Собрание сочинений в 15 томах. Том 1. Рассказы, повести, юморески. 1880 - 1882

Макар Балдастов от чего только не погибал на страницах этого письма, которое он написал со всем размахом своей щедрой писательской души, тщась ответить на вопрос, который ему задала знакомая, мол, как так, уважаемый, тридцать девять лет уже, а всё не женат. «Жениться собирался я раз пятнадцать и не женился потому, что всё на этом свете, в особенности же моя жизнь, подчиняется случаю, всё зависит от него», – вот кто виноват в том, что он, такой страстный обожатель семейной жизни, был одинок, судьба виновата, а ещё, разумеется, женщины. Нет, ну это сложно – такому великому человеку найти себе достойную жену, ведь жизнь у него научная и сложная, ибо «человечество разделяю я на две части: на писателей и завистников», и он, конечно, был писателем, а весь остальной мир ему завидовал (сам того, правда, не осознавая; типичное). Не забывая время от времени напоминать читательнице о том, что он писатель, он вёл вдохновенный сказ о том, как раз за разом влюблялся, а затем погибал. Все упомянутые в письме девушки давно уже были чьими-то жёнами, у них подрастали дети, а этот сорокалетний творец вовсю о них сплетничал (типичное x2). Надо же объяснить свою холостую жизнь, в самом-то деле! А зачем объяснять?.. Кто бы знал. «Я пишу, пишу, пишу. Отнимите у меня перо – и я помер. Вы смеётесь, не верите. Клянусь, что так!».

«И мы в один прекрасный день погибли», – это если кратко. Если подробно... Оля Груздовская была поистине очаровательной и милой красавицей, герой обожал её, но – гуси. Кто сталкивался с разъярённым гусем, тот знает, что это тот ещё Годзилла монстр, так что испуг девушки неудивителен, но этим она разочаровала своего воздыхателя, это так, видите ли, малодушно (он-то совсем не отличался малодушием, ага); умерло, акт первый. Затем была Женя Пшикова, страстная мечтательница, которая вовсю поддерживала его писательские начинания, но после резкой критики журнала в адрес посланного этим гением рассказа, она вдруг охладела (читай: перестала нахваливать), так что «после обоюдного жертвоприношения музам» всё закончилось; умерло, акт второй. Особенно болезненным был разрыв с великолепной Зоей Пепсиновой, с которой его роднила любовь к музыке, и вот прямо во время оперы он решил признаться ей в своих чувствах, но в итоге «не освистал себя, а объикал», после чего был выдворен из общества её семейства; умерло, акт третий. Остальные двенадцать случаев были, надо думать, такими же, всех он «любил бешено, страстно, ужасно», а они!.. Печально. Я бы даже сказала, трагично. Интересно вот только, а были ли вообще эти девицы в курсе... «Она для меня погибла. Она не сумела простить мне икоты. Я погиб».

«Не успел мой язык выкарабкаться из этой чуши...». Это было очень смешно. Издёвки над воспеванием природы – есть: «Деревья смотрели на нас так ласково, шептали нам что-то такое, должно быть, очень хорошее, нежное» (я так люблю пространные описания природных красот, но как же не любил их Антоша, обожаю его нападки), издёвки над любовным – есть: «Её глаза всегда покоились на моих глазах, которые постоянно были устремлены на её глаза» (запоминающийся образ, конечно...), издёвки над писателями – о, в избытке: «Братья писатели, в нашей судьбе что-то лежит роковое!» (тут вспомнился рассказ «Мой юбилей», похожий вайб, священный огонь и непризнанный талант, вот это вот всё). И Гуно, знаете ли, напрасно написал первое действие «Фауста» (он так сказал, значит это и правда так!), и дети нынче просто ужасные (не то что он в молодости, да-да), и все такие... такие... такие! Вот в чём дело, а не в том что герой холостой, ну нет жены и нет, зачем кому-то что-то объяснять. Но нет, он объяснит, потом догонит и ещё раз объяснит, облив при этом всех причастных грязью, все плохие, один он – расчудесный, враги, кругом одни враги, порочащие его достоинство и талант!.. Ох. Тяжело. Удивительно, что персонаж карикатурен до безобразия, но ведь узнаваемый же образ. Страшно, очень страшно. Не погибнуть бы... «Жилы надулись на моих висках, слёзы брызжут, и ворочается печень».

Интересно, что, хотя это рассказ не о дачной жизни, но у Чехова даже здесь все приметы этой уютного, неспешного загородного существования. Такое впечатление, что дачные истории наиболее часто описываются Антоном Павловичем, поэтому все рассказы о дачниках укладываются в привычную схему – кто-то приезжает из города на природу, здесь течёт размеренная сельская жизнь, поглощающая тревоги и нервные переживания городской суеты.

Студент Гвоздиков выдержал экзамен, вернулся на дачу, где он проживал у дамочки, обучая арифметике её сына. Дальше мы узнаём о герое рассказа в нескольких фразах Чехова достаточно, чтобы понять, перед нами мелкий врунишка, готовый в любой момент солгать. На вопрос хозяйки об отметке за экзамен он отвечает – «пять, а только три с плюсом, но... но почему же не соврать, если можно? Экзаменующиеся так же охотно врут, как и охотники».

Ещё Гвоздиков получил письмо от девушки Сони с её согласием прийти на свидание с ним. Да, у молодого человека определённо состояние эйфории от ожидания вечернего рандеву. Только вот дождаться вечера он решает в обществе шести бутылок пива. Для юного организма более, чем достаточная доза, чтобы напиться в «зюзю». Что, собственно, и происходит. Антон Павлович подробно и со знанием предмета описывает переход состояния студента по мере потребления бутылок пива. Три стакана – «стало так тепло, светло, хорошо». После второй бутылки – «стало темновато. Но зато как весело стало! Хорошо жить на этом свете после второй бутылки!» Здесь умный человек остановился бы, но, видимо, Гвоздиков не относится к их числу. Увы…

Для людей, понимающих действие спиртного на тело и сознание, всё происходящее далее хорошо понятно и известно. И Чехов широкими мазками обозначает изменение настроения пьющего субъекта. Грустно, когда молодой человек напивается. Как результат, очнулся он только в десятом часу, хотя свидание было назначено на восемь. Выйдя прогуляться, чтобы освежиться, Гвоздиков встречает Соню, которая не сразу, но понимает, что парень пьян. Её радость от прекрасного вечера мгновенно улетучивается , и девушка делает абсолютно правильный выбор – никогда не общаться с пьяницами! Их выбор – это алкоголь, а достойная и умная Соня найдёт себе более подходящую кандидатуру для прогулок под луной.

Фраза – "Как жаль, что у меня часов нет! - думал он. - Будь у меня часы, я мог бы высчитать, сколько осталось до вечера. Время, как назло, протянется чертовски медленно".

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 453

Из рассказа в рассказ Чехов описывает реальную картину общественных отношений в России конца XIX века. И из этих мозаичных фрагментов предстаёт достаточно полное и неповторимое полотно состояния общества, морали и нравов. Почему же столь высоко доверие к написанному Антоном Павловичем? Из-за приверженности его к реалистичности? Умение гениального писателя в своих лаконичных произведениях вместить целый мир персонажей, в существование которых веришь безусловно и безгранично? А может быть, от того, что придумать подобные истории, конечно, можно. Только вот на страницах рассказов они столь жизненны, описаны настолько подробно и с любовью, что сомнений не остаётся в правдивости образов, их действий, реальности прототипов.

В этом рассказе типажи столь живописны, что о каждом можно писать отдельную повесть. Действие происходит в избе Кузьмы Егорова, лавочника, старосты. Это крепкий мужик, содержащий семью из семи душ. Старший сын Кузьмы, Серапион, уже служит в городе в парикмахерской, приехал в гости в родительский дом на праздники.

Сегодня произошло чрезвычайное происшествие. У Кузьмы Егорова пропали двадцать пять рублей. Поэтому в его доме собрались уважаемые авторитетные люди, чтобы устроить суд над предполагаемым виновником, Серапионом. Это фельдшер Иванов, дьячок Феован Манафуилов, бас Михайло, кум Парфентий Иваныч и приехавший из города в гости к тетке Анисье жандарм Фортунатов. Вот такие присяжные-заседатели.

Особый колорит событию придаёт то, что в данное время изба Егоровых временно служит медицинским «пунктом». Это в наше время власти озаботились созданием в небольших деревнях ФАПов (фельдшерско-акушерских пунктов), а в царское время в деревне периодически выбирали ту или иную избу, чтобы фельдшер мог вести приём больных, так как больницы были только в крупных населённых пунктах. Вот поэтому сейчас вокруг избы Егоровых толпятся больные, ожидающие приёма. Плюс - «под окнами толпится народ, пришедший посмотреть, как Кузьма Егоров своего сына пороть будет».

Это же своеобразное сельское развлечение! А что вы хотите?! Домов культуры тогда ещё не было, кино не изобретено… Даже радио нет… Чем ещё развлечься в деревне?! Вечерком можно хотя бы на завалинке на гармошке поиграть, песни попеть, с девчонками кадриль потанцевать. А тут такое зрелище! Грех упустить…

Естественно с самого начала идёт допрос подозреваемого. И не то, чтобы Серапион отнекивался. Просто, этот молодой человек любит выражаться туманно, многословно, чем и злит допрашивающих. С одной стороны, он говорит, что денег не трогал. С другой, раздражает присутствующих противоречивыми показаниями – «Пущай это я взял... Пущай!.. Денег ваших я никогда у вас не брал, а ежели брал когда-нибудь, то по надобности... Я живой человек, одушевленное имя существительное, и мне деньги нужны...»

Ещё больше озлобляет против себя присяжных, когда начинает указывать судящим его людям на их собственные недостатки. Так подвыпившему фельдшеру Иванову (а ведь ему ещё приём больных вести предстоит) Серапион заявляет, что тот «в прошлом годе пьяного плотника, вместо мертвого тела, чуть не вскрыл? Не проснись он, так вы бы ему живот распороли…» Жандарму, начавшему на него орать, обвиняемый и вовсе говорит, что он – «дурак, и больше ничего!» Этим окончательно выводит судящих его на приговор – выпороть наглеца, о чём и заявляет дьячок – «Наказать-с необходимо… Ежели они не желают облегчить вину свою сознанием, то необходимо, Кузьма Егорыч, посечь. Так я полагаю: необходимо!»

Удивительно, но Серапион, видимо привычный к телесным наказаниям, не особо и сопротивляется – «Как вам угодно-с... Пущай... Терзайте! Я готов...» Когда же количество нанесённых ударов уже вызывает споры об их достаточности, появляется жена Кузьмы Егорова с сообщением, что обнаружила пропавшие деньги в кармане мужа…

На извинения отца Серапион, безропотно, без единого вскрика принявший наказание, только обречённо говорит – «Ничего-с. Нам не впервой-с... Не беспокойтесь. Я на всякие мучения всегда готов». Поразительная покорность! Ещё больше удивляет желание жандарма продолжать пороть… Видимо, для него главное, что не деньги украл, а его обозвал дураком.

Фраза – «А жандарм Фортунатов долго потом ходит по двору, красный, выпуча глаза, и говорит:

• Еще! Еще! Так его!»

  Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 500

Не поверите, но у меня было дежавю. Начал читать этот рассказ «Петров день» и показалось, что уже читал очень похожий «Двадцать девятое июня» (кстати, это Петров день по календарю). «29-е июня... Наступил день, в который забываются долги, жучки, дорогие харчи, тещи и даже молодые жены, - день, в который г. уряднику, запрещающему стрелять, можно показать двадцать кукишей...» Тоже открытие охотничьего сезона, тоже группа мужчин отправляется на охоту. Решил проверить библиографию Чехова. И выяснил, что первоначально рассказ «Петров день» назывался именно «Двадцать девятое июня» и был опубликован в июне 1881 года, но под названием «Петров день». А рассказ «Двадцать девятое июня» написан уже в 1882 году. В нём шестеро мужчин едут на охоту. В ходе поездки между ними возникает словесная перепалка, которая перерастает в оскорбления. Казалось бы, начавшаяся охота отвлекает мужчин и гасит конфликтную ситуацию, но … споры разгораются снова и приводят к преждевременному возвращению домой.

В рассказе 1881 года заждавшиеся охотничьего сезона мужчины выезжают на двух тройках пострелять дичь. И также как и в другом рассказе возникают конфликты и недоразумения. Сразу между несколькими участниками охоты возникают разногласия. Брат, Михей Егорович, организатора мероприятия Егора Егоровича чуть не проспал время отъезда, поэтому с криками брани бежит за тарантасами. Тут же выясняется, что его и не планировали брать из-за склочного характера. Но места в повозках нет, поэтому доктор пытается остаться, так как не умеет стрелять и не хочет ехать на охоту. К тому же он говорит, что сегодня не в духе и терпеть не может стрельбы. Склочник Михей Егорович заявляет о том, что брат его за тем берёт доктора на охоту, чтобы не оставлять наедине со своей женой. Кое-как все рассаживаются, но заявленные уже в дебюте конфликты ещё дадут свои всходы.

Красочное описание Чеховым первых выстрелов показывает, что все охотники делятся на тех, кто очень плохо стреляют, и одного-двух, у которых получается подстрелить дичь. Но охотничий азарт есть у всех, только неумение стрелять ведёт к неудачам и помехам друг другу. К тому же доктор постоянно мешает стрелять отставному генералу, проявляя своё дурное настроение. Вообще, подробности охоты лично у меня вызывают не интерес, а отторжение. Особенно, когда Егор Егорович, подстрелив перепёлку в крыло, предлагает генералу предать её смерти, тот «поднес перепелку ко рту и клыками перегрыз ей горло». Прямо кровавая сцена какая-то… Может быть, поэтому он так не нравится доктору, и он постоянно мешает тому стрелять. Постоянно торчит в области выстрела генерала, чем приводит того в исступление – «Вы мешаете! Чёрт вас просит мешать! По вашей милости я промахнулся! Чёрт знает что такое - из рук вон!»

Когда доктор спрашивает у Егора Егоровича, зачем он взял с собой «этого бурбона», выясняется, что причиной стал долг в восемь тысяч, который нечем отдавать.

Из-за не очень удачной охоты, часть мужчин решили анатомировать убитого суслика. То ещё развлечение… Поехали на болота в поисках дичи. Но там было всё запружено другими охотниками. Решив подкрепиться, мужчины приступили к тому, что является главной особенностью национальной охоты. Удивительно, но Чехов скрупулёзно подсчитывает количество выпитых порций. Когда счёт переваливает за десять, многие охотники начинают отключаться. Например, доктор уходит в тенёк лесочка, а остальные не могут его докричаться. В результате, Михей Егорович мстительно заявляет брату, что доктор отправился к его жене, добавляя, что лично видел, как тот подсел к какому-то мужику и уехал. А, чтобы поиздеваться откровенно врёт – «Я спрашиваю: куда вы едете? - продолжал Михей Егорыч. - За клубникой, говорит. Рожки шлифовать. Я, говорит, уж наставил рожки, а теперь шлифовать еду. Прощайте, говорит, милый Михей Егорыч! Кланяйтесь, говорит, свояку Егору Егорычу! И этак еще глазом сделал. На здоровье... хе-хе-хе». Вспыливший брат бросился к тарантасу и отправился домой.

Но Михей Егорович сделал братцу ещё одну гадость. На возмущённые возгласы генерала, как ему теперь домой добираться, посоветовал тому опротестовать векселя на восемь тысяч. Поистине, Иуда всегда рядом находится.

Фраза - «Посмотрев грозно на свою жену, Егор Егорыч принялся за поиски. Были обысканы все кладовые, шкафы, сундуки, комоды, - доктора не нашел Егор Егорыч. Он нашел другого: под жениной кроватью обрел он псаломщика Фортунатова...»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 383

О чём, о чём, а о медицине такой писатель, как Антон Павлович Чехов мог писать с полным профессиональным правом. Поэтому его рассказ о сельской медицине так точен, насыщен деталями, и кажется списанным с натуры.

Единственный земский доктор уехал со становым на охоту, поэтому приём в больнице ведут два фельдшера – Кузьма Егоров и Глеб Глебыч. Им сегодня предстоит принять тридцать больных. Видно, что процедура приёма отработана годами. Сначала регистрация пациентов для медицинской статистики, затем врачебный (фельдшерский) осмотр и завершается всё выдачей лекарств в аптеке тут же при больнице. Со всем этим справляются два человека, обязанности у них чётко разграничены. Один ведёт приём, Кузьма Егоров. Другой, Глеб Глебыч, работает в аптеке.

Конечно, можно посмеяться над кропотливой работой сельских фельдшеров. Опрос больного, а затем постановка диагноза представляются весьма далёкими от медицины. Скорее, это какое-то шаманское угадывание. А может быть, интуитивное предвидение заболевания конкретного человека.

Старушка жалуется на боли в животе. Егоров тут же выдаёт – «Так... А ну-ка потяни себя за нижнюю веку! Хорошо, довольно. У тебя малокровие...» Завидный диагност тут же выписывает капли раствора железа, но, так как в аптеке они закончились, бабка получает соду.

Пациент Стукотей страдает от того, что всё у него болит, но больше всего сердце, ещё в жар его бросает. Кузьма ответственно его осматривает, «нагинает его и давит ему кулаком под ложечку», чем вызывает приступ боли у страдальца – «Ой... ой... ввв... Больно!» Понимаю, что любой читающий сразу заикнётся про кардиограмму… Но какая ЭКГ в позапрошлом веке?!... Приходится звать Глеб Глебыча из аптеки. «Начинается консилиум». В результате Глеб Глебыч предполагает, что у больного – «катар желудка». Да-а.а… Доктор Живаго бы позавидовал такой блестящей диагностике…

Забавно, что в аптеке практически от всех болезней выдают соду, такое беспроигрышное средство. Помню, мне отец рассказывал, как он в юности в послевоенные годы подрабатывал в сельской ветеринарной клинике на подхвате у ветеринара. Так у него тоже с тех далёких лет осталось одно верное средство для лечения, как животных, так и людей. Это – стрептоцид. Он им готов был лечить любую болезнь – от небольших ран на теле до воспаления горла. Самое верное средство, по его мнению. Так и у чеховских «сельских эскулапов» получается, что соду можно применять от всех болезней… Действительно! Хуже – то, точно, не будет…

Фраза – «И вот о чем я хотел вас, собственно говоря, спросить... А к тому, как я животом слаб, и по этой самой причине, с вашего позволения, каждый месяц кровь себе пущаю и травку пью, то можно ли мне в законный брак вступить?
Кузьма Егоров некоторое время думает и говорит:

• Нет, не советую!»

  Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 458

Каково, а?.. Зелёная Коса поразила воображение, и по тому, с какой любовью о ней распевался сказчик, понимаешь: да, там было хорошо. Изумрудная зелень, в которой ворковали самые разные птицы. Ослепляющая синь моря, от любования которым было так сложно оторваться. И центром всей этой красоты была она, Оленька, чудо, а не девушка, душа компании. А компания была интересная... С мая по сентябрь кто только туда не приезжал, и начиналось великое пиршество, веселились денно и нощно, вечно что-то учиняли, чем доводили до белого каления Марью Егоровну, хозяйку дачи, зацикленность на титуле и этикете которой не знала границ, но и это было им – и ей, чего уж там – в радость, ведь так забавно было потом всей гурьбой бегать за ней и вымаливать прощение, ну а она их великодушно прощала, замечательные ведь люди, жалко вот только, что не князья... Умиротворённо там было, приветливо, душевно. Но гром грянул – он не мог не грянуть, ибо пока деревья шептались, море плескалось, а Оля распевалась, назревала самая настоящая трагедия... или всё же комедия? Потому что ну куда же без любовного, в самом-то деле!

«Евграф ужасно мечтал, Оля любила тайком», – вот это вот всё, да... А ведь у девы уже был жених, которого ей навязал покойный батюшка. «У тебя дочь, у меня сын... Так богу угодно!», – в пьяном угаре возопил он однажды своему другу, ну и водка сделала своё, отцов уже нет в живых, а у детей, понимаешь, долг. Дочь и не думала бунтовать. Дала слово – держи, ну и что с того, что жених ей противен и влюблена она в другого, зато маменька вон цепенеет от восторга – князь же, что ещё для счастья надо! И правда. С такими настроениями, конечно... Надо думать, если бы не вмешательство дачной банды, всё закончилось бы тем, что светлое пятно превратилось бы в серое (это чеховское понимание). И был бал, где шампанское лилось рекой, и били часы полночь, и миловались влюблённые в закоулках великолепного сада... Хозяйка ярилась потом знатно, костерила всех этих ветреников, безбожников и некнязей (последний пункт самый страшный), но в итоге «мир склеился сам собой», идейки всё же сработали... всегда бы они так срабатывали, идейки эти. Личность женщины, свобода – и счастье, которое выбираешь ты, а не твой пьяный батя. Amen.

«Мне хотелось посмотреть на Олино лицо. Я люблю женские счастливые лица», – а я люблю Антошу, ну вот как его и не любить? Какая внезапная вещица, несколько раз умудрилась удивить. На первый взгляд, тут рассказывается о том, что мне не сказать что прям уж сильно нравится: она его любит – ах, он её любит – ох, родители против... драма, господа, драма! Но если присмотреться... С первых же строк проглядывалась пародия на рыцарский роман, прекрасная дама и смелые рыцари, назревающий конфликт, а потом раз – и вот вам античный роман, ведь танцующая Терпсихора пришла спасать пьяного Диониса, ого, ничего себе какие резкие повороты, уважаемый! Продолжайте, мне нравится. А природа? Её краски и звуки переданы волшебно, и раз уж сам Чехов так её воспевал с этой его известной неприязнью к подобному, то это о многом говорит. Занятно и то, сколько всего в этом рассказе взято из реальной жизни писателя, узнаваемых лиц было в избытке, и благодаря всему этому рассказ такой... тёплый, что ли? Вот очень это слово сюда подходит. А с собой же я унесу другое слово: “фордыбасничать”. Давненько его не встречала, а ведь как звучит...

Весна. Какое звучное, лиричное и просто-напросто волшебное слово. Вот и рассказчик отметил, что первые признаки прихода ожидаемой чудесницы разбудили в первую очередь поэтов, которые «строчат на чём свет стоит мадригалы, дифирамбы, приветственные оды, баллады и прочие стихоплётные штуки», воспевая то, что совсем скоро обрушится на их охваченные дурманом головы, и не сказать что эти работы были так уж хороши, но какая разница, ведь «сердца полны самых сладких предчувствий», даже высмеивающий эти излияния сказчик признался в том, что и его посещают мысли подобного толка, да и жена его вон у окна всё стоит, а тёща посматривает ну очень подозрительно... Пока же люди изнывают, природа оживает, везде «приготовления, хлопоты, бесконечная стряпня», вот-вот зелёная травка явит себя, деревья отличаются бодростью, небо – чистотой... Нет, это всё прекрасно, конечно, но право, есть у всего этого и другая сторона, и именно о ней автор и решил рассказать. О, ему было что сказать.

«Весна желанная гостья, но добрая ли? Как вам сказать...». На улице сыро, уныло. Все болеют. Люди млеют от любовных переживаний, им вторят коты со своими ночными концертами. То солнце светит, то дождь льёт, и это ещё можно было бы стерпеть, если бы не она – грязь. «Грязь по колена. Грязь бурая, вязкая, вонючая», – и никуда ты от неё не спрячешься, голубчик, она вездесуща, в её лапах оставляешь «не только калоши, но даже и сапоги с носками», всё хлюпает, чавкает, затягивает, и куда уж там любоваться проклёвывающейся зеленью и наслаждаться птичьей трелью, когда тебя может поглотить очередная лужа. Так что радуются одни только поэты, получается, потому что у молодых экзамены, у взрослых свои проблемы, да и на улицу выходить вот вообще не хочется, лучше уж потерпеть, потому что рано или поздно это пройдёт, и ворвётся Она во всём своём тёплом и сияющем великолепии... только эта мысль и успокаивает. Поэтому «какая бы она ни была, но ждут её с нетерпением». А как иначе.

Читала рассказ и тонула – ха! – в воспоминаниях о том, как в детстве выгуливала по утрам соседскую колли, собаку чрезвычайно воспитанную, которая в прямом смысле этого слова впадала в ступор, когда её изящные лапки покрывались слоем грязи, а весной они всегда покрывались, пусть она и была очень аккуратной дамой. Про свои перемещения по городу – большому и асфальтированному, но... ну да, это “но” – я и вовсе молчу, это был тот ещё квест, я в отчаяние как моя пушистая подружка не впадала, но злилась, о, как я злилась! Злился и Антоша Чехонте в своих письмах, ох уж эти его едкие высказывания об очередном городе N и всей этой кошмарной грязи (о городе, где я родилась, он тоже писал). «Теперь иные времена, иные нравы, иная и весна», – к счастью... у меня так весна теперь и вовсе во всех смыслах другая. Но я всегда буду вспоминать с любовью те славные прогулки, потому что да, грязи было очень много, но мы с милой Зарочкой научились проявлять сноровку, после чего наслаждались бегом и играми, ведь весна!.. Весна.

«— Здравствуйте-с! Позвольте мне-с... — Что прикажете-с?», – и вот тут-то и случилась заминка, ибо уважаемый Иван Прохорыч взял да забыл, что за ноты ему, собственно, надо было приобрести, а без них домой ему нельзя было ехать, реакция дочери, которой они были нужны, очень его пугала, и не без оснований, учитывая печальную судьбу тех нот, которые он нечаянно – нечаянно?.. – облил керосином и бросил за комод (так много вопросов... так мало ответов). Но как вспомнить, когда подвела «экая, прости господи, память демонская», ведь всю дорогу он, значит, прекрасно помнил, а тут из головы название вылетело и всё, ну никак не поймать его за хвост, как ни пытайся. С этим срочно надо было что-то делать. Разговаривая с вежливым и спокойным продавцом (который, надо думать, давно уже со всем смирился, примирился и преисполнился, с такими-то покупателями), помещик изо всех сил пытался всколыхнуть озерцо своей памяти, не забывая при этом разговаривать, ведь надо же как-то потянуть время... «— Забыл!! — Припомните-с!».

«Да, может быть, вы сами знаете? Пьеса заграничная, громко так играется», – яснее не стало. Попытался он и напеть, но результат был тот же. Не зная уже, что ему ещё предпринять, он и местного кота всего истискал («Какой кот важный! Славный... Сибирский, знать, подлец!», – очаровательное), и о знакомцах посплетничал («Свистеть в комнате грех... Вон у нас Седельников свистел, свистел да и просвистелся», – понимаемое), под конец даже о детстве немного рассказал, припомнив, что с ним, в отличии от его брата, обращались строго и играть на музыкальных инструментах не разрешали (грустное). И всё равно ничего не помогало. Смирившись и выйдя из магазина, несчастный подумал о том, что ждёт его дома: жена ругать будет, дочка, не узрев нот, и вовсе загрызёт... И вот тут и случилось чудо: он вспомнил. Вернувшись, напев и совершив покупку, уже довольный он пошёл домой; надо думать, страх быть обруганным и обгрызенным был ну очень велик... «Заходит этак бочком, а потом берётся верхняя нота, такая рассыпчатая».

«То-то-ти-то-том... Хо-хо-хо...», – как тут было не вспомнить учительницу в музыкальной школе, ей вот так что угодно напой, и она всегда, всегда угадывала! До сих пор помню это чистейшее просто чувство восторга, когда она начинала играть и лилась та самая музыка... волшебница. Сам рассказ весьма симпатичный, ещё в детстве – 8, 9 лет – он пришёлся мне по душе, в этот раз, правда, многое заиграло другими красками, ибо эти реакции бедного продавца... подработки в книжных магазинах и библиотеке в подростковые годы откликнулись, конечно, там и не такое было. «— Понимаете? — Не понимаю...». К слову, забавно, что с тех пор всякий раз слыша эту листовскую рапсодию я сразу же вспоминаю Антошу Чехонте и этот его рассказ, потому он мне до сих пор и нравится, пусть сама по себе история довольно простая. И за тёплые воспоминания о том великолепном солнечном зале, в котором одна чудесная женщина учила меня музыке, тоже спасибо... И за кота. За него отдельная благодарность. Восхитительный. «Кот замурлыкал и аппетитно потянулся».

Каждому времени соответствуют свои проблемы и заботы. Наши нынешние треволнения были бы абсолютно не понятны для жителей чеховского времени. А отдельные переживания людей 130 лет назад кажутся нам малозначительными и несущественными. Посудите сами. Леле Асловской , кругленькой розовенькой блондинке с большими голубыми глазами и длинными волосами 26 лет. Но это по нашим меркам – всего-то… А по представлениям того времени эта девушка уже почти старая дева.

И мужчины как будто чувствуют это. Последние два года обходят её стороной – «они перестали обращать на нее внимание. Они стали неохотно плясать с ней. Мало того. Идет, каналья, мимо - и не посмотрит даже, как будто бы она перестала уже быть красавицей». Вот такие серьёзные проблемы у девицы. Давно пора замуж, а жениха нет. Поэтому и попадает она в такую «скверную историю».

Один молодой человек 24 лет, Ногтев, художник, стал неровно дышать к ней, на балу всё время на неё смотрел. Затем под окнами её дома несколько дней шатался. «На пятый день было сделано так, что он явился в дом Лелиных родителей с визитом. Знакомство затянулось гордиевым узлом: связалось до невозможности развязать». Через несколько дней отец Лели пригласил Ногтева погостить к ним в деревню, порисовать сельские виды.

Первого мая он заявился к ним со всеми своими пожитками. Ужасно много ел и пил, но в общении с Лелей был робок, инициативы не проявлял – «Ей он был близок, был молод, хорош, был так робок... так любил! Он был так робок, что не умел подходить к ней, а глядел на нее всё больше издалека, из-за портьеры или из-за кустика».

В разговоре с отцом Лели Ногтев однажды предложил пригласить к ним его брата Ивана – «Ей-богу! Веселей будет!» Брат прикатил, да не один, а с поручиком Набрыдловым и старым псом Туркой. И стало значительно веселей! Иван с поручиком постоянно пьянствовали – «пили, ели, кормили пса печенкой, острили над хозяевами, гонялись по двору за кухарками, громко купались, мертвецки спали и благословляли судьбу, случайно загнавшую их в те места, где можно a la сыр в масле кататься».

Эта весёлая вакханалия, как и робкая любовь художника, продолжались до середины июня, когда отец, введённый в большие расходы, потребовал от Лели определяться, а то вся эта развеселая компания слишком дорого ему обходилась. И девушке впервые за столь продолжительное время удалось разговорить молодого художника.

Чеховское описание тихого летнего вечера прекрасно. Замечательны и чувства, испытываемые Лелей, её ожидание первого поцелуя и признания в любви.
«В воздухе пахло. Соловей пел во всю ивановскую. Деревья шептались. В воздухе, выражаясь длинным языком российских беллетристов, висела нега... Луна, разумеется, тоже была. Для полноты райской поэзии не хватало только г. Фета, который, стоя за кустом, во всеуслышание читал бы свои пленительные стихи…»
"Настала минута! - подумала она. - Как дрожит! Как он дрожит! Поймался, голубчик?" У Лели самой затряслись поджилки. Ее охватил столь любезный каждому романисту трепет».

Ах, Антон Павлович! Вам бы любовные романы писать! Но, увы… Чехов – реалист, и к тому же любит трагические развязки, когда люди узнают «жестокую правду».
Да! Ногтев признаётся Леле. Но не в любви, а в желании писать её с натуры. Предложение стать натурщицей её не вдохновило…

Фраза – «Бедный художник! Ярко-красное зарево окрасило одну из его белых щек, когда звуки звонкой пощечины понеслись, мешаясь с собственным эхом, по темному саду. Ногтев почесал щеку и остолбенел. С ним приключился столбняк. Он почувствовал, что он проваливается сквозь всю вселенную... Из глаз посыпались молнии...»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 465