Прощай оружие. Старик и море. Праздник, который всегда с тобой. Рассказы

"Мысленно он всегда звал море la mar, как зовут его по-испански люди, которые его любят. Порою те, кто его любит, говорят о нем дурно, но всегда как о женщине, в женском роде".
Мы с Хемингуэем пока не дружим.
Несколько его книг, что я пыталась читать до сих пор, во мне никакого отклика не находили. Но «Старик и море» кажется мне универсальным произведением, понятным любому и, пожалуй, именно с него стоит знакомиться с творчеством писателя.
"По правде говоря, в этом положении ему было только чуточку легче, но он уверял себя, что теперь ему почти совсем удобно".
Повесть проста в своем исполнении, здесь не много персонажей, здесь нет ни долгих описаний, ни витиеватых диалогов. Здесь люди встают до того как займется рассвет, чтобы отправить в море и там своим трудом, стойкостью и терпением добыть себе пропитание. При этом повесть не проста по своему содержанию, ибо затрагивает не мало тем - здесь и о дружбе, и о вере, и о силе духа, о благородстве и благодарности, об одиночестве…
"Я ничего не могу с ней поделать, но и она ничего не может поделать со мной".
Очень боялась, что финал истории будет плачевным, но нет - автор обходится без лишнего драматизма. Будто нет ни выигравших, ни проигравших, только жизнь – простая и сложная одновременно.
«Ее судьба была оставаться в темной глубине океана, вдали от всяческих ловушек, приманок и людского коварства. Моя судьба была отправиться за ней в одиночку и найти ее там, куда не проникал ни один человек. Ни один человек на свете. Теперь мы связаны друг с другом с самого полудня. И некому помочь ни ей, ни мне».

Это воспоминания Эрнеста Хемингуэя о жизни в Париже в 20-е годы. Книга состоит из небольших очерков, среди которых есть истории о Гертруде Стайн, Эзре Паул, Френсисе Скотте Фитцджеральде и других известных людях того времени. А есть просто рассказы о том, как Хемингуэй и его жена жили, работали, отдыхали и любили в Париже.

После того, как я послушала аудиокнигу, мне захотелось ее прочитать. Открыть, пошуршать страницами, вдохнуть запах типографской краски и нырнуть в этот Париж, оставляя на полях карандашные заметки.
Я бы никогда не подумала, что это произведение Хемингуэй писал уже в конце своей жизни. Читая эту книгу невозможно поверить, что автор стоит в шаге от самоубийства. Ведь «Праздник, который всегда с тобой» это книга о счастливом человеке. Бедном, но счастливом. А счастье очень заразительно. И теперь мне хочется в Париж, чтобы этот праздник был всегда и со мной.

Чего я ждала от этой книги, так это того атмосферного Парижа 20-х, который заряжал творческой энергией всех попавших туда людей. Ждала солнце, вино, вкусную еду, красивых женщин и конечно праздник. Но получила я суховатые описания Хемингуэйем своих серых будней и великое множество людей, которые описаны с самых плохих сторон своего характера. И про еду будет совсем мало, зато подробно опишут какими напитками богема заливала шары.
Те главы, где автор описывает, как он забросил журналистику и был вечно голодным молодым писателем, в некоторые моменты трогают душу, и ты чувствуешь близость к автору, который так без прикрас описывает свою бедную юность.
Но постепенно в повествовании появляется все больше и больше богемы из "потерянного поколения", и то ли эти люди сами были неприятными, либо автор так их описывает, что создается впечатление, что все они сборище себялюбцев с дурным характером (кроме Эзры Паунда и Сильвии Бич).
Только рассказ про его семью и зиму в Австрии мне по-настоящему понравился, там тусовка задвинута на задний план, а на передний выходит его любовь к жене, природа и радость уединенной жизни в горах.
Вердикт Хемингуэю ставить по этой книге не буду, но возвращаться к ней и Парижу 20-х точно не захочу.

«Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж - это праздник, который всегда с тобой»
.
Книга, с которой началось моё знакомство с Хемингуэем, и хоть это не полноценное художественное произведение, а лишь описание моментов жизни самого писателя, мне всё же понравилось. Автор замечательно пишет, простыми и точными фразами, но при этом не лишёнными художественного окраса.
.
Автор пишет о себе, о Париже, и о лучших годах своей жизни… Он буквально погружает читателя в описываемую эпоху и заставляет пережить те счастливые моменты давно ушедшего прошлого вместе с ним. С Хэмом вы побываете в Париже, посидите в уютных кафе, идеально подходящих для писательства, с ветерком спуститесь с горной вершины на лыжах по пушистому белому снегу и даже лично познакомитесь с Фицджеральдом.
.
У автора была насыщенная и интересная жизнь, и он с удовольствием делится ей со своими читателями! Читая произведение, я прониклась к Хемингуэю симпатией и очень захотела познакомиться с его творчеством поближе. Я думаю, что многим данный автор придётся по вкусу, поэтому очень рекомендую с ним познакомиться, если вы ещё этого не сделали.
.
Оценка: 4 из 5

Собирая своих, находящихся в рассеяньи, детей, перетягиваю свой отзыв с Букмикс (он и тут где-то висит на удалённом аккаунте; о-о-о)

Итак, одно время Эрнест Хемингуэй жил с женой (которой из?) в Париже. Там он занимался ровно тем же, чем занимался всю свою жизнь: много и с удовольствием пил, слонялся по "городам и весям", интересовался определёнными видами спорта, вёл пустые разговоры с коллегами-литераторами и прочим людом, читал книги, и много, много писал - и всё это показалось ему настолько значимым, что он решил облагодетельствовать нас рассказом о тех днях, хотя чуть менее тридцати лет назад он уже огорошил мир сочинением подобного рода, а именно - романом "Зелёные холмы Африки". Идентичные по духу, эти два сочинения отличаются друг от друга литературной составляющей, ибо "Праздник" оказывается едва ли не единственным сочинением господина Хемингуэя, которое можно читать без рвотных позывов. Впрочем, Хемингуэй никогда и не был интересен своей литературной составляющей, которая всегда находилась у него на уровне пола. Был один случай: я решил освежить своё не-знание английского, решив для этих целей почитать в оригинале "Грозовой перевал" (прекрасное, должен сказать, занятие), а чуть позже открыл сборник Хемингуэя "Men Without Women". Не знаю, почему я не рассмеялся вслух, но в душе я ликовал, охваченный бурным весельем от этого разительного контраста, ибо в сравнение с сочинением госпожи Бронте сочинение господина Хемингуэя казалось, в лучшем случае, сочинением третьеклассника, пишущего о том, как он провёл лето. О литературной сотавляющей книг Хемингуэя нужно сказать ещё пару слов, ведь хотя я и выделил слог "Праздника", - действительно обладающий претензией на некоторую приятность, - среди других сочинений Хемингуэя, но всё же нужно понять, что он не выше сочинения любого талантливого писателя. На эту тему можно привести интересное замечание, что русская литература непроизвольно унизила Хемингуэя в его стараниях писать просто, лаконично, глубоко и метко, то есть в освоении такого метода письма, которому он, по его собственным словам, учился всю жизнь. Я намекаю на дневниковую прозу Марины Цветаевой, относящую приблизительно к 20-м годам прошлого века соответственно. Оказалось, что умелое сочетание односложных предложений вроде: "Иду. Курю. Стреляют.", - которые неожиданно лопаются подобно древесным почкам, прорываясь привычными "полновесными" предложениями, с этими самыми "полновесными", но порой столь же краткими, эскизными, да вкупе с намётаным глазом могут иметь не только большую смысловую нагрузку, но и обладать большей литературной ценностью с чисто технической стороны ("Говорящий - мастеровой, чёрный, глаза, как угли, чернобородый, что-то от ласкового Пугачёва. Жутковат и приятен. Беседуем. Жалуется на сыновей...").

Возвращаясь к теме "Праздника", идейное наполнение которого, как мне кажется, я уже исчерпывающе описал в самом начале этого скромного отзыва, не могу не затронуть тему искренности написанного. Понимаете, в советское время истерия по Хемингуэю диктовала вполне одностороннее к нему отношение. У меня, например, есть издание его сочинений года, если не ошибаюсь, 80-го. Там в предисловии автор (если не ошибаюсь, женщина), не выдержав, переходит, что не обычно для советских предисловий, на заглавные буквы, по ней: Хемингуэй является примером НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНЫ. Так же я брал в библиотеке книгу о Хемингуэе 60-х годов - ещё более розовую, востоженную, согласно которой чуть ли не единственным недостатком Хемингуэя было то, что он не встал на путь революционного марксизма, хотя и часто одобрителльно отзывался о революции (сравните с мнением Джойса) и отсутствие в раннем творчестве неких социальных обобщений, в остальном - благороднейшая душа. Была там и глава о "Празднике". Кроме нежных вздохов из неё можно было вынести, что возвышенный дух Хемингуэя, влившись в среду буржуазных эстетов, быстро раскусил их, преодолел соблазн слиться с ними и развенчал всех этих прожигателей жизни в своем творчестве (высказалась(?) автор книги и о Хаксли, который выразил мнение о Хемингуэе приблизительно следующими словами: возникает чувство, что Хемингуэй в своём творчестве стремится показаться большим тупицей, чем есть на самом деле. Хемингуэй, конечно, в ответ "развенчал" Хаксли, иронизируя над ним в каком-то ответном сочинении. Не знаю, буду ли я писать отзыв на эту книгу, ибо не успел дочитать около 80-ти страниц, да и в первой её главе, по старости лет, отсутствовали многие страницы, поэтому размышление о Хаксли вставлю в виде дополнения в конце). Возвращаясь, спрашиваю: а было ли это развенчание? Видите ли, ощущение самодовольства в текстах Хемингуэя - дело привычное, "Праздник" же в этом смысле содержит какую-то раздробленность: дикое самодовольство и догматический тон мешаются с робостью, тихостью (чего стоят высказывания типа: Я увидел тебя красотка. Теперь ты принадлежишь мне, и Париж принадлежит мне (and now the whole world is my personal b*h), я принадлежу этому блокноту). Это хорошо видно на примере Гертруды Стайн, рассказ о которой есть как в "Празднике", так и в "Холмах". Заранее извиняюсь, но я сейчас приведу большой отрывок из Хемингуевской биографии за авторством Чертанова, ибо он важен для понимания моей мысли, а вы, если есть желание, сравните его с эпизодом из "Праздника", ведь в нём, за тишайшими жестами и словами часто проскальзывает затаённое недовольство, равно как и чувство собственного превосходства:

Другой конфликт, заочный, случился летом — осенью 1933 года с Гертрудой Стайн, опубликовавшей «Автобиографию Элис Б. Токлас»: "Хемингуэй завистлив, злобен, корыстен, не выносит соперников, сноб, карьерист..." Хемингуэй в интервью Арнольду Гингричу высказался о Стайн умеренно, признав, что научился у нее и Паунда «некоторым элементам технического мастерства», но спустя год в книге «Зеленые холмы Африки» охарактеризовал ее творчество как «книжонки мерзкой бабы, которой ты помог напечататься, а она в благодарность тебя же сопляком обзывает». «Досадно, что она весь свой талант разменяла на злобу, пустую болтовню и саморекламу. И знаешь, что забавно, — ей никогда не удавались диалоги. Получалось просто ужасно. Она научилась у меня и использовала это в своей книжке. Раньше она так не писала. С тех пор она уже не могла мне простить, что научилась этому у меня, и боялась, как бы читатели не сообразили, что к чему, вот и напустилась на меня». (Это был смягченный вариант — сперва он просто назвал Гертруду сукой («суки» и «п**и» были все, кто его ругал) — но Перкинс уговорил фрагмент переделать.) В 1958-м Хемингуэй сформулирует эту мысль интеллигентнее: Гертруда «написала довольно длинно и довольно неточно о своем влиянии на мою работу. Ей это было необходимо сделать после того, как она научилась писать диалог по книге, названной „И восходит солнце“. Я к ней очень хорошо относился и считал, что это прекрасно, раз она научилась писать диалог».

Или возьмём Фицджеральда (мне не очень нравятся его темы, но, в отличие от Хемингуэя, его писательский талант несомненен). Книга 66-го года описывает их как двух преданнейших друзей, и в "Празднике" Хемингуэй всё так же пристрасно рассуждает о покойном Фицджеральде, мол, скорбит сердцем о попусту растраченном таланте друга. Но вот читаешь биографию Фицджеральда за авторством Ливерганта, и просто поражаешься, как отвратительно пользовался Хемингуэй Фицджеральдом, да и вообще, что это была за дружба. Да это прямо видно из "Праздника" - это же просто унижение чести и достоинства (впрочем, из уже упоминаемой биографии видно, что такое было и при жизни Ф., которому раз пришлось просить Х. убрать из текста отрывок о нём).

Закончим на теме литературы. Хемингуэй в отношении искусства - догматик, совершенно не признающий иного подхода к творческому процессу, если последний отличен от его канонов, чем и напоминает Максима Горького. Рассуждения о Достоевском в "Празднике" и Толстом в "Холмах" смешны именно своим менторским тоном. Создаётся впечатление, что два малоизвестных писателя из дремучей России принесли великому авторитету Хемингуэю на одобрение свои рукописи, и последний, скрепя сердце, дал добро. Достоевский, согласно Х., пишет плохо, а воздействие оказывает сильное. Я же думаю, что худое дерево ни с того ни с сего хорошего плода не приносит, а если принесло, значит оно не было таким худым, как о нём думали. Стиль Достоевского необычен, но он прекрасен, он такой, как нужно, чтобы не только не мешать силе воздействия, а, напротив, усиливать её. В каком-то смысле Достоевский напоминает Скрябина, сломавшего привычные каноны, но оставшегося в сфере привычного искусства, в то время как всякие модернисты оказываются ближе к Стравинскому, ибо ушли дальше по влажному пути низвержения канонов. О Толстом особенно забавно, ибо Х. понёс околесицу о том, как благотворен для писателя военный опыт (Хотелось сказать: ой, господин военный корреспондент, успокойтесь), сейчас же те, кто пороху не нюхал, пишут, мол, какие-то левые фантазии (надеюсь сейчас, когда у нас есть военные стихи Владимира Семёновича Высоцкого, такие идейки никого не вдохновят). Ну да, кому ж судить о таких материях, как не господину Хэ?

P.S.

Обещанный отрывок о Хеме, подтрунивающем над Хаксли:

Должен сказать, что Хемингуэй, подтрунивающий над Хаксли — это сильно. Весьма сильно. Как если бы Буковски подтрунивал над Борхесом, - причём, по мнению народных масс, если бы подобное и в самом деле имело место быть, ему это удалось. И не столько попытки Хемингуэя иронизировать над стариной Олдосом, сколь то, что автор книги, - некая (?) Зильма Маянц, - топит за Хемингуэя и топит Хаксли (для Олдоса у неё уже был портрет: «Можно любить свою работу писателя, презирать «ценности» буржуазной цивилизации (условно-мифических ананасов с рябчиками?), но в то же время снобистски презирать и всех тех, кто не принадлежит к элите «высоколобых» - аристократов духа, равнодушных к граду и миру к миру и людям. Таков Олдос Хаксли.» Рядом с портретом Хаксли, - достойное соседство! - схожие зарисовки Киплинга и Кафки, показывающие их писательскую «ограниченность» - у всех изъян! Но не всё так мрачно, - по мнению автора книги, - ибо, по её же мнению, «им всем и многим другим противостоит Хемингуэй с его здоровым гуманизмом и демократизмом». Всё, дамы и господа, я вынужден вас поздравить — Хемингуэй спас мировую культуру, вытянул, так сказать, из клоаки всех этих гадких утят типа Кафки и Киплинга и иже с ними. К сожалению, следующие страницы были вырваны, поэтому конец этого замечательного фарса (скорей-карету-мне-карету) остался от меня скрытым.), ну так вот, то, что старушка Зильма на стороне Хемингуэя против сноба Хаксли, видится мне всё тем же привычным самоупоенным весёленьким бунтом низов (да, я не верю в народ — я читал Шаламова), бессознательной попыткой обосновать свой кусок пирога, утвердить себя в этом прекрасном и яростном мире, создать себе твёрдую почву, уверившись, что те, кто наверху — зажравшиеся глупцы, а мы, хотя и в нестираных подштанниках (уже упоминавшийся товарищ Буковски даёт нам интересный пример тех, кто возлюбил свою вонь: когда какая-то барышня брала у него интервью, и что-то у них не заладилось, так он поднял свои ножки, задрыгал ими на неё, завизжал — старый сморщенный бутус— всё это было бы так мерзко, если бы не было так смешно), летаем несоизмеримо выше их, и пускай они думают, что они и есть истинные патриции, а мы всего лишь жалкие плебеи, - мы будем смеяться над ними, ибо мы-то знаем… Кстати, вы знали - «богатые — скучный народ». Так говорил Хемингуэй. И так названа отдельная глава книги. Прости нас, Джон Голсуорси.

Как-то не вяжется у меня известный образ Хемингуэя с бородой и в свитере с этой книгой. Здесь он совсем еще другой, молодой, увлеченный, я бы даже сказала правильный, любящий и ценящий свою семью - первую жену Хэдли и сына Бамби. Я была очень удивлена, когда узнала, что у него было 4 жены, уж очень безоблачные отношения описаны в этой книге, хотя в конце мы и узнаем о разводе и о том, что Хэдли обрела счастье с другим. Она звала Эрнеста так нежно - Тэти... Также очень интересно было узнать о Скотте Фицджеральде, тоже совсем по другому его представляла, здесь ему посвящено довольно значительная часть, его странностям, характеру, личной жизни. И, конечно, Париж, кафе, жизнь писателей, встречи друг с другом и уединение за работой с чашкой кофе. Захотелось узнать больше о жизни Хемингуэя, ведь этой книгой он приоткрыл в ней только маленький кусочек.

Мне "парижские записки" Хемингуэя понравились. Это классические мемуары о жизни писателя в начале карьеры в 1920-х годах в Париже. Конечно в этом издании мало раннего рукописного материала, больше уже переработанного самим Хемингуэем и его родственникам в 1960-ые годы, но от этого атмосфера Парижа 20-х годов не улетучилась. Города в котором даже будучи бедным можно жить, быть счастливым и работать, как это было с Хемингуэем. Читаются мемуары легко, много интересного о парижских кафе, спорах о литературе, просто о встречах с интересными людьми. Конечно у молодого Эрнста задатки мачо уже явно просматриваются. Достойны внимания и последнии главы, написанные автором в 1961 году в состоянии депрессии и всего за три недели до попытки самоубийства. Замечательная преданность работе.

Вспомнив, что Хэмингуэя причисляют к писателям-самоубийцам, я взяла эту книжку-малышку с замиранием сердца. Наверное, она будет типично настроенческая и философская, тогда подумала я.

Так оно и оказалось. Автор в очень угнетающем цвете показал нам осень жизни.

Старчество... Какая первая ассоциация? Конечно, одиночество! Такое болезненное и сокрушающее порой, что без слез не вспомнить. Но есть и другой вопрос, - заслужено ли это одиночество?..

Какая первая мысль? "Нет, ни за что не заслуженная! Почему молодежь не заботится о стариках, это же крайне неуважительно и черство!.." Но если верить воспитательной работе, то люди преклонных лет должны давать отчет себе в том, кого они вырастили, - отзывчивых и великодушных или же щеголей и самодуров.

И, конечно же, если говорить об одиночестве, следует заглянуть в прошлое, - за поступки и заслуги человек и вправду может остаться один, обессиленный, без друзей и без средств. Когда уже ничего не исправить, когда конец по-настоящему страшен.

Ох, вот такие мысли появились у меня после прочтения этой повести. Но мне хочется верить, что в жизни не все настолько траурно, а есть отголоски радости и благодати.