П. И. Мельников (Андрей Печерский). Собрание сочинений в шести томах. Том 2

Что за книга, что за диво, да жаль только особливо не посоветуешь никому. Не все любят, вернее сказать, многие избегают религиозной тематики в читаемом, предпочитают экшн неспешному течению повествования, сотканного из мгновений, именующих себя самой жизнью.

А здесь как раз все перечисленное имеется в большом количестве. Глухие заволжские леса, где со времен церковного раскола XVII века нашли пристанище приверженцы старых обрядов, не хотевшие жить сообразно новой реформе патриарха Никона и впоследствии получившие название «старообрядцы».

По территории раскиданы многочисленные монастырские скиты, благодаря которым и в которых усиленно блюдут чистоту канонов православной веры, завещанной отцами. Живут за счет богатых подаяний купцов, промышленников, да и в целом населения, могущего нести в церковь сырым и вареным: помянуть, отпраздновать рождение, свадьбу, да просто грех замолить...Мало ли их у людей ? Чай святых-то нет среди простых смертных..

В скитах находят душевное умиротворение и покой, потерявшие его в миру, зачастую в силу предательства, порой родительского, больше личного, случившегося по молодости лет. Скрывают они за своими толстыми стенами многие тайны рождения и смерти, позора и отчаяния. Живут там разные люди, истово молящиеся и приносящие покаяние, а есть и не гнушающиеся под охраной церковных стен, с именем Бога на устах творить грехи страшные...Кому воздастся по вере его, кого не минует кара...

Мирской стороной жизни старообрядцев представлена семья купца-тысячника Патапа Максимыча Чапурина, состоящего из него, жены Аксиньи Захаровны, да двух заневестившихся дочерей Настасьи и Прасковьи. Его роль отца и мужа в семье непререкаема, его слова - закон для домашних, но и он со своей стороны чтит, любит и уважает жену, заботится о ней и о детях не на словах, а на деле. Если и прикрикнет, то для острастки больше.
Его торговая деятельность, многочисленные деловые и личные связи с разнообразными людьми демонстрируют чем жили и занимались, как развивали отношения в сфере бизнеса (по современному), домашняя жизнь помогает понять и почувствовать внутрисемейный уклад, отношения между супругами, родителями и детьми.

Полнота и разнообразие представленной картины в то время и в том месте не только познавательна, но и увлекает не меньше современных произведений. Любовь, предательство, почитание родителей, погоня за золотой монетой, многие искушения, жажда обладания чужим ли телом, ли богатством - ничего не теряет актуальности с течением времени и сменой веков и поколений.

Книга не читается, буквально как песня льется полноводной рекой, до краев наполненной народным фольклором. Тут тебе шутки-прибаутки, поговорки, разнообразные емкие словечки, отображающие местный говор и дающие представления вообще как разговаривали промеж собой люди в то время в разных жизненных ситуациях, традиции, песни и обряды венчальные и погребальные....Просто кладезь русской старины и отличного литературного языка.

Несмотря на кажущийся объем и отсутствие как таковых активных действий, повествование не стоит на месте, многочисленные персонажи настолько яркие выпуклые и запоминающиеся, что не дают не забыть о себе, не потерять нить повествования. Личная история каждого оказывается интересной с той или другой стороны. И даже в чем-то предугадывая развитие событий, продолжаешь с интересом следить за происходящим, потому как тут будет и экскурс в историю скита, и насущные проблемы религиозного или личного содержания, перемежающиеся фольклорными напевами, в которых чувствуется "душа народная" и настроение сообразно событию.

Любителям тематического чтения, исторического романа, желающим окунуться в старину -рекомендую.

Знаете же императив: «В России надо жить долго»? Я вот всегда думала, что это сказал дедушка Корней и легкомысленно добавил: «потому что интересно», но по вредной привычке полезла проверять цитаты и засыпалась. Оказалось, что это вообще неизвестно кто и зачем придумал - вирусное изречение с ускользающим источником (нулевой пациент, вероятно, Островский), окончание, оправдание и объяснение которому каждый волен изобрести сам: в диапазоне от мелкого «чтобы пережить всех мемуаристов» (Сологуб) до циничного «а то до пенсии не доживёте» (действующий гарант). На мой вкус, я уже до хрена долго здесь живу — пора бы и мне уже понять, что с этим делать. Например, прекратить делать вид, что весь массив заслуживающей пристального внимания «классики» уже про- и перечитан, и перестать шарахаться, как цирковая лошадь от пчёл, от авторов, чьи сдвоенные фамилии, указывающие на предпочтительный ареал обитания, надёжно зафиксированы во втором ряду главной последовательности, и от их просторных, нарочито неторопких, обстоятельно повествовательных книг, будто бы и писанных с расчётом на вынужденных долгожителей и неучтённую кучу их времени в инертном ожидании, когда же «долго» перерастёт — наконец — в «счастливо» или — на худой конец — в «хорошо». Задушить снобское обыкновение не фотографироваться на фоне берёзок и кремлей, побороть иррациональный страх напороться на квасное русопятство, лыком шитую метафизику, сусальное летописательство и благолепно изукрашенные паутинистые углы, перешагнуть порог, сразу за которым падает на голову и рассыпается на составляющие «Толковый словарь живаго великорускаго языка» (не вздумайте накрывать им шляпу волшебника!), и понять, что проживи в России хоть четверть века — фонарь и аптека на месте, хоть триста лет — ничего не меняется тут, кроме словарного запаса (что уже прорыв не хуже космической программы, учитывая местную литературоцентричность и приверженность канонам) и по-прежнему непонятно ни что делать, ни кто виноват, если ты не успел спрятаться. Но это я проспойлерила раньше времени.

Предположу, что в 60-70 годы позапрошлого века, когда мытая Россия вдруг внезапно и остро почувствовала движение под боком немытой, поиск корней и фольклорные изыскания оказались в тренде, а судьба народная не волновала разве что конченных социопатов, крупномерная этнографическая беллетристика Мельникова-Печерского, основанная на живом, собранном вручную материале, была востребована, читалась с интересом, восторгом или скепсисом — в любом случае, имела спрос и резонанс. Те же самые чувства она способна вызывать и сейчас, особенно у охотников путать литературу с историей, стряхивающих паутину с увесистого тома, чтоб выяснить в подробностях «как жили наши предки» и приложиться к истокам. Условно, этот фокус пройдёт, только если ваши предки — из старообрядческой тусовки Поволжья 19 века, а безусловно — если ставите подобную цель, нужно быть предельно внимательным и нелегковерным, чтоб случайно не захлебнуться в благодатном потоке «родной речи», нащупать твердую почву и разглядеть лес за деревьями.

Язык — главная ловушка, флагманская фата-моргана эпопеи «В лесах» - он действительно завораживает и восхищает, все эти неперечислимые «исстари», «посолонь», «кондовые леса» и «девичьи супрядки», не столько вписанные в контекст, сколько создающие его, - выглядят диковинно, но не искусственно, глаз не режут, серьёзных трудностей восприятия и перевода не вызывают, в текст входишь, как рука в разношенную перчатку: тепло, свободно, удобно, разве что не по сезону, да и гуглить в перчатках неловко как-то. Медицинский факт: речь каждого, кто прочитал Печерского, неизбежно приобретает былинные интонации на срок напрямую зависящий от силы индивидуального лингвистического иммунитета — другие рецензии почитайте, для напримера. Очень заразно. И лестно: надо же, а язык-то наш куда более велик и могуч, чем завещал товарищ Ленин, как самобытно и экзотично мы могём, ежели захочем.
Вот! Тут-то и иллюзия. Уже не предположение, я твёрдо уверена - ни одна самая изолированная и аутентичная община в реальности никогда так не разговаривала, вряд ли живые люди в режиме нон-стоп шпарили как по писаному в прологах, минеях, пресловутом словаре Даля и прочих святых источниках древлего благочестия, уснащая свою бытовую речь без промаха разящими фаерболами пословиц и поговорок, затягивая песню в самые патетические моменты — ну разве что обитатели до поры притопленного Китеж-града. Тут-то и диссонанс. Потому что сами люди и их истории, мастерски увлекательно рассказанные автором, - очень правдоподобные, непридуманные, выписанные в режиме «подслушано Ветлуга» и «наблюдая за нижегородцами», максимально несоответствующие мечтам пуристов-почвенников о никогда не бывалом золотом веке, даже с учётом описанных циклопических застолий с белорыбицей, наливками и вёдрами икры — сколько можно жрать? На уровне мелодраматического сюжета - деспотичные отцы семейств самодурствуют, ловко скрывающие пассионарность бабы крутят ими по своему усмотрению, хорошие девушки влюбляются в козлов, плохие тоже, никто не заморачивается на предмет потерпеть до свадьбы, бога никто не боится, ничем хорошим сие не заканчивается; на уровне социологического исследования - в скитах разврат и бастарды, в семьях - пьянство и снохачество, кругом кумовство, коррупция и погоня за лёгкой наживой, бога никто не боится. Но сатирический, обличительный тон у автора приглушён, нет гнева и пристрастия в нём, вместо этого он заставляет персонажей водить бесконечный хоровод и распевать на манер бессмертной оперы «Хованщина», то и дело вклиниваясь с не совсем уместными сольными ностальгическими ариями про Ярилу и ягодки-цветочки, предваряя их не менее странно выглядящими пушкинизмами: дела давно минувших дней, мол. Как так-то? Эти люди — его современники: разные, яркие, выпуклые, трагичные и несуразные, пустые и амбициозные, похотливые и хитрожопые, щедрые и сострадательные, тщеславные и наивные — обычные, пускай и с не всегда психологически докрученной логикой поведения, но с вполне достоверными, узнаваемыми характерами в каких-то уж совершенно документальных обстоятельствах. Почему для каждого из них не предусмотрена своя интонация (пусть даже в рамках утверждённого вокабулярия), свой способ высказаться, почему язык подзаборного алкаша и вора ничем почти не отличается от языка степенного и самоуверенного тысячника, а мать-игуменью можно на слух отличить от попрыгуньи-белицы, только потому, что первая светских песен не поёт? Ну разве что заезжему невзрачному донжуану добавлено изюму в виде присказки «Ох, искушение!»

Для себя я ответ нашла, но вовсе не настаиваю, чтоб все со мной тут же согласились (Мельников спорный писатель). Дело в том, что это повествование - отчётливо колониальное по своей сути, и рассказ в нём ведётся о чужаках глазами чужака, пусть и предельно внимательного к мелочам, деталям быта, национальным и сословным особенностям автохтонов. Это нисколько не умаляет его локальной этнографической ценности: здесь можно узнать, чем пахнут ремёсла, сколько приданого полагается поповской дочке, когда сеять капусту, доходен ли токарный товар на Макарьевской ярмарке, как организовать свадьбу «уходом», чтоб сильно не побили, и как сбывать фальшивые деньги, чтоб не сразу посадили — много всякого занимательного. Всё это вполне могло бы сойти за инсайдерский путеводитель, качественную журналистику, не перегруженную драматургией, не преследующую никаких магистральных целей, кроме общеобразовательных и развлекательных - кабы не одно фундаментальное «но»: это — фольклорный эпос. И дремучая жизнь обитателей провинции, скрывающихся в складках ландшафта, придерживающихся своих традиций, одинаково оторванных как от метрополии (никакой, например, Москвы, как смыслового сакрального центра, практически не существует: для староверов Москва - это, в лучшем случае, авторитетные старцы Белокриницкого согласия), так и друг от друга (разделение на своих и чужих в границах одного поселения, не говоря уж о разных берегах Волги), практикующих глухую оппозицию в духе «лучше не высовываться, где надо — подмажем, а власть — какая ни есть, надо терпеть» - предстаёт в каком-то ином свете, представляется чем-то подлинным, исконным, истинным для очарованного архаикой сознания, но на деле это кажимость гармонии, рожденная посредством одних только волшебных слов. Магия языка и ткань художественного нарратива, сливая всё и вся, территории, времена, сословия и классы, в абстрактное всеобщее, вытесняет из зоны видимости действительные противоречия исторической реальности. Поволжье глазами Мельникова-Печерского — не меньший миф, чем Индия Киплинга или Оклахома Лонгфелло. Нет, я не говорю, что это плохо - с какой стати? Просто не надо упускать из виду подобные соображения — а то у долгожителей память хоть и долгая, но избирательная, и ладно рассказанным сказкам они верят, как дети малые.

Книга оказала на меня просто ошеломительное воздействие. Очень неожиданное тема староверов, которые в простонаречьи также звались старообрядцами или раскольниками. Да, те самые, что отказались в своё время креститься тремя перстами и принимать другие "новшества", считая всё это проказами дьявола. Причём это история не про самых отбитых из них, которые ради "спасения" готовы были взойти на очищающее пламя костра. Тут уже история про то, как они ютились да таились по самым непролазным лесам, жили да поживали, добра и благочестия наживали. Ну, те, во всяком случае, у кого получалось это. И чем дальше в лес мы шли с героями, тем больше дров они ломали.
Я бы даже назвал эту книгой семейной сагой. Только осознание этого приходит где-то к середине книги, когда мы уже немало невзгод и напастей переживём вместе с семьёй Чапурина, а также узнаем многие старые тайны их родни. Прямо таки наша Сантабарбара, только с ароматом чабреца да шалфея. Тёмные, ох и тёмные делишки скрывали те скиты староверов. Многих людей укрывали под своей защитой те обители, да не спрашивали у них от чего те скрывались. В этом то, как мне кажется, и была главная проблема скитов. В слепой погоне за древним благочестием и соблюдением старинных обрядов они не заметили того, что вырыли сами себе яму. Ведь среди них умудрились затесаться не самые простые богомольцы. То были тёртые калачи, иные прямиком с Сибири, да и меченые попадались. А всё потому, что не признавали скиты не только отступников по церкви, но и власти, которая не так крестится. Пришло им за то вместо воздаяния разорение.
И вместе с историей семьи Чапурина мы увидим закат кержакских староверов и их скитов. При этом автор просто мастерски кружит нас по ходу сюжета. Пытаешься угадать следующее действие, а он выдаёт такие фортели, что кровь стынет. Моё сердце отцовское на куски рвалось от некоторых моментов. И всё шло не так на протяжении всей книги. Молодость не ждёт, всё норовит поспешать да не обжечься. А старость неторопливо молчит да не спешит слово сказывать. И вот если бы сам Чапурин не таился бы, может по другому сложились бы судьбы его дочерей. Всё таки вовремя сказанное слово - дороже золота.
Но не тем красна история, как мне кажется. Самое вкусное в ней - авторский стиль. Как же здорово и вкусно он рассказывает обо всём на свете, да и прекрасными словами. Какие пословицы и поговорки он вплетает в свою историю. Все его герои не теряют своего шанса блеснуть словцом. И, что самое интересное, это всё звучит. Редко когда кто-то из персонажей может переборщить с таким, и то это, скорее всего, от переизбытка эмоций.
А страсти и эмоции будут кипеть и гореть всю книгу. Размеренность повествования часто будет буквально взрываться из-за того или иного поступка даже второстепенного героя. Хотя таковых тут почти и нет. Просто невозможно выдернуть некоторых персонажей из канвы повествования без ущерба истории - настолько эта книга выглядит монолитной для меня и цельной, законченной.
При этом всём есть в книге и актуальные моменты, которые не могут не задеть.
Например, про торговлю церковью благочестием - хорошие слова. Ведь прямо вот сейчас происходит то же. Молитвы и просьбы к Богу от лица церковников только через кошелёк.
Ну а мне остаётся только лишь вспоминать, как я заплутал в этих лесах. Да готовиться к новой экспедиции, теперь уже в горы)))

Хорошая книга мне попалась, я бы даже сказала преотличная. Роман показался увлекательным, несмотря даже на совершенно незамысловатый сюжет. Чего уж скрывать, если говорить исключительно о сюжетной линии, то книга могла бы быть и в разы короче, не потеряв ничего в ходе действия. Но вся соль-то не в этом. Роман Печерского по своей сути превосходная беллетризованная энциклопедия русской культуры быта.
Читая "В лесах" мы узнаем как жил русский народ в первой половине девятнадцатого века. Автор показывает и купечество, и артельные бригады рабочих, и ремесленников, и раскольничьи скиты.

Герои, в общем-то, очень даже живые. В них легко поверить. Правда, и злилась я на персонажей частенько: на одного за подлость, на другого за слабость духа, на третьего за наивность, на четвертого за упрямство. Ух, давно я так эмоционально не воспринимала выдуманных персонажей. А что если они не выдуманные? Может они самые, что ни на есть живые? Может они - это мы?

Именно в этой рецензии мне хотелось бы уделить несколько слов основным героям. И начну я, пожалуй, с Патапа Максимыча. Чапурин... Ах, какой мужчина! Первостатейный купец, но вот уж кто мужчина! Почему-то Господь Бог не дал ему сына, а наградил двумя дочурками-дурами. Несправедливо. Ему б достойного наследника.

Создав образ идеального мужчины, Чапурин, видимо, решил, что этого более чем достаточно. Остальные лица мужского пола этого произведения поддерживают верность традиции: чем больше внимания уделяется герою, тем он отвратительнее.

Алексей Лохматый, будь он неладен! Так хорошо парень начинался. Мы с Патап Максимычем сразу же были им очарованы, еще при первой встрече! Чапурин сделал его своим приказчиком. А чем могла одарить Алешу я? Разве что своей читательской улыбкой. Но, как видно, оба мы растратили свои дары напрасно. Подвел нас Алеша, обманул доверие. Гнилой человечишко!

Василий Борисыч, o sole mio! Как ж он меня раздражал!!! Даже говорить не хочется про него ничего, как надоедливая муха. Тьфу на него. Тьфу на него еще раз.

Який - хитрый, мстительный, расчетливый. Мог стать романтическим героем, а стал тем, о ком я постоянно думала "накажи его Бог". И что же? Наказал. Так тому и быть.

Настя, дочка Патап Максимыча - дурища. Как еще сказать? Такие перспективы у нее были, все загубила. И себя в том числе.

Фленушка - вот интересный персонаж!!. Уверена, что однозначной оценки среди читателей образ Фленушки вызвать не может. Интересная девушка, подозреваю ее в том, что она водолей:)

Матушка Манефа - сестра Чапурина, оно и чувствуется, сестра брату под стать! Уважаю я ее, да и как иначе. Матушка заслужила почет, уважение как героев произведения, окружающих ее, так и читательское.

Очень интересный язык, много всяких "словечек" того времени настолько приглянулись мне, что вошли в мой повседневный язык. Например, прекрасное слово "супрядки". Правда устроить их удается только на двоих с сестрой, а не большой развеселой компанией, но увы...

"Понавешано-от по стенам ружей, ан не стреляют!" (псевдоцитата)
О том, почему Мельников-Печерский - писатель не первого, а второго ряда

Богата на редкие находки классическая русская литература. Источник этот, кажется нам, неиссякаем. И даже жаль читателей, привыкших ходить по верхам, хвататься за все проверенное временем и людским суждением. Ибо, по выражению Спинозы, все ценное не только трудно, но и редко.

Мельников-Печерский и его роман "В лесах" - шкатулка, обманно поражающая блеском тонкой, практически гениальной ручной работы. И так этот блеск жалит взгляд, так не дает оторваться от изящно выписанных деталей, что не сразу бросается в глаза, что шкатулка-то та с дефектом. Но опытный купец умело скрывает недостатки своего товара от глаз публики. Одновременно выпячивая достоинства. Коих не счесть. Скажем о них и мы.

"В лесах" - это, конечно, текст невероятно обаятельный. Во-первых, поражающий могуществом русского языка, разнообразием и звучностью его диалектизмов, напевностью оборотов, хитроумным смыслом пословиц, забавностью присказок. Все это в полной мере отражено в лирических отступлениях автора, на которые он большой мастер, и в прямой речи героев. Вообще повествование развивается неспешно, и долгие разговоры и диалоги Печерскому было создавать, очевидно, намного приятнее и интереснее, чем развивать интригу. Вот и одну и ту же легенду о спасительной иконе, поднявшейся в небо и указавшей праведнику место построения будущего староверческого скита, разные персонажи книги рассказывают, минимум, дважды.

Обаяние романа языком не исчерпывается. Большая удача писателя - персонажи и их характеры, проявляющие себя, опять же, через образную речь. Неслучайно единственная трагическая героиня - дочка заволжского купца-тысячника Патапа Максимыча Чапурина Настя - долго на страницах книги не задерживается. Настя для автора чересчур серьезна и, не побоюсь этого слова, скучна. Ее амплуа, как сказали бы поклонники оперы, "лирическое сопрано", то есть она вся из себя романтичная и правильная барышня-идеалистка. К сожалению, реальный мир и в жизни не очень добр к таким героям. Так что Печерский проявляет своеобразное милосердие, удалив Настю от трудов земных в места, из которых не возвращаются. Уберег, так сказать, от неизбежных разочарований. Зато другие герои, "живая жизнь" в которых так и клокочет, милы писателю именно своей неидеальностью.

К примеру, главный персонаж романа - купец-тысячник Чапурин. Что за характер, состоящий из сплошных контрастов! Буйного нрава, он быстро впадает в свирепость, скор на расправу, но горазд как судить, так и миловать. Несмотря на то, что слывет сущим "медведем", Чапурин по натуре добр и прощает даже злейших врагов. И этот страстный характер, такой русский в своей основе, лично у меня вызывает огромную симпатию.

Из женских персонажей автору более других, кажется, мила Фленушка - внебрачная дочка заслуженной старицы Комарова Манефы. Это девица, полная разных замыслов, не всегда таких уж безобидных. Она, как правило, пребывает в шутейном настроении, остра на язычок, а, кроме того, обожает сводить парней и девушек в своем довольно-таки пуританском окружении. Впрочем, не забудем, что всюду жизнь, и в скитах любятся молодые по тем же законам притяжения, что и за их пределами. А Фленушка - "вечный двигатель" и вдохновитель этих встреч, хитроумный организатор и распорядитель судеб влюбленных. Озорная девица, сама, впрочем, в любви глубоко несчастная. И вовсе не страдающая от невзаимности, как можно было бы подумать. Все дело в том, что Фленушка не может огорчить матушку Манефу, сбежав из скита с любимым, ибо такой поступок свел бы в гроб старицу. На это Фленушка, мнящая себя сиротой, пригретой под манефиным крылом, пойти никак не может. Вот и пытается отвадить от себя любимого дерзкими речами и напускным равнодушием. Впрочем, развязка этого сюжета остается за рамками повествования...

Так хороши персонажи Печерского, что, право, не оторваться от перечисления их достоинств. Однако литература не может быть хороша исключительно за счет удачно выписанных героев или толковых, метких диалогов. Роман нужно оценивать прежде всего по его замыслу. А тут все совсем плохо. Потому что Мельников-Печерский, по моему глубокому убеждению, замахнулся ни много ни мало на авантюрный роман, и ох как этот замысел ему не удался! Не замахивался бы, и взятки были бы гладки... Но автор никак не мог удержаться от введения в сюжет элементов интриги, требующих детального раскрытия на страницах книги. И каждый раз позорно бросал эти начинания. То заманит читателя любовной интригой и сведет в могилу героиню буквально в первой же половине романа. То начнет прясть тонкое полотно заманивания Чапурина в паутину мошенников, разжигающих купеческую алчность поддельным золотом... А в итоге - никакого посрамления преступников главным героем, как это будто бы выходило по зачину: злоумышленников спешно отправляют на каторгу где-то "за кадром"... Единственная интрига, доведенная автором до победного конца, - "окручивание" Василь Борисыча, то есть организация его тайной женитьбы на младшей дочери Чапурина. Да и то писатель колебался, не отдать ли в жены Василь Борисычу Авдотью Марковну, купеческую дочь, но потом, видно, решил, что хороша она для плюгавого московского посланника, да и стал прочить ее в невесты Самоквасову... В общем, не любит доводить до конца свои задумки хороший русский писатель Мельников-Печерский.

А такого ни Лесков, с которым на язык так и просится сравнение, ни Толстой с Гончаровым и Тургеневым себе не позволяли. Единственный классический русский автор, которому прощаются неувязки в сюжете, - это Достоевский, но он, пардон, совсем другого калибра и другим берет.

А Печерский занял свою нишу бытописателя и тем удовольствовался. Что ж, прекрасный труд со всех точек зрения этот роман "В лесах". А то, что шкатулка не без дефекта, лишь острому да придирчивому глазу дано увидеть и осознать. Уж больно ослепляет вещица своими красотами да достоинствами. Удивительно сработано, дельно и складно. Так что восхитимся талантом мастера, а про иное - молчок. Или только между тонкими ценителями пустим про то разговор. Вижу, вы меня поняли.

Чудесная книга о житье старообрядцев. Мельников-Печерский подробно описывает быт и традиции, верованья Верхового Заволжья, трудолюбивого, исконного, стариной пропитанного, непокорного раскольничьего народа. Лесники, токари, купцы, промысловики, ремесленники, скитские старцы и старицы, аферисты – люди всех мастей и призваний проходят перед читателем вереницей по страницам романа, рассказывая о себе и своих предках.

Автор уделяет много внимания бытовым мелочам, описанию промыслов, обязательно останавливается на легендах и поверьях, позволяющих узнать, чем же дышал заволжский люд. Подробные описания как празднеств, повседневных работ и минут отдыха, так и погребальных обрядов, занимают не одну страницу. Их вполне можно было бы выделить в отдельные главы, да и вообще этот роман похож на живую энциклопедию раскольничьего житья-бытья, в котором сюжетная линия призвана лишь придать увлекательности поучительно-познавательному чтению.

А уж природа лесов да болот заволжских как завораживающе описана! Про образы героев вообще молчу – все они без исключения живые, страстные, мечущиеся по собственной жизни в поисках правды/лучшего/мечты/покоя.

Язык произведения великолепный, смачный, добротный. Побасенки народные, сказы да легенды рассыпаны вкраплениями по всему роману, а оттого оторваться от него по своей воле невозможно…
М.Нестеров "Великий постриг" (1898)

В связи с невозможностью критического анализа данного творения, мною был предпринят сбор сведений об авторе и найдены пара неизвестных статей, которые проливают дополнительный свет на деятельность и творческое наследие Павла Мельникова. Прежде всего, это до сих пор остающаяся неизвестной статья Семёна Афанасьевича Венгерова, опубликованная в журнале "Москвитянин", №1, 1875. Цитируется по перепачатке в "Литературной газете" №29 за 1963 год.

В эти годы, когда нам так требуется поддержка нашей литературной общественности в деле противостояния засилью западной литературы, включая эти отвратительные французские романчики, которые своей распущенностью развращают нашу молодёжь, мы получаем удар в спину в виде критических статей и недостойного отношения к творчеству замечательного писателя, которого уже не назовёшь молодым, если только начинающим, Андрея Печерского, которого друзья его знают как Павла Ивановича Мельникова. Недостойные обвинения в том, что старые знакомства в среде деловой и помогают ему получать гонорары сверх раскупаемости книг его, отвращают от чтения романа нашу молодёжь, что ведёт к ещё большему падению ея. Так как, помимо духовного воспитания, творчество Печерского несёт в себе модные у нашей молодёжи жанры, кои прозваны у нас авантюрными и любовными.

В отличии от многих и многих, кто погружаясь в среду практически иноязычную, каковой для жителей столиц наших предстоят земли по обеим сторонам Волги, Печерский сохраняет своеобразность речи не только в словах персонажей, но и в собственном языке, авторском. Как говорили критики его, мы не можем быть уверены в точности передачи им, как свойств языка старообрядцев-раскольников, так и точности могучей памяти его. Но то не имеет разумения и веса, коль мы читаем книгу, погружаясь в мир, столь близкий от нас, но при этом и полностью неизвестный, мы уходим от наших забот в сказочный мир, что уже вышел из детских, но пока не достиг гостиных, мир, чьи хроники пишут такие бритские пииты, как Луис Керрол, Томас Худ и Лорд Дансени, мир, что они называют фантазией.

Бытоописание жизнии старообрядцев изобилует деталями: в кою пору чаёвничают, как отбивают поклоны. Какую роль имеют в жизни дев старообрядческих скиты, как они дают девам в случае обмана мужского приют. Право слово, лишь сожалеть приходится, что и для скита требуется богатство материальное, а так девушка небогатая и мужа ненашедшая остаётся без управления. Но в романе демонстрирует нам автор несколько судеб женских, судеб тех, кто смог найти выход из положений, что были бы безвыходными для их сестёр в Москве и Петербурге.

Роман рассказывает нам о жизни тысячника, богатого купца Патапа Максимыча Чапурина. Не называя имён, скажу я про статью прошлого месяца в "Северной пчеле", кою написал некий П. (человек дряной, изнывающий от завистливой злобы), и говорилось в статье, что композиция романа "В лесах" рыхла. Что любовники ссорятся или мирятся лишь по воле автора, а не по причинам сюжета. Что и вовсе "не гоже Савлу, что искоренял раскольничью ересь, теперь создавать идеал из диковатой жизни, если он и сам считает её диковатой". Да и намёки про гонорары, что превосходят качество написанного, шли из того же источника. Я скажу, что в нашей жизни не место отвратительной бульверлиттоновщине, что проводит тот автор в своих книгах (да не опущусь я до того, чтобы назвать их книжонками), чьё качество и вовсе не может быть лишено сомнения. Это преклонение перед сюжетом, не составляет сути литературного мастерства. Печерский выводит в книге своей образы, а вовсе не сюжетные повороты.

Так образ Алексея, что предстаёт перед нами сперва как юноша трудолюбивый и почтительный, отчаянно влюблённый в дочь Чапурина Настю, не является ли он нашим русским Жульеном Сорелем? Начав с малого, как герой положительный, благодаря тщеславию своему, он получает перерождение и становится главным злодеем. Опять же обманывает Павел Иванович ожидания и не следует проторенным путём зарубежных собратьев по перу, когда рассказывают историю сестры Чапурина Манефы. Все мы знаем историю про девушку, что родила вне брачных уз, а затем взяла дочь на воспитание под видом богоданной, приёмной, многие писатели перепевали её по-своему. Но в таких случаях, как узнаёт отец сего прижитого ребёнка, что есть у него потомства, так возвращается к брошенной сожительнице. И как это свежо, думается, и в сотню будущих лет сего не повторится, что отец ребёнка, как и Алексей, сменил благодеяния на злодения и теперь занимается мошенничеством. Нет, имею в виду я, ново вовсе не то, что является мужчина, сорвавший плоды девичьей чести, обманщиком - сей ход известен и нередко использован писателями, а о том речь, что характер претерпевает изменения, кои неожиданны для данного жанра.

Но и в сию пору имею я сказать, что судим мы о Печерском с холмика своего ограниченного понимания и любви к определённой литературной культуре, коя только-только получила развитие, вышла из-под давления сентиментализма, готического ужаса и байронического романтиза. Да, я готов признать, что роману Печерского не хватает связного сюжета и психологизма персонажам, но так и что же? Мы стоим при зарождении жанра совсем иного сорта. Это жанр, где стилистические особенности стиля станут главенствовать над сюжетом. Где читают ради погружения в мир иной. Словно погружаемся мы в сон: светлый, навеянный яблочным садам, пчёл жужжанием и запахом мёда, который доносится то ли из скитов, то ли из горнего мира.

Последнее – не то, что вы могли бы подумать. Даль определяет это слово, как «песок, щебень, гравий». В романе Мельникова (или Печерского, вечно их путаю) дресвой даже пол моют и золото подделывают, то есть «штука» в хозяйстве полезная, но если в нее зарыться, аки страус, то можно и задохнуться. В многостраничных описаниях, в фольклоре, в бытописании. И особенно в диалектных словах и выражениях. Впрочем, что ходить вокруг да около?

Я абие упомяну про авсени, что адамантами щедро насыщают страницы многотомника. Читатель, облачитесь в Ваш азям, надушитесь амбреем возьмите с аналогия Ваш апостольник, коли им владеете. И давайте вместе со мной похряем в архиепископию на брег Волги 19 века, где каждый второй бдяй является либо белицей, либо божедомом, ждущим свое вечернее брашно (религия, религия, никуда без нее). А места там красные! Бурмицким зерном рассыпаны по лесам вадьи, но как бы не была темна и глуха чаща, ведь и там найдется отшельник, повязавший воровенный пояс вокруг чресл и справляющий великую схиму. Но не только лесами край богат, есть и люди в скитах и деревнях, ходят мужики к великому повечерию, нахлобучив верховки. Веси, читатель, в весях однако не все спокойно. Начнут влатятися крестьяне: аль остаться с верой отцов, аль внити вои служителей никонианской церкви, что ходят противосолонь, а не посолонь. Немало волосников будет сорвано и попрано ногами, найдутся и черные люди, что рады-радешеньки восхитити древние образы, пока народ радеет за новизну. Так долго может валандаться, пока приедет посланник, проведет всеобдержное чтение, просветит народ вскуе и как. И перестанут сохнуть вязки на солнце, пока народ шумит, а дело стоит.

Но то деревня. Купец – особый род. Живет тысячник Патап Максимыч, дело справляет. Богу поклоны кладет. Семье достаток великий создает. Но самое великое его богатство – дочки ненаглядные, особенно старшая, Настасья. Вся в гарнитуровой одеже красавица, ласковая и смирная, галки не создаст зазря, дружит с головщицей в ските своей тетки, в горку не играет, кушает дебелоустната в день недельный. И жизнь ее вроде бы протекает десно. Но скучно. Сидит сиднем девка, света белого не видит. Вести из дальних краев разве что десятильник патриарший принесет, да и то не слишком интересные. Не может ее довлети жизнь под крылом матушки с батюшкой, грустит девушка, прячет лицо в долони. Лишь издали ее жизнь дорадовая, вблизи один доменный сок. Ей бы прогуляться в дрючковом лесу с милым в епанче, помиловаться в углу жилы. Но грозят ей адовым жупелем старицы. И сама назовет свои желания забобонами, забусеет лицо от печали, буде закоснит ее подружка-проказница Фленушка, не поможет влюбленной девушке. Кто же милый? Это Алешка. В зимушнюю зиму жил с батюшкой, горя не ведал. Но злохудожный игемон -писец выразил извод погубить семейство. И пришлось Алешке, калиту взявши, в люди идти, к Патапу Максимычу в работники. Там-то и слюбились они с Настасьей. Но трагедия не за горами, и не по забугорному типу, как у веронских возлюбленных, не бросились совместно Алешка с Настасьей в калужику, не повесились на камке, не отравились кануфером. Одна девушка умерла, сломалась ее судьба, как черешок касатой ложки. А Алешка не грустил долго, не покрыл себя кафтырем, не ушел читать кафизмы в киновию, паломничать не пошел, дабы отмолить грех у кира. Другую нашел, полную кису золотом набил, плавает теперь как важный пароходчик по Волге и в ус не дует.

А тем временем дела грозные творятся. Задумал синод старообрядческие скиты разорить. Поет на вечерне клир, славят старицы Господа, а сами клонятся клобуками, думу думают. Ох, посадит правительство игуменьей на кованцы. Приплывут военные люди на коломенках, пройдутся по скитам, будто косулею. И где бродила белица с лестовкою, будет ходить лишь мужик с кочедыгом. А все дело в коште. Больно богаты скиты стали, ктиторам не подчиняются, закутаются старицы в куколи, булки мягкие едят да кумышку пьют. Будто латины какие, хоть и с лестовками! Кроме внешнего врага есть и внутренний. Сколь бы не ликовались старицы, когда на литию позовет малое древо, а все гордости да зависти не изжити им, мамонят их чужие закрома.

Но не только старицы, есть и белицы. Матка не требуется, дабы найти мокрый угол, где стоит мотовило, где сидят вечерком на супрятках скитские девушки, сказки сказывают про мужа кровей, что схоронил во мшаве свою золотую пушку, истории богонравные рассказывают про инока, сидевшего сорок лет во мшеннике. Долго вечерок тянется, не раз приходится менять налепу. И без шутки веселой нелеть жить. И разговоры задушевные не небрегоми. Только невеглас не поймет, что судьба белиц неключимая, неумытная. Век вековать им в скиту аль на нырище. Обаче, и другая судьба имеется. Коль жених отыщется, можно свадьбу «уходом» сыграть, сбежать обонпол Волги. Считай, обыде тогда девушка свою одрину. Главное в нужное время не замешкаться, не остаметь. Да смотреть хорошенько, чтобы отятой не попался. А все сложится, так не слышать больше девице отпуста из уст певчей стаи, не живать на скитские пенязи, не ступать плесной в повалушку. С мужем жить да добра наживать. Хотя придется немного покучиться, обиду причиненную возместить.

Так и дочь вторая Патапа Михалыча. Не полола снег на святки. Не думала о женихе, вышивая пониток на попенные деньги купленный. Долго повода пополоветь не было. А все в итоге нашелся женишок, с кем сбежала. Послух в церковь привез для венчания. Посолонь поп водил да навек скреплял. Не побоялась Параша отцова прещения, смогла не приличиться перед старицами. Дальше повинились, конечно, перед батюшкой с матушкой, да свадебку справили. Прощу прочитали. Хорошо все закончилось. А могло и иначе быть. Мог отец расказати свадебку, распудить молодоженов, избить аж до сбойны. Мог жених обмануть и сбурить. Мог поп святокупцем оказаться. Сице, муж Парасковьи не больно-то скосырь. Но за что взялись, то и снесите соборне.

Поведал нам автор историю семейную. Скучна она и затянута. Много может читатель изведать: про соборных стариц и согласие. Можно ли есть сорочинское пшено на сорочины. Про степенных стариц в стаях. Буде стомах читателя не стужающий, вкусно будет ему читать про супрядки на сырной неделе, когда девушки вкушают тельное с томпаковых тарелок (точию трудницы едят в скитах впроголодь). Коли любит читатель родной язык, порадуют его слова вроде «тябло», «убло» и «укрух». Получит он истинное наслаждение от «унзе», «утыти» и «учуга». Прямо в экстаз впадет от «хиротонии» и «холодника». Я, увы, не таков оказался. Не смог получить удовольствия слишком много, но вина, верно, не авторская. Если чапаруху чивую я бы писателю за роман не пожаловал бы, то и шунять его не буду тоже.

Не шуняйте меня и вы, читатели рецензии, за то, что так сложно и много написал. Это не пародия и не стилизация. Просто мне захотелось использовать как можно больше слов из словаря, приводимого в конце книги. И вроде получилось ладно. Все выделенное в тексте курсивом – оттуда, прямо по алфавиту для простоты. За остальными непонятными терминами (буде есть такие) придется обратиться к словарю Даля.

Список не использованных слов из словаря (всему должен быть предел): извод, иночество, крестовая ложка, курмыш, межеумок, омофор, припол, прокимен, Середокрестная неделя, солея, тезоименит, шадровитый, шуе.

Долго не могла решить, с чего начать свой отзыв на столь монументальное произведение. Начну, пожалуй, с мысли, которая не покидала меня на протяжении всей первой части - мне кажется, что именно такие книги стоит читать вместо скучных учебников истории. Нет, правда. Жизнеописание, быт, традиции и устои старообрядческого Заволжья середины 19 века переданы так полно и точно, а язык повествования настолько красив, тягуч и мелодичен, насколько может быть только великий и могучий наш русский язык. И право же, роман настолько передает русский дух и показывает русскую душу во всей её широте, что, думаю, мало что может сравниться с ним в этом.

Он полон сказаний, верований, фольклором, а также отрывками из языческой мифологии. Например, четвертая часть начинается со слов "Вот сказанье наших праотцев о том, как бог Ярило возлюбил Мать Сыру Землю и как она породила всех земнородных." Всё это сдобрено присказками, пословицами и поговорками, да так искусно и уместно, что любо-дорого смотреть. Полнота и обширность сведений, приведенных в романе не могут не поражать. От рассказа о том, как принято на Руси встречать Ивана Купалу, до подробного разбора реформ и дальнейшей судьбы старообрядцев с их принятием Австрийского духовенства. Труд поистине монументальный, а ведь это только первая часть дилогии..

В центре повествования жизнь нескольких купеческих семей, а также быт и жизнеописание старообрядцев в скитах Керженских, Чернораменских. И здесь тоже остается только восхищаться мастерством автора - персонажи настолько живые, "объёмные", характеры и манеры их так прописаны, что все словно стоят перед читателем, словно живые. Ни одного не законченного образа, ни одного неправдоподобного героя, будь он даже мимолетным - автор опишет, обрисует, передаст характер. При вводе же основных персонажей, Мельников сначала упомянет его роль в настоящем повествовании, а затем непременно расскажет полную историю жизни и, как правило, страданий, случай, приведший к знакомству с главным(и) героем, и как их дальнейшие судьбы пересекались.

Первая книга больше о мирском, здесь встречаются все основные герои - заволжские тысячники и их друзья, купцы, жители Города и Городца и прочие. Она насыщена событиями, за которыми весьма интересно следить. Вторая же больше о монастырских нравах, старообрядческих обычаях. Здесь повествование больше уходит в скиты, рисуя перед нами соответсвенно образы послушниц, монахинь и монахов. Однако она тоже представляет определенный интерес. Во второй части Мельников приводит легенду-сказание о знаменитом (во многом благодаря ему) граде Китеже, что стоит на берегах озера Светлояр, но не виден не достойному глазу.

Единственным минусом (если это можно назвать минусом) является то, что роман во многом обличительный. Автор не скупится на истории грехопадений и слабостей. Практически каждый порочен и слаб. Один настолько корыстен, что не видит ничего за своим желанием разбогатеть, забывая даже родных отца и мать. Другой, с виду смиренный и кроткий старец, оказывается величайшим на Волге фальшивомонетчиком. Девицы чуть ли не все поголовно спят до брака со своими возлюбленными, свадьбы с которыми зачастую так и не состоятся (и как только умудряются при таких-то строгих нравах и постоянном присмотре!). Главный начётчик и блюститель веры великого московского монастыря оказывается жутким бабником, готовым заглянуть под каждую юбку, и охмуряет всех молодых и красивых белиц в заволжских скитах. Поп обязательно продажный - "знатный поп, денег только не жалей - а то хоть с родной сестрой обвенчает", торговцы на реках - обязательно жулики и воры! И так далее, и тому подобное.. Очень уж Мельников хорошо о грехах и пороках, но хочется верить, что не одним этим жив человек.

В целом же очень рекомендую к прочтению. Думаю, что сама в ближайшее время доберусь до второй части дилогии.