свалившаяся у дороги без сил еще задолго до конца пути.

Но, если не считать таких случаев, весна для мамы означала бесконечное множество свежих овощей, с которыми она экспериментировала, и изобилие новых цветов в саду, так восхищавших ее. Из кухни стало поступать потрясающее количество новых блюд - супов, тушений, закусок, приправ - и каждое из них быЛо сочнее, душистее и экзотичнее, чем предыдущее. У Ларри начались нелады с желудком. Презирая простейшее лекарство - есть поменьше, - он запасся огромной банкой соды и торжественно принимал определенную дозу всякий раз после еды.

- Зачем столько есть, милый, если это тебе вредит? - спросила мама.

- Если бы я ел меньше, это было бы неуважением к твоему кулинарному искусству, - ответил Ларри елейным голосом.

- Ты ужасно толстеешь, - заявила Марго. - Это тебе не на пользу.

- Ерунда! - с беспокойством произнес Ларри. - Я вовсе не толстею. Мама, скажи?

- Пожалуй, ты прибавил немного в весе, - решила мама, окидывая его критическим взглядом.

- А все по твоей вине, - необдуманно сказал Ларри. - Без конца соблазняешь меня этими ароматными блюдами. Дело дойдет до язвы. Надо переходить на диету. Марго, ты можешь предложить мне хорошую диету?

- Конечно, - сказала Марго, с восторгом обращаясь к своей излюбленной теме. - Попробуй диету из апельсинового сока и салата. Это очень полезно. А можешь сесть на молоко и сырые овощи. Тоже очень полезная диета, но отнимает много времени. Есть еще диета из вареной рыбы и черного хлеба. Только я пока не знаю, что это такое, я ее еще не пробовала.

- Бог мой! - воскликнул совершенно потрясенный Ларри. - И это называется диетой?

- Да, - серьезно ответила Марго. - И все они очень полезны. - Ну нет!

- твердо сказал Ларри. - Не стану я этого делать. Я не какое-нибудь копытное, чтобы мерами изгрызать сырые фрукты и овощи. Вы все должны примириться с тем, что я уйду от вас в молодые годы, погибнув от ожирения сердца.

В следующий раз он принял большую порцию соды перед едой и потом жаловался, что вся пища имеет какой-то странный вкус.

Также останавливало от чтения то, что "Александрийским квартетом" восторгался один неприятный мне человечек, что, естественно, ерунда, но отвращает, что делать, а еще то, что те, кто читал этот квартет из четырех романов, говорили: вот вы читали Джеральда Даррелла, да? Так вот это - совсем другое! Рецензии тоже настораживали, читатели говорили о необыкновенном насыщенном языке писателя. Моя интуиция переводила это, как - громоздкие сооружения из сложносочиненных предложений )

Итак, первый роман "Александрийского квартета" - "Жюстин". Повествование ведется от первого лица, молодой мужчина, англичанин, живет в Александрии, живет с тонко чувствующей проституткой Мелиссой (ах), но влюбляется в претенциозную, нудную, истеричную еврейку Жюстин (это она сама так себя идентифицирует), у Жюстин есть муж, утонченный красивый богатый Нессим, позволяющий своей возлюбленной жене шляться по сомнительным местам, вернее, оказываться в них, поскольку остановить ее невозможно и не нужно. "Я охочусь за жизнью, которую стоило бы прожить. Как знать, если бы я могла умереть или сойти с ума, прямо сейчас, все, что бесится внутри меня, в темноте и тесноте, глядишь, и нашло бы выход. Тот доктор, в которого я была влюблена, говорил мне, что я нимфоманка, - но в радостях моих нет ни обжорства, ни распущенности" Есть в Александрии и гомосексуалисты, какой Восток без них? Бальтазар: "Бальтазар сказал тихо: "Слава Богу, что у меня в любви иные интересы. По крайней мере, гомосексуалист избавлен от этой жуткой борьбы за то, чтобы отдать себя другому. Когда лежишь с себе подобным и получаешь свое, всегда есть возможность оставить участок мозга свободным, чтобы думать о Платоне, или о садоводстве, или о дифференциальном исчислении.""

Интуиция меня не обманула, язык перегружен, надо вчитываться, надо перечитывать фразы, задерживаться, не скользить ) Издержки перевода? Да нет, не думаю. Я принялась все же скользить и следить всего лишь за сюжетом, поскольку сюжет-то богат. Это Восток, это Александрия, и это очень-очень необычные отношения для данной местности, есть много интересных колоритных местных персонажей )

И в скольжении том я почувствовала глубочайшую грусть автора. Можно не сильно вчитываться в его конструкции, не трогающие словом, но создающие музыку над, собственно, словом ) А она звучит.

Ассоциации с Генри Миллером, с Ремарком, чуть-чуть с Хемингуэем. Экзистенциальное одиночество мужчины, пытающегося забыть о нем с помощью женщин(ы). И..

(c) картинка: pinterest.com

Прочла «Александрийский квартет» Лоренса Даррелла.  Одна драма в трёх версиях-книгах с продолжением в четвёртой книге. Даррелл пишет в пространстве гипертекста, впервые такой формат я распробовала у Павича в его «Хазарском словаре». Находка великолепная, если за неё берётся по-настоящему хороший автор. Даррелл хорош, и роман его хорош. В переводе Михайлина язык кажется сложным, текст по-восточному избыточным, начав читать, я с тяжким вздохом вспомнила было «Ватека» Уильяма Бекфорда, или того же Павича, но потом вошла в текст, его язык стал восприниматься абсолютно органично с повествованием.
Текст одолела, теперь на очереди комментарии переводчика, там тоже обещают много вкусного. Возможно, комментарии Михайлина сильно повлияют на моё восприятие, захочется перечитать, пока у меня есть только сырое впечатление от прочитанного только что текста и это впечатление сильное, но очень противоречивое. Александрию Даррелла я полюбить не смогла, эта сточная канава всех рас и культур настолько талантливо и сильно нарисована, что вонь её ощущаешь просто физически. Персонажи яркие и харризматичные, но я к концу третьей книги подустала от этой развесёлой компании так основательно, что персуорденова шутка с цианидом восхищала меня всерьёз. Впрочем, как и сам шутник. Гоголь говорил, что Англия, вопреки всем контрастам, безостановочно производит Байронов, — надеюсь, она всё ещё в силе, потому что оглядываясь кругом, сдаётся мне, что своих Гоголей мы уже отрожали. Персуорден у Даррелла великолепен. И надо было мне прочесть четыре книги об этой вонючей Александрии, чтобы выловить невероятной красоты сцену, где Персуорден с Лайзой танцуют под падающим снегом на Трафальгарской площади «в честь Вилли и Кейт Блейк»)))

До слёз...
Что ж, буду читать комментарии Михайлина и ждать новых сюрпризов от «Александрийского квартета».

Редкая книга, которую я не смогла осилить. Да, язык - это что-то, такие фразообразования - одно это заслуживает трепета перед автором, но! безотносительно к канве романа. Поскольку, читая книгу, я всегда жду, в первую очередь, удовольствия от прочтения, и, естественно, понимания книги. И ни того, ни другого я не смогла получить. Наоборот, и вдобавок показалось мне это все занудно и сумбурно написанным. Такой для меня показался тяжелым язык, манера написания, что читать дальше было не в моих силах. Не смогла я оценить по достоинству автора, а я верю, что книги его достойны совсем другой оценки и другого понимания. Но, к сожалению, приходится признать - совсем не мой автор.

Мне очень сложно оценить эту книгу. С одной стороны - великолепный язык, стиль изложения, богатые образные описания. С другой - чуждые и непонятные мне характеры людей. Этот писатель больше похож на художника, его привлекает все необычное в окружающем, он может детально описывать еле живого старика гомосексуалиста, сифилитичных женщин, ревнивого старика, у которого он отбил любовницу (еще и умудрился чуть ли не подружиться с этим стариком). У него есть две любовницы одновременно, и они об этом знают, и он у них не единственный, но все эти отношения относятся к разряду каких-то других вещей. Это не попытки создать семью, а просто попытки жить, жить не одному, а с кем-то, жить рядом, не мешая и другому жить и выбирать то, что нужно им для жизни.
Вот и получается, что я не могу проникнуться ни одним из описанных характеров, и все-таки что-то не позволяет мне просто отложить книгу в сторону. Я буду продолжать читать эту тетралогию и смотреть, не изменится ли мое мнение по мере прочтения следующих книг.

Красивый язык, красивые метафоры, неоднозначные герои. Неспешная, знойная Александрия. А вот мне чего-то не хватило. Это как с духами, не люблю я коричневые и красные запахи (восточные ароматы, удушающий зной, всепроникающая нега), в вот зеленые и голубые ароматы мне очень нравятся (главная составляющая таких ароматов – прохлада и свежесть). Так и этот роман меня удушил своим неспешным повествованием. Не хватило морского бриза, прохладного ветерка.
Знакомство с Александрийским квартетом продолжу, возможно даже эту книгу перечитаю, а вдруг просто не попала в настроение.
Герои романа обнажают свои чувства перед читателем, открываются ему. И вместе с тем они остаются скрытыми в какой-то пелене. Он, она, он, она и город. Все от чего-то бегут, а в первую очередь от себя. Есть отношения, но не в привычном для нас понимании. В голову приходят слова из песни (Кинофильм "Большая перемена"):
Мы выбираем, нас выбирают
Как это часто не совпадает
Бегство от себя, от тех кого мы любим, кто нас любит, в поисках чего-то эфемерного приводит к еще большей пустоте и пониманию, что важное и главное осталось позади, и не возможности вернуть. И когда кажется, что вот она жар-птица у нас в руках, но мы открываем глаза и понимаем, что это только мираж.

В конце книги вставлены рабочие заметки, наброски, которые не вошли в роман, и вот слова одной такой заметки для меня стали воплощением всего романа.

Теперь я готова признаться, что боялась начинать читать "Александрийский квартет" из опасения, что не пойму произведения. Как показал опыт, основания так думать у меня были. Возможно вы признаете моё право на сметение, если я приведу здесь цитату:

"Твои, к слову сказать, метания, в которых столько неудовлетворённости, столько жажды абсолютной истины - в них так мало сходства с греческим скепсисом, со средиземноморской игрой ума, который окончательно окунается в софистику как в условия игры, для тебя ведь мысль - оружие, теология".

Слишко сложно и слишком философски для меня, так что сквозь первые страницы я продиралась с трудом, порой даже не особо вникая в смысл написанного, наслаждаясь лишь метафоричной и по-восточному богатой вязью слов. В тонусе меня поддерживало лишь ожидание действия, которое было обещано в первых же строках этого нелинейного повествования-воспоминания. Но вот где-то к середине книги мы познакомились с большинством героев, и сюжет лихо закрутился вокруг роковой, несчастной, мечущейся в паутине своих детских страхов женщины, имя которой стоит в заглавии романа. На сцене появились и стали разыгрывать свою драму болезненная танцовщица, мучающаяся от бессильной ревности, тихая отстранённая художница, отталкивающий похотливый богач, врач по венерическим заболеваниям, увлекающийся философией и своим полом, состоятельный, красивый, интеллигентный муж, стреляющий в чаек на берегу для того, чтобы не выстрелить в жену... и, конечно, Город, где мимоходом рубят головы консульским жёнам из-за золотых зубов, где существует целый квартал, полный женщин, продающих любовь, куда спасаясь от преследований уезжают распутные скаутские вожатые... Все они вместе взятые и ещё многие-многие другие плетут липкую, затхлую сеть любви, которой окутан сам воздух Александрии.
И вот я, с трудом осилившая начало и воспрянувшая духом на середине, взахлёб прочитала окончание, ударившее по моим нервам громким выстрелом охотничьего ружья. Я аплодирую автору и с вожделением кидаюсь на вторую часть квартета!

Первая из четырех – Жюстин. Книга, которая обращается к читателю через ощущения. (Даррелл – мастер прилагательных и сравнений.) Обоняние – запахи, кругом запахи… Пряности восточных рынков, сладкие и острые, запахи людей – от изящных и тонких, благородных и утонченных до удушающей, невыносимой вони, запахи улиц – как и с людьми. Запахи природы – морские, соленые, сухие и оседающие в легких – запахи пустыни, освежающие запахи оазисов, зелени, дождей. Звуки – полная палитра, начиная от звенящей тишины, продолжая ее даже не шепотом – а общением людей без слов, силой мысли, дальше – чуть слышный шепот, стоны, всхлипы идущие на повышение, и заканчивая оглушительными криками, гомоном улиц, звоном стела разбитого в истерике. Тактильные ощущения – также, весь спектр. Здесь и сырость, холод, ночного болота в предрассветный час, и прикосновения теплого одеяла, внезапное прикосновение тел в порыве страсти, обдирающая кожу песчаная буря, соленая прохлада моря.
Чувства людей – оставим их без комментариев.