Избранные сочинения в 3 томах. Том 2. Дар. Весна в Фиальте. Пушкин, или Правда и правдоподобие

Ничего непонятно, но очень интересно. Первая треть книги — абсолютно нечитаемая вещь. Знаю, что в том и задумка, но всё равно не слишком приятно читать предложения, в которых слова тебе все вроде как знакомы, а никакой смысл не вырисовывается. У Набокова в целом очень тяжёлый язык, который мне лично дается с большим трудом. Эти бесконечные предложения, где начинается одна мысль, потом уходит в другую, оттуда в третью, чтобы потом вернуться ко второй и наконец досказать то, что было обозначено в начале предложения — когда к его концу из головы уже совершенно вылетело, о чем вообще шла речь... Потом становится понятнее. Фальтер конечно крайне любопытная во всех планах фигура. Здесь уже начинает проявляться на полную Набоков-философ. Вот тут наконец-то суть и близится к раскрытию. Естественно автор не дает нам узнать, что же стало в конце с рассказчиком и с познавшим истину Фальтером — но это и не нужно, всё ясно без слов. Мне искренне нравится философская мысль этого рассказа, мне близко подобное отношение к истине. Но начало... слава богу мне хватило выдержки пробраться через него и достичь главного — метафизических рассуждений об особом статусе истины. 

"Настоящему писателю должно наплевать на всех читателей, кроме одного: будущего, который, в свою очередь, лишь отражение автора во времени".
В.Н. Набоков "Дар"

Центральная часть набоковского романа «Дар» - биография Чернышевского - вышла нахальной (на что рассчитывал автор) и вместе с тем невыразимо скучной (на что автор вряд ли рассчитывал, но все могло быть). Создатель ее Федор Константинович, бледное альтер-эго Набокова, перемещающийся по городу в дырявых туфлях, а по лесу – без признаков гардероба, чтобы загореть и перестать быть бледным – тоже так себе герой. Он одинаково презирает квартирных хозяек и не платит за жилье, а девушку Зину, очень практичную особу, находит в непосредственной близости, за стеной снятой им комнаты (Федор Константинович, несмотря на приписываемое ему каникулярно-спортивное бытие, очень ленив – он и на уроки к ученикам едва заставляет себя являться). И, самое главное, Федор Константинович – поэт.

Конечно, когда в Берлине станет некомфортно (не так некомфортно, как описывает Федор Константинович – скучно, нудно, неинтересно, за хождение по улице в голом виде останавливают, немецкое мещанство сочится из всех щелей, «свои» русские погрязли в мелочах эмиграционного бытия), а совсем некомфортно, году этак в 1937, практичная жена Зина вывезет неприспособленного к жизни мужа в дальнейшую эмиграцию, где наверняка будет спасать из мусорного бака его недописанные романы, а еще печатать, печатать и редактировать (Зина машинистка, если что, в актрису или продавщицу готового платья непрактично-практичный Федор Константинович вряд ли бы влюбился – на что они в хозяйстве поэта?).

На мой обывательский взгляд читателя, «Дар» не выглядит «заумным», слишком интеллектуальным или неудобоваримым чтением (перескоки повествования с первого лица на третье очень быстро перестали замечаться, вкрапления сновидений, временно выдаваемых за реальность, не сбивали с толку, а разговоры героя с полумифическим Кончеевым почти сразу выглядели монологами). Проблема в том, что роман кажется сшитым из кусков, которые плохо пригнаны друг к другу, а нитки непременного белого цвета выставлены напоказ. Есть куски прекрасные – акварельно-красочный, омытый дождями и солнцем Берлин, который герой не любит (но это неправда), размышления кончеевского толка о природе творчества литературного и творчества вообще (их мало, но они есть), а с другой стороны – биография Чернышевского, которая здесь как инородное тело, и куски, к которым я осталась равнодушна – о лешневском и петербургском детстве (это уже знакомо по другим книгам), об отце-естествоиспытателе (бабочки меня утомили в «Других берегах»). Я не против живой природы и ее изучения, но у Набокова охота за бабочками описывается как столь узкоспециальное и рафинированное времяпрепровождение для избранных, что заранее чувствуешь себя профаном, ни разу в жизни не взяв в руки сачок.

Возможно, скрытые пружины «Дара» не сработали для меня в силу недостаточности читательского опыта. Но вместе с тем роман вовсе не представляется загадкой, ребусом, шахматной задачей или палимпсестом. Напротив, многое в нем – следствие пережитого писателем и уже читанного в других его книгах, разве что модернистских приемов здесь побольше, чем в автобиографиях. И тем не менее я не жалею, что дочитала книгу, потому что неуловимое очарование набоковского дара в ней конечно же есть. Ну разве можно было не добраться до этого:

«Он старался думать о смерти, и вместо этого думал о том, что мягкое небо, с бледной и нежной как сало полосой улегшегося слева облака было бы похоже на ветчину, будь голубизна розовостью. <…> Это было смутное, слепое состояние души, непонятное ему, как вообще все было непонятно, от неба до желтого трамвая, гремевшего по раскату Гогенцоллерндама, но постепенно досада на самого себя проходила, и с каким-то облегчением, точно ответственность за его душу принадлежала не ему, а кому-то знающему, в чем дело, - он чувствовал, что весь этот переплет случайных мыслей, как и все прочее, швы и просветы весеннего дня, неровности воздуха, грубые, так и сяк скрещивающиеся нити неразборчивых звуков – не что иное как изнанка великолепной ткани, с постепенным ростом и оживлением невидимых ему образов на ее лицевой стороне.»

Что ж, возможно, и Чернышевский где-то там – на изнанке романа.

в этот раз читала очень подробно, благодаря комментарию долинина. Погрузилась во все темы, повыписывала себе всяческой красоты, нашла все ключики. Особенно очарована-околдована второй главой. Даже удивительно, я обычно диалоговую составляющую люблю больше описаний природной природы. Но тут мне будто набоков прямиком в голову загружал все картинки, запахи и ощущения. А когда я дочитала книжку, даже захотелось снова перечитать эту главу отдельно, будто только что вернулась из крутейшего путешествия и хочется немедленно нырнуть в воспоминания, фоточки и видосы (кстати, в книге тоже можно найти слово "фоточки", я удивилась, мне казалось это более современное слово). Ещё очень тактильный момент в пятой главе, где фёдор загорает голышом в грюневальде. Туда бы тоже вернулась. Это же классическое книжное похмелье, уже и не помню когда у меня оно было!

тяжелее всего далась четвертая глава, у меня не было настроения разбираться подробно в теориях стихотворных размеров и отношениях между борцами за правду. Правда комментарии очень-очень помогли, у меня сложился паззлик какую огромную массу материала перелопатил набоков и как мозаично преподнёс всё это нам на блюдечке сарказма.

много прекрасного про вдохновение, творческие процессы, пушкина и "она медленно размешала в борще белый вопросительный знак сметаны". Ван лав.

Для меня книга оказалась сложной. Спустя год изучений понял, что ориентирована на сугубо субъективное восприятие.
Философия пессимизма подразумевает отсутствия бытия, всякого баланса и справедливости. Предположу, что именно эта смертоносная истина изменила Фальтера.
Также в книге прохдит красной нитью тема вечной жизни через творчество, которая ранее встречалась у Горция и у Шекспира.

Смешанные чувства у меня вызывает это произведение: с одной стороны волшебный, чарующий язык, с другой - несколько путанный сюжет. Легкость и в то же время сложность строения текста создает удивительное впечатление, словно на твоих глазах вышивается необыкновенный узор, с множеством ответвлений и скрытым смыслам. Набоков противопоставляет и сравнивает жизни биографа и писателя. Они во многом перекликаются, хотя и представляют собой совершенно разные судьбы. Что действительно завораживает, так это уникальный ход мыслей, его замечания на разные темы, способность высказать, казалось бы уже приевшиеся заключения, новым, несколько даже карикатурным образом.