Наш девятнадцатый век. В двух томах. Том 2

Практически случайно попала мне в руки эта книга. Даже не сама книга, а радиоспектакль по ней. Очень надеюсь, что сценарист не выкинула из книги ни предложения, ни буковки. Ибо книга эта, друзья мои, - восхитительна. Шикарнейший русский язык не оставит, я думаю, равнодушным ни одного любителя русской словесности.
Написана книга в середине 19-го века. Для кого-то, возможно, эта книга покажется слишком старомодной, но, по-моему, она свидетель образа жизни среднего класса в те годы. И о чем же этот бумажный свидетель нам свидетельствует? О колоссальном неравноправии полов! Судите сами.
Главный герой, Константин Сакс, в тридцать лет с небольшим – уже поживший, поколесивший по свету, повоевавший стареющий мужчина. Прекрасно образован и умен. Понятно, что все это зародилось не «после института», все это – выпестовывалось его родителями и учителями с самого нежного возраста.
Кто же его жена, та самая Полинька Сакс, имя которой легло в название повести? Девятнадцатилетний ребенок. Ребенок, с уровнем духовного и умственного развития весьма и весьма далеким от понятия «взрослая женщина». Т.е. налицо – колоссальный диссонанс в семье. И из этого – да, вышла трагедия.
Автор текста еще, конечно, и подсгустил красок, но допускаю, что именно такие семьи, и именно такие Полиньки были не редкостью в тогдашнем русском обществе.
Константином же Саксом, выведенным автором, остается только восхищаться. И брать пример с его благородства, ума и великодушия.
Прочитайте, не пожалеете. Правда, современных форматов текста я в сети не нашел. Но есть вордовский файл, и есть радиоспектакль, который я слушал. Честно говоря, ворд как формат мне неинтересен, поэтому и не скачивал. А потому не знаю – отличается ли, и, если отличается, насколько сильно – текст повести от текста спектакля.

Я был уверен, что уже читал «Братьев Карамазовых» раньше. Уверенность придавало то, что, прочитав страниц двести, я словно вспоминал уже известное мне. Но, я ошибся. Или ранее я подступался к роману, но не осилил его, или смотрел кино, но не до конца.
Сейчас начну критиковать Фёдора Михайловича и выскажусь начистоту, что мне не понравилось! Конечно, говоря о таком произведении, можно говорить, что мне не удалось понять до конца, или я не готов к тем сложным поворотам и проблемам, описанным Достоевским. Роман проверен временем, о нем написано множество отдельных книг. Одну из таких Кантора В.К. «Братья Карамазовы» Достоевского» я прочитал, чтобы расширить и углубить свое понимание. Если честно, надо ещё ни один раз обращаться к различным точкам зрения, чтобы приблизиться к более полному восприятию «Братьев Карамазовых».
За сюжетом скрыто очень много разнообразных общечеловеческих и культурных идей. Недостаток моих знаний не дал мне в достаточной мере оценить поэму Ивана «О великом инквизиторе». Вставными показались отступления о мальчиках Илюше Снегиреве и Николае Красоткине. Но, конечно же, я не прав, и надо еще глубже понять «рекомендации писателя о средствах движения человека к самому себе, к другому, к «сердцевине целого» сквозь грубую кору и наросты человеческой грязи, чтобы «при полном реализме найти человека в человеке»,-это то, что дает нам Достоевский».
Мне нужно еще время и повторное прочтение, чтобы расти и дорасти до этого романа.

Сейчас, как и три или четыре года назад, я понимаю, что не могу написать о «Карамазовых» что-то внятное и толковое. Я просто не могу подобрать слов, чтобы выразить свои чувства по поводу этой книги полностью. Отчасти здесь причина в том, что мне не хватает умения облекать мысли в слова. Отчасти — в том, что Достоевский не провозглашает свои идеи явно и декларативно, как это делает Толстой; он проводит эти идеи через поступки и размышления своих героев. От этого и получается так, что на уровне чувств я понимаю, что он имеет в виду, а на уровне слов полностью выразить эти чувства я не могу.

Да, замечу сразу — это будет самая эпическая (в смысле объёма) моя рецензия из всех моих эпических рецензий — вряд ли какая-то другая сможет её переплюнуть. Но ведь и книга — не триста страниц крупным шрифтом, верно? Как говорится, я предупредил.

«Карамазовы» написаны в достаточно необычной и странной манере — я говорю сейчас о месте автора в романе. С одной стороны, это авторское «я» выражено довольно сильно: он поясняет мотивы действий героев и чувства, которые они испытывают, рассказывает о значении первого романа и его отношении к так и не написанному второму. То есть, он изначально даёт понять, что герои — это плод его творческого вымысла. С другой стороны, он часто выступает как рассказчик, житель маленького городка, название которого он так долго стесняется называть, и свидетель происходивших событий. С третьей — он отстранённо описывает душевные переживания героев и передаёт их разговоры; в этих эпизодах (не во всех, конечно) его авторское вмешательство минимально. Вот такая вот многосторонняя авторская позиция у Ф. М.

В «Карамазовых» по меньшей мере три смысловых слоя. Первый — сюжетный, с которым всё понятно. Это история о противоречиях в семье Карамазовых на фоне пореформенной России. Второй — психологический, основанный на глубоком знании особенностей человеческих душ. Большинство из тех, кто любит творчество Достоевского, любит его именно за этот психологический слой в его романах. Третий слой — идейный, он же философский или религиозно-философский. В него входят идеи о жизни как счастье, о христианской любви и доброте, о сущности русского народа и его значении для будущего. Если в «Дневнике писателя» автор рассуждал на эти темы в формате публицистики, то здесь он передаёт их в художественной форме.

Вообще, с «Дневником писателя», статьи которого выходили примерно в то же время, «Братья Карамазовы» перекликаются довольно заметно. Случаи избиения розгами и издевательств над детьми, о которых Иван говорит Алёше во время встречи в трактире — это дела Джунковских и Кронеберга; история об оправданной судом актрисе, пытавшейся убить жену своего любовника (о чём судачили слушатели во время суда над Митей) — это дело Каировой. Все эти случаи перекочевали в роман прямиком со страниц «Дневника», куда, в свою очередь, они попали из реальных судебных процессов, который отслеживал Достоевский.

Несмотря на традиционно тщательную работу писателя, несколько смысловых противоречий в романе всё-таки есть. Штабс-капитан Снегирёв при первой встрече с Алёшей говорит ему, что Коля Красоткин — сын местного чиновника, и опасается последствий ссоры своего сына с ним. В главе о самом Красоткине выясняется, что его отец давно умер, и мальчик уже много лет живёт вдвоём с матерью. Ну, и то, что на суде Ивана почему-то несколько раз называют старшим братом Дмитрия — это факт довольно известный.

Из персонажей для меня особенно интересен Фёдор Павлович Карамазов. Разве мало в реальности таких вот злых юродивых, превращающих жизнь своих ближних в непрерывный ад и служащих посмешищем для всех остальных? Что творится в душе у таких людей, что заставляет их так себя вести? Родились они такими или их такими сделали окружающие? Пожалуй, злое юродство Карамазова-отца происходит оттого, что он живёт с постоянным осознанием своей ущербности и неправильности; он не умеет общаться с людьми, и потому он их презирает, становится агрессивным и выставляет напоказ все свои самые худшие качества. Как часто люди ведут себя неадекватно (хоть и не доходя до такой мерзости, до которой дошёл Фёдор Павлович) потому, что боятся или стесняются показать своё истинное лицо, и создают вокруг себя кокон отталкивающей шумихи? Бесконечное актёрство, бесконечное злое юродство, шантаж родительским проклятием и требование сыновней почтительности (что одно, что другое наигранное), и в довесок неимоверная, сказочная жадность — вот что такое Фёдор Павлович. Эгоизм и бесстыдство старшего Карамазова не знают границ: он прямо заявляет, что все свои деньги собирается пропить и истратить на женщин, не оставив сыновьям ни гроша. Между прочим, обращение к Грушеньке «маточка», обронённое высунувшимся из окна Фёдором Павловичем, отсылает к «Бедным людям», первому роману Достоевского.

Дмитрий Фёдорович, кажется, дальше всех братьев прошёл по той дороге, на которой стоят все Карамазовы — во всяком случае, с внешней стороны дела. Это обусловлено как его возрастом (он же старший из братьев), так и условиями, в которых шло его взросление и развитие (полноценного образования и воспитания он так и не получил). И если Иван размышляет об идеях в карамазовском стиле («если Бога нет, то всё позволено»), то Дмитрий просто и незатейливо реализует этот постулат на практике. Желание Дмитрия заколоться после передачи Катерине Ивановне пяти тысяч вызвано осознанием, что только что он совершил замечательное доброе дело, для его карамазовской души вовсе не характерное — и поэтому он готов умереть в этот момент, понимая, что другого такого же прекрасного поступка он, скорее всего, не совершит уже никогда. Вторая поездка в Мокрое и его общение с поляками — это верх самоунижения. Его желание пойти на каторгу — это осознание своей вины и покаяние за то, что он, Дмитрий Карамазов, кутит, пьянствует и наслаждается жизнью, в то время как народ страдает от безысходной нищеты.

Иван — это душа мятущаяся и колеблющаяся. У него высокий ум, развитое чувство собственного достоинства, выношенное и закалённое в юности. Иван хочет жить, а не существовать, жить ярко и интересно. Возможно, отчасти эта жажда жизни объясняется его трудной юностью, когда ему приходилось во многом себе отказывать. Он не может поверить в то, чего не может доказать. При этом, его сомнения вовсе не показные, забавы ради; это человек цельный и честный, который в своих убеждениях будет стоять до конца. Иван горд и надменен: он не станет подчиняться никому — ни Богу, ни отцу, ни женщине. Он презирает окружающих — всех или почти всех, причём Дмитрия — в особенности, видя, что Дмитрий унаследовал больше отцовских качеств, чем кто-либо другой из братьев, и эти качества не вызывают у него ничего, кроме омерзения. Только к Алёше он испытывает братские чувства, несмотря на всю разницу их мировоззрений — да и то, кажется, это чувство продиктовано скорее разумом, осознанием своего родства и нежеланием быть совсем уж одному на всём белом свете, чем душой. Его отношение к Алёше скорее рациональное, чем эмоциональное:

Вторая привязанность в его жизни, кроме Алёши — это Катерина Ивановна.

Алёшу Карамазова понять сложно именно из-за его незавершённости — ведь должен, должен был быть второй роман, к которому «Братья Карамазовы» — это только первая часть! Алёша — это истинный русский человек, не признающий середины и стремящийся непременно дойти до предела и дальше. Он и истинный Карамазов тоже — как и отец и братья, он ударяется в крайности: если Фёдор Павлович ударяется в бескрайнее сладострастие, разврат и пьянство, Дмитрий — в дерзкую, осуждаемую обществом любовь, Иван — в идейный экстремизм, то Алексей — в благочестие. По его логике, если уж спасать свою душу, то непременно в монастыре, а не простой праведной жизнью в миру. Он едва ли не плачет, когда старец Зосима велит ему возвращаться в мир. Отчасти это объясняется его страхом перед собственной карамазовской природой — он знает, что и в нём есть те же качества, которые так ярко проявляются в его отце и двух братьях. Видимо, в этом одна из причин его молчаливого отказа от осуждения старого развратника-отца: Алёша чувствует себя не вправе его осуждать, потому что в глубине души и ему присущи те же самые черты. Именно поэтому, пока он молод, он старается держаться за то доброе и светлое, что может удержать его от движения по карамазовской дороге к греху и мерзости — за старца Зосиму и Лизу Хохлакову.

Не исключено, что Алёша как-то связан с Алексием, человеком Божиим — не зря же Достоевский так акцентирует внимание на этом святом в главе «Верующие бабы». Правда, каких-то совпадений между житием святого и историей Алёши мне найти не удалось, кроме разве того, что Алёша оставляет дом своего отца, чтобы уйти в монастырь, подобно тому, как святой Алексей оставляет родительский дом и молодую невесту, чтобы уйти нищенствовать.

Его образ привлекает именно своей добротой, детским простодушием и искренностью, готовностью всегда говорить правду, какой бы несуразной она не была. Эти качества роднят его с князем Мышкиным. Благодарю этому он легко сходится с детьми, и, больше того — ему действительно интересно с ними общаться. Да, он не слишком образован и многого не понимает в жизни; но он искренне говорит о том, что думает, и он искренне любит — любит Зосиму, к которому привязался всей душой, любит своих братьев, таких разных и почти незнакомых ему, на самом-то деле, любит даже отца — хотя за что, казалось бы, вообще можно любить Фёдора Павловича Карамазова? Но Алёша любит не ту мерзость, в которой вымазан его отец, а образ человека в нём, на что что-то давно похороненное в глубине души старого Карамазова отвечает ему. Он искренне и добросердечно принимает порыв Лизы Хохлаковой, хотя она — ещё только капризная девочка-подросток. По всем этим причинам он выступает миротворцем в семье Карамазовых, где каждый не выносит, а то и вовсе ненавидит, каждого.

Смердякова сделали Смердяковым две вещи. Во-первых, это презрение окружающих, вызванное обстоятельствами его появления на свет. Во-вторых — его собственные ограниченность и духовная неразвитость. С презрением он, похоже, сталкивался с самого раннего детства, в том числе из-за неспособности или даже нежелания Григория оградить мальчика от незаслуженных, в общем-то, нападок. Неудивительно, что ответом стала ненависть к окружающим, а в более широком смысле — ко всей России в целом, презрение к тому, что для этих окружающих дорого — в первую очередь, к вере, от которой Смердяков сознательно отказывается. Одновременно, из-за своего низкого развития он неспособен понять ни несовершенства людей, ни, тем более, простить им за это свои обиды. Ненавидя всех вокруг, он не поднимается над другими за счёт этой ненависти, не стремится к какому-либо развитию (предел его мечтаний — собственный ресторан в Москве на Петровке) и остаётся в той же грязи, из которой выполз. Смердякова можно жалеть, но испытывать к нему симпатию, пожалуй, невозможно.

Зачем Смердяков хочет смерти старого Карамазова? У него может быть две причины. Первая — это то, что именно Фёдор Павлович стал первопричиной появления Смердякова на свет, положил начало уродливой и беспросветной жизни этого маленького, отвратительного человека, не могущего и не желающего стать другим. Смерть Карамазова в этом контексте можно рассматривать как месть, как уничтожение виновника этих страданий. А ещё Смердяков хочет освободиться от этого дома и этой семьи. Освободиться от этого города, где всякий знает неприглядную правду о его рождении. Возможно, и впрямь уехать в Москву и открыть там своё дело, свой ресторан — наверняка у него подкоплено изрядное количество денег от жалованья и редких подачек самого хозяина да Ивана, а тратить деньги на пустяки он не станет. Да и пресловутые три тысячи для этого изрядно пригодились бы.

Катерина Ивановна в эпизоде с Дмитрием и пятью тысячами — это просто воплощение готовности настоящей русской женщины к самопожертвованию. Этот эпизод чуть-чуть роднит её с Соней Мармеладовой, которая тоже была готова пожертвовать своей честью ради спасения своей семьи; разница в том, что Дмитрий Карамазов оказался более благороден, нежели клиенты Сонечки. И её предложение Дмитрию стать его женой — это тоже своего рода жертва, хотя и приправленная благодарностью; это готовность пожертвовать собой и своим счастьем, чтобы спасти Дмитрия от него самого и от его карамазовской природы. Возможно, конечно, что для неё в этой жертве есть и некоторая сладость, упоение своим благородством и своей добротой — есть или появилось бы после нескольких лет такой семейной жизни. Катерина Ивановна — женщина решительная: она способна встретиться со своей соперницей, чтобы искренне и чистосердечно обсудить все накопившиеся проблемы. Вот, кстати, говорят, что у Достоевского нет ни одной нормальной, психически здоровой героини — а как же Катерина Ивановна? Хотя не всё так просто. Есть в ней и желание страдания для самоумиления, выражение гордости через добровольное унижение, как верно подметил Иван, говоря о её чувствах к Дмитрию. На суде она спасает Ивана, потому что боится даже возможности того, что его приговорят вместо брата. Её второе показание на суде — это такая же жертва собой и своей репутацией в попытке спасти дорогого для её сердца человека, Ивана, как и первая жертва — в попытке спасти отца.

Грушенька — это одна из тех женщин, которым однажды кто-то один испортил жизнь, а теперь они, в постоянной мстительной озлобленности, портят жизнь всем остальным. Сначала кажется, что сочувствовать ей невозможно из-за её злобы, её низкого воспитания, её стремления обманывать людей и манипулировать ими. Стремление поразить всех, выкинув какую-нибудь штуку или встав в позу («…так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет») роднит её с Дмитрием, а через него — и с самим Фёдором Павловичем. Это мнительная истеричка, лелеящая свою обиду:

причём в корне этой истеричности лежит её психологическая травмированность, осознание того, что её использовали и бросили. Даже её жестокая игра с Дмитрием Карамазовым объясняется не насмешливым цинизмом как таковым, а попыткой спрятаться от своего чувства к первому любовнику, бросившему её. Её вины перед Митей это, естественно, не искупает. Однако, вся её циническая и издевательская манера поведения оказывается именно манерой, а не сутью её характера. Способность к доброте в глубине её души ещё сохранилась. Увидев, во что превратился спустя пять лет её первый возлюбленный, Грушенька понимает, что единственный, кого она может и хочет любить — это Митя. Заигрывания с молодым и пригожим Калгановым в Мокром вполне объясняются её хмельком и свойственным ей женским своеволием.

Понятно, что в Грушеньке, как и в Настасье Филипповне, Достоевский отразил истерический и непостоянный характер Полины Сусловой.

Лиза Хохлакова находится в том переходном периоде, когда девочка-ребёнок превращается во взрослую женщину. Она страстно хочет внимания; её желания сменяют друг друга, словно она постоянно ищет способы выражения для своих бушующих эмоций, и — способы влияния на людей вокруг неё. Как и многие женщины в романе, она истерична; в каком-то смысле, про неё действительно можно сказать, что она «с жиру бесится». Но её психология очень сложна, и одной истеричностью всего в ней объяснить нельзя. В чём причина её желания мучить других и мучить саму себя (вспомним прищемленный пальчик) — я понять не могу.

Своим письмом она заявляет о своих правах на Алёшу, ей же самой придуманных, и, поймав его в свою сеть — отказывается, потому что уже утратила интерес к нему. Это лишнее подтверждение переменчивости её желаний. В отношении Лизы к Алёше с самого начала проявляется инстинкт собственника: много общаяясь с ним в детстве, она привыкла считать его своим, и теперь даёт понять, что будет читать его письма и подслушивать его разговоры. Она действительно сильно привязана к нему: во-первых, она воспринимает его как товарища детства, во-вторых — как духовный и нравственный ориентир. Можно сказать, что от встреч с Алёшей Лиза получает психологический положительный заряд, который какое-то время сдерживает разрушительные проявления её переменчивой натуры.

Её известная записка к Ивану Карамазову — это не свидетельство серьёзного чувства. Разве не часто у подростков (особенно у девочек с непостоянной и изменчивой натурой) меняются влюблённости? Её чувство к Ивану — это не любовь, это лишь обострённый интерес к человеку новому, для неё любопытному и таинственному, столь отличающемуся от остальных. Я всё-таки думаю, что в конечном итоге, в ненаписанном втором романе, Лиза вышла замуж за Алёшу, хотя их семейная жизнь не была лёгкой и безоблачной. Об этом говорила и А. Г. Достоевская.

У штабс-капитана Снегирёва есть общие черты с Мармеладовым — это неспособность обустроить свою собственную жизнь и обеспечить достойное существование своим близким, отвратительная склонность к пьянству, причём всё это сочетается с действительно искренней любовью к своему семейству. Приправлено всё это, как водится у Достоевского, невротическим характером, который усугубляется из-за нищеты и пьянства. Истерический отказ Снегирёва взять у Алёши деньги — это пресловутая гордость бедных, весьма глупая и неуместная в его конкретном случае. Человек может гордо отказываться от помощи и продолжать бедствовать, если он одинок и не несёт ответственности ни за кого, кроме самого себя; но он не имеет на это права, если на нём висит почти совершенно впавшая в нищету семья.

Странная мысль у меня мелькнула про Колю Красоткина. Уж не основан ли образ этого подростка, так легко подчиняющего своей воле других мальчиков, так, что они становятся ему «преданы рабски», на Николае Спешневе, перед которым так преклонялся молодой Достоевский в бытность свою петрашевцем? А от Спешнева и к Ставрогину можно (и нужно) ниточку протянуть — ведь именно его Л. И. Сараскина считает прототипом Ставрогина. Пока что я эту мысль отложу, впрочем — «Бесов»-то я ещё не читал. Сам Красоткин вызывает одновременно и уважение, и смех. Уважение — потому, что этот мальчик стремится иметь собственное мнение обо всём и, как может, это мнение защищает; смех — потому что собственного-то мнения у него и нет вовсе, а все его суждения выхвачены из разрозненных книг и приняты им на веру. В итоге, разные элементы этой мешанины в его голове сочетаются между собой весьма странно: с одной стороны, он заявляет о своей приверженности социализму, но в то же время он

У Красоткина ещё недостаточно знаний, чтобы сформировать действительно собственное мнение. Мальчик — жуткий фанфарон и мнительный себялюбец, но в то же время ему свойственны упорство, настойчивость, а в душе — и доброта, и способность к любви, которые он тщательно скрывает от окружающих. И — да, в своём умственном развитии он намного опережает своих сверстников.

Притча о великом инквизиторе, на мой взгляд, достаточно прозрачна. Мне сложно найти в ней что-то ещё, кроме критики католической церкви и признания Ивана, что люди слишком слабы и несовершенны, чтобы следовать божественным заветам. Советские литературоведы всерьёз пишут, что в притче Достоевский критикует социализм (Достоевский Ф. М. Собрание сочинений. Том 10. — М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1958. — Стр. 482). Хотя — не исключено, что это утверждение вызвано только необходимостью лишний раз процитировать Маркса с Луначарским и указать на «реакционность» писателя. На мой взгляд, к социализму (в том его понимании, которое было характерно для XIX века) можно отнести только вопрос о хлебах, то есть о пище для голодных. В остальном, притча — это всё-таки критика деспотии папства.

Довольно показательны события главы «Тлетворный дух». Они иллюстрируют то, что зачастую желание видеть материальные, внешние признаки святости затмевает в сознании людей понимание её духовной сути. Большое значение этот случай имеет и для эволюции образа Алёши. Я уже говорил, что Алёша, как русский человек и как Карамазов — это человек крайностей, не приемлющий середины, золотой или какой-либо ещё. Если спасаться — то непременно в монастыре; а если святость его старца, его друга и учителя, оказалась столь резко и внезапно поставлена под сомнение — так бежать из этого монастыря, нечего тут более делать! К этому нужно добавить и то, что сама смерть Зосимы — это стресс для героя, который только усиливается ситуацией в его семье.

Достоевский, истинно русский человек, затронул и одно из тех проклятий, что издавна душат наш народ. Я говорю о пьянстве. Упившийся коньяком Фёдор Павлович всерьёз не может вспомнить, кто был матерью среднего из его сыновей. Дмитрий, честный и добросердечный, на самом-то деле, человек, хотя и израненный своей влюблённостью, в пьяном угаре выбалтывает Грушеньке тайну, порочащую Катерину Ивановну, и напрочь забывает об этом — ведь говорит он потом Алёше, что не рассказывал об этом случае никому, кроме Ивана и его самого, и говорит это совершенно искренне! Про Снегирёва вообще молчу — с ним и так всё понятно.

Вот хоть убей, не могу я понять и принять идею внутреннего освобождения через подчинение и смирение. Может, дело в том, что рабом своих страстей я никогда не был, и освобождаться мне не от чего. Для меня подчинение — это, безусловно, ограничение свободы, а ни в коем случае не шаг к освобождению. Противоречие ещё и в том, что сам великий инквизитор говорит о мнимом освобождении через подчинение:

Не смог я толком понять и идеи Достоевского о вине каждого перед всеми, о вине каждого конкретного человека за всё совершающееся зло. Эта мысль, кажется, была и в «Дневнике». Возможно, под этим стоит понимать осознание человеком своего несовершенства, которое в сумме с несовершенством всех прочих людей делает несовершенным и мир в целом. Иными словами, зло существует и преступления продолжают совершаться потому, что что общество (а значит, и каждый конкретный человек, член этого общества) не смогло построить такую жизнь, в которой зло и преступления были бы невозможны. Скорее всего, именно в этом ключе следует понимать и знаменитый таинственный поклон старца Зосимы Мите Карамазову, который, безусловно, является одной из ключевых точек романа. Сам Зосима говорил, что поклонился будущему страданию Дмитрия — получается, это выражение сострадания Мите в его судьбе?

Мировоззрение Достоевского — это пример самого искреннего, настоящего христианства, не тиранического «Бог накажет!» и «Ты неправильно крестишься!», а светлого и правильного, основанного на безграничной любви к людям, милосердии и доброте, готовности прощать, смирении и способности осознать и признать свои недостатки.

Настоящее христианство — это поступок той крестьянской бабы, которая принесла шестьдесят копеек и просит отдать их «такой, какая меня бедней».

Интересно аллегорическое толкование чуда в Кане Галилейской:

Получается, что Бог превращает обыденную, повседневную и скучную жизнь людей в веселье и счастье, вернее, даёт им понимание счастья в жизни, чтобы люди находили в жизни радость и продолжали жить. Можно, конечно, понимать это и как райский пир для умерших праведников, поскольку Зосима-то на момент произнесения этой реплики в видении Алёши уже мёртв. Но фраза «нам из любви уподобился» скорее отсылает к пришествию Христа на землю, и, соответственно, этот праздник можно толковать именно как праздник земной жизни.

Как всегда, Достоевскому свойственно неистощимое жизнелюбие. Вот и в «Братьях Карамазовых» Иван и Алёша, рассуждая о жизни, приходят к выводу о том, что жить нужно, и нужно любить жизнь саму по себе, даже если смысла в ней найти не можешь. Эта идея, для Достоевского типичная, очень сильно роднит его с Толстым — тот высказал аналогичную мысль в «Войне и мире». И всё-таки этот неиссякаемый оптимизм, причём вполне искренний, выглядит наивным, иррациональным и не соответствующим действительности. Вот, например, в рассказе об умершем брате старца Зосимы автор убеждает, в совершенно иррациональном ключе, что земная жизнь — это рай, и дело лишь в том, что люди не понимают этого. При этом всего лишь страницей раньше он мимоходом упоминает о том, как мать будущего старца продала «кухарку Афимью, хромую и пожилую, за шестьдесят рублей ассигнациями». Упоминание это отнюдь не случайное. Или, рассказывая о болезни Илюши Снегирёва, он ясно показывает, что у Снегирёвых нет и никогда не будет денег на дорогостоящее лечение сына. Достоевский предлагает радоваться жизни, любить и прощать друг друга, а не решать реально существующие в обществе проблемы. Он, как всегда, любой вопрос рассматривает с точки зрения морали и христианского мировоззрения, а не с позиции поиска способов для его решения. Вспомним, например, как в «Дневнике» он говорил о том, что отношения между государствами и народами должны строиться на дружбе и братстве, а не на стремлении перехитрить, обмануть, опередить и отхватить больше всех. Именно поэтому Достоевский остаётся утопистом. Вернее, не совсем так. Достоевский — это очень внимательный реалист, подмечающий болезненные и уродливые явления в жизни, но не предлагающий их рационального решения, а ищущий выход в иррациональном, в обращении к совести людей, в призыве их к милосердию и состраданию.

Однако и в утопизме его есть несомненный смысл и несомненная польза. Высказанные Достоевским идеи могут (да и должны, пожалуй) служить нравственным ориентиром в отношениях людей между собой. Это как идеал, достигнуть который невозможно, но на пути к которому заметно продвигаешься вперёд, совершенствуясь сам и улучшая жизнь вокруг себя. Пусть люди не станут братьями прямо сейчас, или даже не станут ими вообще никогда, но если, вспоминая о Достоевском, они будут относиться друг к другу чуточку добрее — это уже будет результатом, и мир станет чуточку лучше. Если благодаря утопии в мире станет чуть-чуть меньше зла — значит, эта утопия появилась на свет не зря.

Немного странно в уже относительно взрослом возрасте перечитывать книгу, которая когда-то стала причиной моей неприязни к творчеству Толстого. Не могу сказать, что она была у меня в ближайших планах. Вряд ли она там появилась бы в течение ещё нескольких лет, если бы не увезённый от бабушки четырёхтомник, когда-то стыренный дедушкой из гарнизонной библиотеки. Ну и ещё такая маленькая, можно сказать, потайная мысль — «возьмись за что-нибудь серьёзное, а то со своими пиратскими романами и «Звёздными войнами» скоро деградировать начнёшь». Короче говоря, сейчас я начал читать ВиМ в основном из-за желания разобраться — почему же она так не понравилась мне тогда?

Что самое странное, сейчас мне книга понравилась. Вернее, мне понравились первый и второй, отчасти третий тома. Одно время я даже был готов полностью переменить своё мнение о ней. Впрочем, обо всём по порядку.

Из персонажей для меня больше всего интересен Андрей Болконский. Я не буду сейчас рассуждать об общеизвестных вещах вроде неба над Аустерлицем и старого дуба, и о том, что же они всё-таки символизируют. Главная характерная черта князя Андрея — это его отчуждённость от других людей. Его ум, его развитое чувство собственного достоинства резко отделяют его от пустого света и никчемных людей, его составляющих. Они же делают его непробиваемым для нападок молодого Ростова, который в этом эпизоде похож на уличную собаку, бессмысленно лающую на проходящих людей. Вообще, его чувство собственного превосходства над окружающими проявляется не так уж редко: например, он всегда говорит Пьеру «ты», хотя тот всегда обращается к Болконскому на «вы». Сначала он тщеславен: он хочет «любви людской» и почитания, он хочет славы, ему нравится покровительствовать молодым людям вроде Бориса Друбецкого. Всё это уходит после ранения на поле Аустерлица.

Из всех персонажей эпопеи, пожалуй, именно Болконский проделывает наибольшую эволюцию на протяжении четырёх томов. От тщеславного честолюбия через Аустерлиц он переходит к разочарованию в жизни; от разочарования через влюблённость в Наташу — к новому витку жизнелюбия; предательство Наташи возвращает его к разочарованию в собственной жизни и ненависти к окружающему миру; новый приступ жизнелюбия настигает его перед взрывом гранаты на Бородинском поле. Несмотря на эту эволюцию, холодная отчуждённость от людей остаётся отличительной чертой князя Андрея. Привязанность он чувствует только к двум людям: это Пьер, с которым он дружит в начале романа, и Наташа, которую он полюбил. Пожалуй, ещё что-то, похожее на теплоту, есть в его отношении к отцу, старому князю Болконскому, а вот по отношению к сестре, сыну и уж тем более к жене это чувство практически не проявляется. Остальные люди для Андрея — чужие. Он сам сознаёт эту отчуждённость и иногда пытается преодолеть её; именно поэтому он так бережно и заботливо руководит своим полком в 1812 году — он хочет чувствовать себя частью хоть какого-то сообщества. Между прочим — что за дурак придумал такую тактику, которая предписывает войскам оставаться под артиллерийским огнём, не имея возможности на него ответить и не ища укрытия?

Как же жаль князя Андрея после измены Наташи! Говорят, что честный мужчина в нашем мире обречён быть несчастливым. Не знаю, так ли это; но Болконский — одна из ярчайших иллюстраций этого утверждения.

Пьер в первых двух томах, да и вообще до плена в 1812 году, слабохарактерен в высшей степени. У него не достаёт силы и решимости на то, чтобы сдержать данное Болконскому обещание и не ездить к Анатолю; на то, чтобы понять, в какую западню его затягивает князь Василий и отказаться от общения с его семьёй. Он не решается даже на то, чтобы самому сделать предложение Элен — фактически, их самовольно связал князь Василий, не спрашивая мнения Пьера (которое он так и не смог внятно сформулировать и высказать). Как многие нерешительные и слабовольные люди, Пьер нуждается в герое-кумире, которому он мог пытаться подражать — эту роль в его жизни (в начале романа) играет Наполеон. В то же время, его решение убить Наполеона — это свидетельство определённой эволюции, свидетельство перехода от восхищения великим человеком к ненависти к нему, как к массовому убийце и преступнику.

Пьер слишком беспокоится о том, что скажут и подумают другие люди, и из-за этого подчиняет свою жизнь желаниям других. Сильнее всего это проявляется в эпизоде предложения Элен:

Поэтому же он не может отказывать людям в их просьбах. Как и все слабохарактерные люди, он легко поддаётся чужому влиянию — Анны Михайловны, Василия Курагина, попутчика-масона, да и князя Андрея, по сути, тоже. Нарождающаяся в нём сила воли проявляется в дуэли с Долоховым, в ссоре с женой, когда он замахнулся на неё мраморной доской. Но он остаётся слабовольным и после этого: вместо того, чтобы попытаться развестись с Элен (другой вопрос, насколько это было возможно в России того времени), или хотя бы выгнать её из дома — вместо этого он выделяет ей половину своих доходов. Это пример того самого смирения, той самой простоты, которая хуже воровства, того самого непротивления злу насилием, из-за которого зло и торжествует.

В его новом статусе богача Пьеру сильно не хватает искреннего друга рядом с собой; будь рядом Андрей Болконский, свадьба с Элен, вполне возможно, не состоялась бы. Впрочем, не исключено, что чары Элен всё равно перевесили бы рациональность Болконского.

Пьер не то, чтобы глуп, но совершенно непрактичен в житейском смысле. Это подтверждает, например, его желание отдать масонам всё своё состояние. Но как же этот добродушный увалень хорош в те моменты, когда в нём просыпается сильный характер его отца! Это расставание с женой, объяснение с шурином — Анатолем, после попытки похищения Наташи. В такие моменты Пьер начинает мне нравиться.

Очень странное впечатление на меня произвёл эпизод со смертью Платона Каратаева. Почему Пьер бросил его, даже не попрощавшись по-человечески со своим товарищем, который так повлиял на него и на его отношение к жизни? В конце концов, Каратаев и обувь ему сшил, чтобы Пьер смог выдержать переходы на марше. А в момент его смерти Пьер думает о всякой ерунде, о красавице-польке и считает в уме переходы до Смоленска, лишь бы не подойти к умирающему. Неужели Безухов до самого конца остался нерешительной мямлей и трусом, и уж точно — внутренне асоциализированным человеком? Или его сознание было настолько замутнено усталостью и тяготами плена, что он не понял смысла произошедшего? Второе более вероятно.

Если Андрею Болконскому не нужна его жизнь, которой он тяготится, то Пьер чувствует свою собственную ненужность. Пытаясь заполнить пустоту в душе, он бросается в кутежи, в масонство, пытается облагодетельствовать своих крестьян, как наблюдатель приезжает на Бородинское поле, как наблюдатель, фактически, остаётся в брошенной Москве и как наблюдатель же идёт во французский плен. В итоге эту душевную пустоту он заполняет своими чувствами к Наташе. Вот, кстати, его решение остаться в Москве, не столько ради покушения на Наполеона, которое так и не состоялось, сколько ради желания разделить судьбу со своим народом — мне это решение напомнило о тех русских дворянах, которые после революции сознательно остались в России.

Николай Ростов в первых двух томах — это вечно не взрослеющий ребёнок, бегающий от ответственности. Если для князя Андрея его полк — это то, что даёт ему чувство хоть какой-то общности с людьми, то для Ростова павлоградские гусары — это всего лишь зона комфорта, в которой не нужно думать ни о чём сложном и можно пить, гулять и вместе с группой офицеров волочиться за единственной женщиной, и можно не думать о разорении семьи и определении собственной судьбы. Со своим юношеским эгоцентризмом он думает, что весь мир крутится вокруг него: он уверен, что полковой командир может послать эскадрон в атаку только для того, чтобы проучить и испытать его, корнета Ростова. Интересно, как этот разудалый гуляка-гусар отреагировал бы на похищение своей сестры, если бы узнал об этом? Ведь он считал Долохова и Анатоля своими лучшими друзьями.

Выбор Ростовым княжны Марьи для меня стал одним из самых странных эпизодов романа. Как по мне, он выглядит довольно натянутым и не слишком обоснованным. Почему Марья влюбилась в Николая, понятно — в своей одинокой жизни она любого нового мужчину может воспринимать как жениха, а тут ещё такое романтичное спасение от взбунтовавшихся крестьян. А вот чувства Николая у Толстого обосновать не получилось; несмотря на все старания автора, они отдают фальшью. Вот поэтому и возникает мысль, что женился он из-за денег, и краснел перед тётушкой-губернаторшей потому, что заранее понимал это, и понимал, что именно его привлекает в княжне Марье — то, чего Соня никогда не смогла бы ему дать. В этой ситуации он пытается оторваться от любви своей юности, и именно поэтому ему приятно слушать то, как губернаторша доказывает невозможность брака между ним и Соней. Что ж, остаётся только пожалеть несчастную Соню.

Наташа в первых двух томах находится в том периоде между детством и взрослой жизнью и в том психологическом состоянии, когда ей всё интересно, когда она всем увлекается, когда ей остро необходимы новые впечатления. Разве можно её осуждать за постоянную перемену её девичьих влюблённостей, хотя она и делала людей несчастливыми из-за этого? Разве были эти влюблённости для неё любовью? Если князь Андрей знал бы о состоянии её души, уехал бы он за границу? Может, и уехал бы, ради пресловутой проверки чувств, но делать этого ему определённо не стоило. В эпизоде с похищением иначе, чем легковерной дурой, Наташу назвать нельзя. После замужества же Ростова превращается в обыкновенную клушу-наседку, у которой нет других интересов, кроме мужа и многочисленных детей.

Соня понравилась. Её чувство к Николаю Ростову было искренним, и двигало ей вовсе не желание выйти замуж за знатного и богатого (уже нет) графа. И нельзя сказать даже, что это всего лишь бережно лелеемая, за отсутствием других возможностей, девичья влюблённость. Другие возможности-то были — Долохов, как минимум. Не самая плохая партия для бесприданницы, которую хозяйка дома откровенно недолюбливает.

Как ни странно, к Долохову я ощутил сочувствие ещё с первого тома. Я его воспринимаю именно как человека, собственным трудом выбившегося из низов — и потому имеющего моральное право презирать тех, кто всегда был наверху, не будучи этого достоин и не прилагая для этого никаких усилий. Однако его связь с Элен, если она действительно была на самом деле, это не оправдывает. Пьер считал его почти что своим другом, во всяком случае в ранней молодости, и поступок Долохова по отношению к нему — откровенная подлость. У Долохова есть по крайней мере одна черта, которая роднит его с Андреем Болконским — оба они презирают окружающих, за исключением маленького круга действительно близких людей. Но если Болконский презирает светских болтунов потому, что стоит выше их по развитию, хотя и примерно равен им по положению в обществе, то презрение Долохова — это ненависть выскочки, осознающего свой антагонизм с богатой и знатной аристократией. Даже его участие в похищении Наташи — это не столько ухарство, сколько ещё одна месть семейству Ростовых за то, что они не отдали ему Соню. При этом, он достаточно благоразумен и благороден, чтобы попытаться отговорить Анатоля от его безумной затеи.

Отвратительна вся семейка Курагиных: Анатоль с его пьяными тусовками (бросить полицейского в канал — и это цвет русской аристократии?), Ипполит с его тупостью и позёрством, Элен с её эгоцентризмом и эгоистической расчётливостью, князь Василий с его стремлением женить сына на деньгах и выдать дочку замуж за них же, и старая княгиня, завидующая счастью собственной дочери. Интересно, кстати — чем Толстому так досадили реальные Куракины, что он взял их фамилию как основу для фамилии наиболее отрицательных персонажей романа?

Вообще, подход Толстого к фамилиям своих героев мне показался странным. Понятно, что, заменяя одну букву, он хотел показать принадлежность своих героев к высшей аристократии, в то же время не указывая ни на кого конкретно. Но на слух эти фамилии звучат откровенно странно, как будто написанные с ошибками, и подсознательно постоянно порываешься исправить Болконских, Курагиных и Друбецких на нормальных Волконских, Куракиных и Трубецких. Кстати, носители оригинальных фамилий (то есть реальные исторические лица) в романе тоже встречаются, параллельно с обладателями вымышленных. И ещё — помимо Денисова, один раз упоминается и его реальный исторический прототип, Денис Давыдов.

Толстой делит героев на положительных и отрицательных, но он не делает их однотонными. Андрею Болконскому и Пьеру, несмотря на их положительный характер, свойственны обыкновенные человеческие недостатки — Болконский склонен к тщеславию (до Аустерлица, во всяком случае) и отличается заметным самомнением (это подтверждает покровительственный тон в его разговорах с Пьером, особенно в начале романа), а Пьер слабохарактерен и нерешителен.

Постоянный лейтмотив в рассказе о дворянском светском обществе у Толстого — это внутренняя пустота и фальшь людей, из которых оно состоит. Эти люди ведут пустые разговоры ни о чём, а серьёзные разговоры при возникновении сразу же пресекаются, как это было на вечере у Анны Шерер, когда Пьер пытался обсуждать с аббатом действительно важные темы. Они уверяют друг друга во взаимной дружбе, в то время как сами мечтают выпроводить гостей. Как отличается от них боевой генерал Багратион, зазванный на один из светских раутов как именитый гость и диковинка!

Вообще, дворянство в «Войне и мире» выглядит, как сословие паразитов, живущих за счёт полурабского труда крестьян. Добродушных, злых, разглагольствующих в салонах, напыщенно-тупых — самых разнообразных, но их сущность от этого не меняется. Это не добавляет им чести и делает их образы ещё более отрицательными. На них в поте лица работают сотни и тысячи крестьян, а они что делают? Пьют, дебоширят и гоняются за зайцами. Даже не ради еды, а для развлечения (остаётся только пожалеть несчастных, ни в чём не виноватых зайцев. И брошенного в канал полицейского). Да о чём можно говорить, если для этих людей обменять три семьи крестьян на охотничью собаку — это совершенно нормальное и обычное дело?

Сцена охоты во втором томе, кстати, получилась неимоверно, прямо-таки по-тургеневски нудной. Правда, следующий за ней эпизод пляски Наташи с дядюшкой её почти полностью искупает.

Вот Лиза Болконская, жена князя Андрея. Она настолько привыкла к бессмысленному общению в этой светской тусовке, что свой отъезд в деревню для родов она воспринимает как трагедию. Правда, здесь нужно заметить и то, что князь Андрей к жене определённо равнодушен и не видит в ней человека, равного себе: он оставляет её на попечении родных перед самыми родами, уезжая на войну, и он вовсе не думает о том, что княгине Елизавете придётся жить со старым князем, который откровенно сложен в общении.

Однако: Толстой столь ярко показывает пустоту разговоров в светских салонах —

— противопоставляя ему живое и искреннее общение между собой людей из народа, общение, к которому в плену присоединяется Пьер. Но… а о чём говорят между собой крестьяне и солдаты? Каких-то особо серьёзных тем, кроме изгнания французов, в их разговорах не заметно. Тот же самый бытовой разговор ни о чём, разговор ради того, чтобы почувствовать свою общность с другими людьми — только на другом уровне. В чём тогда существенная разница между пустой болтовнёй дворян и пустой болтовнёй крестьян?

Французские вставки в романе заслуживают того, чтобы поговорить о них отдельно. В своё время неимоверное количество этого противного языка в романе стало одной из причин, по которым я невзлюбил «Войну и мир» и Толстого в целом. Но если тогда, при взгляде на первую страницу романа (а он, как известно, начинается с абзаца французского текста) у меня была мысль «а это вообще точно произведение русской литературы?», то сейчас мне кажется, что таким образом Толстой хотел показать деградацию русской высшей аристократии, которая почти забыла родной язык и почти утратила свою национальную идентичность. Можно вспомнить очень яркий пример — даже самую искреннюю и сокровенную (как он тогда думает) фразу, признание в любви к Элен, Пьер произносит на французском. Не менее характерно, кстати, то, что умирающий Болконский говорит Наташе о своей любви к ней на русском. Показательно и то, что русские дворяне говорят на французском именно тогда, когда их страна ведёт с Францией войну. Наконец, нужно заметить, что больше всего французской речи в романе звучит в салоне Анны Павловны Шерер, то есть именно от тех людей, через которых Толстой показывает внутреннюю пустоту и фальшь великосветского дворянства.

Теперь о философии Толстого. Кажется, что человеческая воля в ней вообще ничего не значит. Багратион никак не контролирует сражение и только воодушевляет солдат своим присутствием; Кутузов вообще пускает изгнание французов на самотёк; ничто не может предотвратить дуэль Пьера и Долохова. Николай Ростов, который мог по собственному желанию жениться на Соне и быть с ней счастливым, вместо этого пускает всё на самотёк, покоряется той судьбе, которую плетут для него тётушки, и в итоге женится не на любимой, а на богатой. И действия полководцев ничего не значат, и врачи не могут вылечить человека, потому что каждая болезнь сугубо индивидуальна (как же они других-то успешно вылечивают?). Да, мысли писателя о соотношении свободы и необходимости (чем больше необходимость, тем меньше пространства для свободного выбора человека) похожи на истину, но для него необходимости подчинено практически всё, и места для свободы не остаётся. Не знаю, почему Толстой в своём мировоззрении настолько пассивен и бездеятелен.

При взгляде на толстовскую философию истории становится ясно, за что (помимо всего прочего) Толстого так ценили в советское время. Разве его утверждение о том, что исторические события происходят не по воле одного или нескольких вождей или героев, но по воле всех их участников в совокупности, не перекликается с марксистским представлением о роли народных масс в истории? Его понимание исторического процесса как действия воли народов, объединяющих огромные количества людей, пожалуй, верное. Но разве один человек — это не исторический деятель в своём маленьком масштабе? История — это дело народов; но разве воля народа не складывается из множества воль всех представителей этого народа? Все русские люди хотели изгнать Наполеона; весь народ хотел этого; народ совместными усилиями сделал это. Почему же тогда воля одного человека у Толстого не значит ровно ничего, почему он проповедует полнейшую пассивность или, в лучшем случае, бессознательное действие?

Если о людях Толстой пишет действительно интересно, то идейные его рассуждения неимоверно занудны и затянуты. То, что можно высказать, уложившись в три или, на худой конец, в пять страниц, Л. Н., не ведающий разумной лаконичности, растягивает на пятьдесят, при этом неоднократно повторяя уже сказанное. Этим он напоминает собственного персонажа, иезуита, агитировавшего Элен перейти в католичество: Элен/читатель уже поняли главную мысль разговора, но иезуит/Толстой настаивает: «Нет, ты послушай!..». Если сравнивать в этом отношении, в методике подачи своих идей, Толстого с Достоевским, то получится, что Ф. М. проводит свои мысли, раскрывая их через своих персонажей, внутренне подводя читателя к ним и ничего ему не навязывая. Л. Н. же в этой ситуации похож на учителя-педанта, который целенаправленно, через многократное повторение, вдалбливает в головы читателей-учеников свои идеи. Обитатели задних парт уже давно спят, уронив головы на учебники и смирившись со своей неспособностью понять учителя. Сидящие на первых партах девочки-отличницы тоже не слишком много понимают, но восторженно смотрят на учителя, чтобы потом иметь возможность громогласно говорить: «Вот вы рассуждаете о Толстом, а я у него училась!», и на вопрос «Да что же такого особенного в этом вашем Толстом?» со святым гневом отвечать «Как, неужели ты не понимаешь? Толстой прекрасен!». Наиболее разумная часть класса с робкой смелостью говорит «Лев Николаевич, урок уже закончился…», на что Толстой отвечает «Звонок для учителя», после чего продолжает бубнить, сурово насупив брови. От такого подхода вновь появляется давно забытое желание читать эпизоды с действием и пролистывать философскую часть (как, собственно говоря, я и читал ВиМ в школьные годы).

Вот так и получается, что как писатель-художник Л. Н. весьма и весьма хорош, а как философ-мыслитель — практически несносен. Читать его повествование о людях действительно интересно. Однако его занудное изложение плохо применимых к жизненной действительности и зачастую внутренне противоречивых (почему история совершается по воле народов, но каждый человек в этих народах — только бессмысленный деятель? Как пресловутое непротивление злу насилием соотносится с дубиной народной войны, безжалостно гвоздящей французское нашествие до тех пор, пока оно не превратится в месиво из обмороженного мяса?) идей откровенно портит книгу. Посмотрим, конечно, как его идеи эволюционировали со временем и как он учился их излагать. Но это мы посмотрим немножко позже.

О, да! Это было тяжело и круто одновременно.
Дозрела к тридцати годам, называется :) Хотя главы "войны" читать все равно было тяжело. Зато теперь свое отношение к героям по полочкам разложила. И с уверенностью могу заявить, что именно экранизация 2003г близка к идеалу (в моем понимании - точно) и великолепна! Она-то и подтолкнула меня прочитать вдумчиво роман, а не галопом по Европам, как в школе (обложившись краткими пересказами и научными трудами критиков.
И, о... "правильные выводы" тех самых именитых литераторов! Я от души не согласилась с "идеализацией" Наташи Ростовой. Да, ей пришлось не сладко (как и всем тем, кто оказался между войной и миром), ее можно где-то понять и оправдать... Она ещё дитя, и ее поведение тому соответствует. Для меня лично идеалом этой эпопеи стала Мари Болконская! Вот, на кого хочется равняться, на кого смотришь с восхищением! Скромная, умная, в меру наивная, решительная, любящая свою семью, добрая, отзывчивая, наделенная глубокой духовностью, самоотверженная, умеющая любить и видеть в людях только хорошее! Не знаю... Но именно она зацепила меня больше, чем Наташа!
Из мужских типажей, конечно же, я выделяю Андрея Болконского.
Если не брать в расчет сварливый характер их отца (а все-таки благодаря ему появились на свет такие чудесные люди), чета Болконских производит колоссальное впечатление. Колоритные персонажи! Разноплановые образы.
Я не хочу сказать, что семья Ростовых плоха. Нет! Это невероятной души (простой, русской души) люди. Но почему-то о них чаще вспоминают... А в своем отзыве я хочу оставить их в тени))

В общем, здорово! Шикарный роман!
Рекомендация: читать и перечитывать не реже одного раза в пять лет. Уверена, откопаю ещё какие-нибудь сокровища на его страницах

Не имею понятия, с чего правильнее начать. Думаю, это вполне естественно. Сейчас, дочитав последнюю главу романа-эпопеи «Война и мир», я испытываю спектр различных эмоций, а голова полна мыслей.

Лев Николаевич Толстой – абсолютный гений. Его истинная мудрость и особое понимание всех сторон жизни отражается буквально на каждой странице. Ты проникаешься его философией, начинаешь мыслить иначе. Многие думают, что данное произведение Толстого не должно быть включено в школьную программу. Несмотря на то, что мне самой 16 лет, я с данной точкой зрения согласна. Очевидно, у всех разные умственные способности и восприятие, и очень немногие школьники смогут оценить «Войну и мир» по достоинству, так как просто-напросто её не поймут, не говоря уже о том, что большинство просто не будут браться за прочтение. До этого романа действительно нужно нравственно дорасти.

Произведение меня покорило. Я не просто читала, я переживала всё вместе с героями, событие за событием. Андрей Болконский, Пьер Безухов и Наташа Ростова, центральные герои эпопеи, невероятно реалистичны. В каждом из них я находила себя и поражалась тому, как только удалось Льву Николаевичу создать таких многогранных, интересных, неоднозначных и во всех смыслах живых персонажей, которыми я прониклась, как, впрочем, и всей книгой в целом.

Толстой невероятно честен. Не каждый писатель способен поделиться всей правдой с читателем, всеми своими сокровенными мыслями так, как это сделал он, что просто поразительно. Нельзя также не отметить, что язык написания невероятно богат и красив.

Оказалось так, что именно «Война и мир» была со мной в трудный жизненный период и в отдельные нелегкие моменты. Я всем сердцем и всей душой благодарна этому роману и его автору за те бесценные уроки, которые я вновь и вновь приобретала в процессе прочтения. Эта книга многое изменила и перевернула во мне.

Несомненно, через некоторое время я снова возьмусь за прочтение. Уверена, что с каждым разом буду открывать для себя что-то новое.

Навязчивое чтение «Войны и мира» в прямом эфире сделало своё дело: сначала раздражало, когда непонятно чьим голосом читался невесть какой кусок текста, потом захотелось если не перечитать, то хотя бы перелистать роман. Представляете, у меня есть в нём любимые главы и даже страницы.
Сегодня стало почти модой проехаться по классике и даже пафосно заявлять: «Толстой писал плохо!» Я никак не могу с этим согласиться. Думаю, всё же великим талантом надо обладать, чтобы так точно и тонко показывать своих героев, которые меняются на наших глазах или нет… Кто-то уже успел застыть, как глыба холодного льда или мрамора. Обычно таких персонажей автор не любит, не любим и мы их вслед за ним: всё семейство Курагиных, красивых подлецов, распространяющих шлейф чего-то тёмного вокруг себя. Не подходи – испачкаешься. Не любит он и маленькую княжну, которая провинилась лишь тем, что совсем, ну, совсем не понимает своего мужа, князя Андрея. Но это «лишь» всего-то и нужно было ему. Не любит автор карьериста Бориса Друбецкого, не любит мадмуазель Бурьен и ещё многих.
Зато все любимые герои Толстого меняются, переживают взлёты и падения, иногда им сочувствуешь, иногда гордишься, иногда негодуешь, иногда радуешься. В общем, живёшь вместе с ними!
И сам текст звучит иногда едва ли не музыкой. Кутузов пишет письмо отцу пропавшего на поле боя князя Андрея:

«Надеждой льщу»!
Итак, любимые страницы. Это всё, что связано с домом Ростовых. Большим, шумным, с праздниками на сотни гостей, с танцами, смехом молодёжи, детскими влюблённостями, а потом и настоящей взрослой любовью. С разговорами с маменькой на её большой кровати, с секретами с Соней на сундуке, с гаданиями на святки, с пением Наташи, от которого хочется плакать только что проигравшему огромную сумму Николаю… С мальчиком Петей, который растёт на наших глазах, а потом вдруг уходит добровольцем на войну. В 16 лет. И там, в палатке полевого лагеря, предлагает изюму! «У меня ещё изюм есть. Хотите?!» При чём здесь изюм, глупость какая, - думает кто-то. Вовсе нет. Мальчик счастлив! Он теперь принят в солдатскую семью, он совсем-совсем взрослый. Эти солдаты – теперь не посторонние, а товарищи, боевые товарищи. А с товарищами надо делиться. Так правильно, так учили, так надо. Впрочем, он и кремни для пистолетов готов предложить.
Перед решающим сражением Петя от волнения и от возбуждения после поездки в лагерь французов не может уснуть.

• Что же, соснули бы, - сказал казак.
• Нет, я привык, - отвечал Петя.

  «Привык»! Как бывалый, бравый солдат. Из тех, что «скажи-ка, дядя, ведь недаром…» Ах, как этому мальчику хочется таким казаться, быть своим этим простым казакам, которые способны спать перед боем. А он – не может.

И все мечты о великом подвиге в этом «затупи…» и то, как он запнулся – великая заслуга автора.
Люблю и вредного благородного старикана князя Николая Андреевича Болконского. Это он пишет труд об истории суворовских войн, в которых сам был участником, это он мучает дочь занятиями математикой (не очень красива, так путь хоть умна будет), это только у него может вырасти такой сын, как князь Андрей. Это он, старик Болконский, велел закидать подъездную аллею к дому перед приездом нежеланных гостей. Аллею уже почистили от снега, но нет, пусть эти людишки знают своё место, пусть не думают, что тут специально для них дороги чистят.

Можно считать его вздорным, каким угодно, но у меня это показательное презрение вызывает уважение. Он знает, кто эти люди, и своё отношение не боится так явно демонстрировать.
Это о нём, старике Болконском, иногда говорят как о равнодушном и чёрством. Он благодарит сына, когда тот уходит на войну. Это ещё 1805 год, князь Андрей пока ещё грезит своим Тулоном, мечтает о славе. «Спасибо» говорит отец сыну. Не раз.

Чёрствость ли это?

С чего бы перу трещать, а брызгам вот так лететь во все стороны? Нервничает, переживает старик, рука дрожит… Но нельзя, нельзя этого показать. Он пишет письмо Кутузову насчёт сына. И что, вы думаете, он просит? Места потеплее и подальше от стрельбы и опасности?

Это он кричит сыну, отправляя того, быть может, на смерть:

Сказал, закричал… Да что с ним такое?! Где отчаяние, где боль? Да вот же она, в этом. Секундой раньше «что-то дрогнуло в нижней части лица старого князя». Ещё чуть-чуть, и сын всё увидит, всё поймёт. Но нельзя, нельзя. Слабости Болконские не показывают никогда. Пусть уходит скорее, закрыть за сыном дверь, а там уж…

Всё это время, пока князь Андрей собирает вещи, та самая маленькая княгиня, его хорошенькая беременная жена, спит. Да, устала, да, состояние такое, а что вы хотели. Пока муж прощается с отцом, она успевает проснуться и начать рассказывать княжне Марье (в который раз!) что-то там о княжне Зубовой, никому не интересной в этом доме. Правда, в последнюю минуту она всё же упала без чувств и показала всем, какая она любящая жена… Разве можно её не любить, ведь ничего плохого о ней не сказано.
И это всего лишь несколько страниц. А сколько их ещё в романе!

Писать рецензию на Достоевского, обсуждать Достоевского, обдумывать Достоевского для меня - это интеллектуальная работа, интеллектуальное усилие и интеллектуальное наслаждение. Почти так же, а может, даже больше, чем само его чтение....

"Братья Карамазовы" с самой завязки производят впечатление очень русского и православного романа, наверное, самого русского у Достоевского. Тем не менее это самый читаемый в мире труд писателя, самый популярный у иностранцев. Парадокс?Этот роман самым любимым называли очень многие, от моей преподавательницы по русской литературе до Хиллари Клинтон, мне довелось слышать о нем десятки раз до того, как прочесть. Я его цитировала, "узнавала" и отчасти понимала до того, как взять в руки. Пожалуй, я была, как никогда прежде, подготовленным читателем.

Так много уже сказано, что сказать новое невозможно, а если оно вдруг и будет сказано, узнать об этом нереально, так как наследие романа, его интерпретации, анализы и даже "сиквелы" - все это так велико и многочисленно, что в разы превышает и немалый объем "Братьев", и наши читательские возможности. Потому будет правильным, если каждый будет говорить, в первую очередь, о Достоевском, и, во вторую - о своем.

Перед нами история о брате Дмитрии, о брате Иване, брате Алексее, о брате, непризнанном другими братьями - Смердякове, и об их отце. Пятеро таких разных в частностях, но схожих в основе людей, объединенных узами крови и этим роковым чувством и явлением - "карамазовщиной". Это потрясающие характеры, среди которых отец вызывает отвращение, незаконный сын - брезгливость, а другие трое, по крайней мере у меня, сочувствие, в самом прямом смысле этого слова. Очень давно я так не проникалась персонажами, что наверняка знаю, эти герои стали моими героями в самом переносном смысле этого слова, а их история отныне - моя, мною выстраданная история.

Старший брат, Дмитрий Федорович Карамазов - наиболее оригинальный образ, в том смысле, что у него нет "двойника" или "прототипа" среди созданных раннее персонажей Достоевского. Например, Иван - герой-идеолог, какими до него были Долгорукий, Раскольников, Ставрогин... С последним параллели вообще напрашиваются сами собой. Внутренние противоречия, идеи очень их роднят, хотя Карамазову и не суждено стать отъявленным мерзавцем, как Ставрогин. Да и воспитание, средства, окружение разнятся. Тем не менее, они очень схожи. Образ младшего брата внешне перекликается с образом Мышкина. Но Алеша остается Карамазовым, до "положительно прекрасного во всех отношениях человека" князя Льва Николаевича ему неблизко. Вот и получилось, что Иван и Алеша - персонажи не новые, но более усредненные и приземленные, нежели старые идеологи. В романе несколько раз из уст второстепенных персонажей прозвучит "старший брат Иван Федорович", и, вероятно, это не ошибка автора, а осознанный ход, в восприятии читателя Дмитрий - брат "средний", это и не человек во церкви, как Алексей, и не человек без бога, как Иван. Он посреди этих позиций. И если внутренние катаклизмы сотрясают и других героев, в Дмитрии духовное перерождение явственнее всего.
"Главное, самому себе не лгите", - прозвучит в романе, в котором все удивительно честны по отношению к себе, и автор честнее всех. Даже самый неприятный герой Федор Павлович Карамазов, несмотря на свою способность извращать и марать все, к чему прикасается, исключительно честен. Он не зная и не ища меры, превосходит в данном чувстве и своих сыновей, которые пытаются его поставить в границы, я убеждена, что, когда человек не ограничивает себя, за него это делает жизнь, заботливо устанавливая на его дороге столб, об который человек расшибает лоб. Но вот удалось ли жизни, сыновьям, любви - чему бы то ни было найти управу на старшего Карамазова... Это удалось только смерти.

Как обычно, большую роль играют сны(аж трем героям снятся черти), аллюзии (ну не могу я не увидеть в Алеше, проповедующему двенадцати мальчикам у камня, аналогию с Иисусом и двенадцатью апостолами), вставки, длительные диалоги и монологи, никак не влияющие на сюжет.
Вот "Легенда о великом инквизиторе", что и зачем это? А какая разница?! Убери эти затяжные вставочные конструкции, не двигающие сюжет, и что останется? Ну ладно, отцеубийство останется, интрига останется, психологизм останется. Но мы ведь любим Достоевского не только и не столько за это.
Беседа Алеши и Ивана в трактире - вообще центральная сцена романа, центральная не в плане сюжета, а проблематики. «Ты мне дорог, и я тебя уступить не хочу и не уступлю твоему Зосиме», - скажет Иван. И, надо сказать, почти ставит младшего брата на "свою точку".

• Ну… что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!

Достоевский нередко брал сюжеты для своих произведений из реальных хроник, так и история о помещике, натравившем собак на ребенка, имела реальную основу. Сам Иван Федорович скажет, что где-то прочел эту историю: "В «Архиве», в «Старине», что ли, надо справиться, забыл даже, где..." На самом деле, эта история была напечатана в журнале "Русский вестник", в котором печатался сам роман "Братья Карамазовы". Сегодня мы не совсем представляем, как читали 135 лет назад. К тому же мы не понимаем некоторых вещей, которые были очевидны для современников Достоевского, а писатель всегда пишет для читателя-современника. Человек, читавший "Братьев Карамазовых" в 1880-1881, знал, что такое "Архив", "Старина" и уж тем более "Вестник", более того, выписывая журнал, он, наверняка, читал некоторое время назад в нем рассказ о помещике, у которого в действительности были расхождения с вариантом, приведенным Иваном.

И вот гуманист и христианин Алеша, после того, как уже осудил на казнь, чувствует сомнения: "Я сказал нелепость...". А потом вспоминает о Христе, который и есть тот, кто может всех и все простить. Кем бы были мы, читатели, в этой истории? В толпе, на глазах которой свершалось это ужасное преступление? А, может, даже в самом помещике? Давайте, не лгать самим себе. Каждый день мы прямо или косвенно становимся виновниками и свидетелями злодеяний, уродства и несправедливости. Мы виновные, заслуживаем ли мы прощения? Согласно библейской традиции, Иисуса распинало все человечество. Виновны ли эти люди? И все-таки Иисус их всех простил. А его мать? Простила ли она "материнское безмерное страдание свое" и страдание своего ребенка? Считается, что простила. "Прости им, ибо не ведают что творят"
И здесь расхождения с реальной историей имеют очень важное значение, Достоевский мальчика "убил", тогда как на самом деле собаки ребенка не тронули, но вместо матери, которая бежала за своим сыном и сошла с ума на третий день после пережитой муки, в измененной истории мать предстает нам безмолвным, безропотным, недвижимым стержнем.

Что касается "Великого инквизитора", мне часто доводилось слышать об этой поэме как о чем-то, развенчивающем религию. И эта вещь оказалась совершенно не тем, что я себе представляла. Я также не согласна с расхожим мнением, будто это самая сильная часть романа. То, что было непосредственно перед ней, разговор Мити и Алеши, беседа Ивана с "чертом" - эти моменты произвели на меня большее впечатление. Но низводит ли "Инквизитор" веру? Нет, на мой взгляд, не низводит. Называя Иисуса Достоевский пишет "Он", именно так, с большой буквы, значит не подвергает его персону сомнению. А поцелуй в губы инквизитора опять же - символ любви и прощении. С одной стороны, это "ты любишь их", ведь инквизитор, правда, заботится и думает о людях, потому что человеку человек ближе, чем бог. Эти люди не нуждаются в вечной жизни, со смертью придет их конец, и не будет после нее ничего, кроме смерти. Но это для них, для себя же инквизитор предполагает продолжение, а что там будет, наказание или царство небесное, покаяние Богу или противостояние ему, другое дело. И вот, с другой стороны, поцелуй означает прощение,"ибо и такие спасутся"

Согласитесь, логика Ивана кажется безапелляционной, на первый взгляд. Он задает вопросы, которыми каждый из нас сам себя время от времени мучает, и не только Алешу, но и каждого из нас, временно или окончательно, ставит на свою точку, он показывает, что гармонии в этом божьем мире, который и принять то невозможно, нет. И все-таки у Достоевского гармония и идеал есть. Иногда мне кажется, не будь у него этого идеала в лице Христа, он был бы неверующим. Ему повезло.

Не могу не коснуться вскользь героинь. Красота у Достоевского, как всегда, страшная сила. Писатель вновь "организовал" встречу соперниц (ранее Аглаея и Н.Ф., Катя и Наташа). После безобразной сцены между Катериной Ивановной и Грушенькой в доме первой я ловила себя на мысли, что вот не дай бог Достоевский решит оправдать вторую, и выставит ее невинной жертвой, прекрасной внутри, измученной несправедливым к ней миром (как Соню, Настасью Филипповну), что он конечно не преминул сделать. И что я, настроенная поначалу очень негативно, в итоге, приняла. Более того, именно Груша в одной фразе потом выразит все мое религиозное чувство:

Катерина Ивановна - один из самых непрозрачных персонажей, один из тех немногих, кто лжет самому себе. Исключительно умна, хороша, благородна, слишком унижена, в ней живут чувства, на которые способно только очень гордое сердце, сознательно решившее "все отдать" и "спасти":

Тот факт, что роман задуман как первая часть эпопеи об Алеше, открывает раздолье для фантазий и гипотез. У истории есть финал, но нет конца. Героем романа-эпопеи «История Великого грешника» должен был стать именно Алексей. В "Братьях Карамазовых" подчеркивается, что "он был юноша отчасти уже нашего последнего времени", можно предположить, что продолжение было бы о "новых людях", таких как Ракитин (очень, на мой вкус, интересный и меткий образ семинариста), Ивана отчасти, и тех русских мальчиков, объединившихся вокруг Алеши. Наверное, я когда-нибудь почитаю произведения, в которых другие авторы попытались развить его историю. Говорят, у кого-то он доходит до революции и цареубийства Ну что же, почему бы ему не быть социалистом и реформатором, ведь можно быть христианским социалистом! Разве Иисус им не был?

К прочтению романа я приступала с чувством, что вот оно последнее произведение моего любимого писателя. Вот она черта, подводящая всю его жизнь и творчество, вот он, где ответ, к чему он пришел. И я его четко не увидела. Я увидела художника, доходившего до невообразимых глубин веры и неверия. В своем черновике к февральскому выпуску "Дневников писателя", которому не суждено будет выйти в связи со смертью автора, Достоевский напишет:

Одно могу сказать точно, это тот писатель, который как никто другой, призывает к прощению и сам прощает им сотворенного грешника и ближнего грешника. Если вам кто-то скажет, что Достоевский убивает личность, надежду, любовь к людям, не верьте! Это от незрелости. Достоевский, как никто другой, видит свет и нас к нему зовет.

"Будем, во-первых и прежде всего, добры, потом честны, а потом - не будем никогда забывать друг об друге"

Фууууххх... Дочитала наконец этот кирпич роман, вмещающий в себя столько всего, что и не упомянешь. Но ведь можно попробовать упомянуть хотя бы самое основное, верно? Самое цепляющее, мозг и душу разъедающее? (Вопрос риторический, если что).

Начну с того, что читала я очень и очень долго. Почти два месяца, дабы не вдаваться в подробности. Два месяца наслаждения! Ух. Чтение можно сравнить с попиванием кофе с утра в выходной день. Вдох - и наслаждение разливается по твоему телу от столь родного аромата. Глоток - и ты чувствуешь, как тепло согревает тебя изнутри, как энергия разливается по всему телу. Страница - вдох, еще страница - глоток. И от этой медлительности удовольствия становилось лишь больше.
Но это не продлилось долго. Дальнейшее чтение (после того, как все действие завертелось, со всеми (или почти) героями автор нас познакомил) можно сравнить с тем, как ты пьешь в жару, добравшись до воды спустя пару часов нахождения вдали от нее, такой родной и желанной.

Раньше я не понимала: как можно читать Достоевского быстро? Даже, помнится, сравнения красивые (на мой взгляд, естественно) приводила. А вот теперь поняла! Читая этот роман, поняла. Точнее, поняла, почему может хотеться проглотить книгу залпом, жадно питаясь эмоциями, чувствами героев. С любопытством ведь ничего не поделаешь! Да и зачем, если так тянет? (Это, если что, лишь про книгу сейчас. Не нужно принимать как руководство к действию.) А оно несло меня вперед, не давая ни минуты, чтобы осмыслить все и глотнуть воздуха, отдохнуть, в конце концов. Потому, можно считать, книгу я прочитала даже дважды, ибо после страницы сотой, примерно, приходилось дважды перечитывать одни и те же главы. Впрочем, приходилось - это не то слово, ибо перечитывала я с наслаждением, стараясь уловить каждую деталь, каждый жест, каждую фразу героев, чтобы лучше понять их, проникнуть в них, стать ими.

И все равно, по-моему, не получилось! Много было мне непонятного, мною не замеченного. И мне грустно в этом признаваться, но я уверена, что не пойму до конца этот роман никогда. Ни-ког-да!
И это сейчас не попытка принизить себя и возвысить мастерство автора. Впрочем, куда уж выше, это ведь Достоевский! Это даже не попытка сделать вид, что я совершенно не поняла эту книгу. Поняла, по-своему, но поняла.
Вот только, до конца не пойму никогда. Потому что тут очень и очень много чувств, не поддающихся никакой логике. Чувств, которые за гранью моего понимания. Чувств, которые больше похожи на поток стремительной лавы, разъедающей, в первую очередь, того, от кого исходит, а затем уже и тех, кто находится рядом. Чувств, которые больше похожи на прыжки в бездну. Чувств, которые логикой объяснять попросту бесполезно. Поэтому, наверное, мне сейчас так грустно и даже как-то пусто от того, что роман закончился, а я осталась с этим осознанием навсегда (сколько вообще будет длиться мое "навсегда").

Однако, это ощущение... Это непередаваемое, несравнимое ощущение, когда один другого насквозь видит и всецело понимает... Эта предрешенность... Это видение будущего, проницательность! Ах, просто высшая степень наслаждения! Соня и Раскольников, Рогожин и нож его = Дмитрий и Зосима, Смердяков (чтоб его!) и Иван... И вот как тут словами упоение происходящим опишешь?! Не могу я, не умею.
А сколько сцен? Как горящие деньги в "Идиоте", как чтение "Библии" в "ПиН"?! Тут их и сосчитать невозможно, честное слово! Столько прорывающих душу сцен, цепляющих, остающихся в памяти и меняющих читателя изнутри, пусть даже и незаметно для самого читателя!
Кто еще, скажите мне, может весь характер человека в одном жесте показать? Да так показать, что ты сам становишься этим человеком! Сам в него перевоплощаешься. Да и во всех них перевоплощаешься. Чувствуешь эту страсть внутри, клокочущую, разъедающую. Это сладострастие, проникающее внутрь и сжигающее все остальные чувства. Потому что лишь оно одно должно править! Чувствуешь их, каждого, словно сам ими стал. Словно у них внутри сидишь и в душу заглядываешь. Изнутри. Словно все их мысли - мои, вся их боль - моя, вся их страсть - это мое, мое. Словно я с душой их слилась и каждый рубец и дырочку почувствовала.
И это незабываемо.

Далее о мыслях. Количество восклицательных знаков сокращено.

• А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? - горестно восклицал Алеша. - С таким адом в груди и в голове разве это возможно? Нет, именно ты едешь, чтобы к ним примкнуть... а если нет, то убьешь себя сам, а не выдержишь!
• Есть такая сила, что все выдержит! - с холодною уже усмешкой проговорил Иван.
• Какая сила?
• Карамазовская... сила низости карамазовской.

  Теперь можно бы попробовать и не о впечатлениях поговорить, а о мыслях, на которые роман пробудил. Их было, пожалуй, и того больше. Но запишу-ка я лучше самое основное.

Хотела было написать что-нибудь про персонажей. Хотя, какое там "что-нибудь"? Характеристику их в книге отметила, все фразы, которые, на мой взгляд, их "изнутри" лучше всего показывают. Да только устала. И чувствую, что попросту не в силах я, не способна еще такое сделать.
Единственное, скажу, что есть пара вещей в романе, которые мне не понравились. Это огромнейший пласт христианской веры в романе. Честно признаться, назвала бы это все даже некоторой пропагандой. И мне было действительно сложно это читать: вместо второго дыхания я чувствовала, что задыхалась.
А еще меня немного смутили (много, вру, много!) женские персонажи. Они какие-то все истеричные, непостоянные, взрывные, а некоторые из них и вовсе совершенно глупые создания. Впрочем, в то же время интригующие, а порой даже и восхищающие. Но мне, все же, очень грустно, если Федор Михайлович верил, что женщины только такими и бывают.
Оффтоп: Да и вообще мне после этого романа как-то совсем грустно стало, когда я задумалась: что же творилось в голове у этого человека? Каково было самому Федору Михайловичу? Как можно так описывать людей, словно он каждым из них был? Как можно не сойти с ума от такого проникновения в душу и голову человеческую?
Если у меня голова раскалывалась лишь после прочтения определенного количества страниц (или "мозгодробительных" моментов - такого и одного достаточно), то что происходило в голове у человека, пишущего это, а значит, и живущего этим? Страшно это очень.
Мужские персонажи, как и всегда, на высоте! Правда, признаюсь, некоторых из них мне бы в романе хотелось встретить больше (например, того же Миусова, который очень напоминал мне Кирсанова Петра Павловича).
Что там еще?
Ах, да, мне не понравилась концовка романа. Вот совершенно. Какой-то она мне смазанной показалась, быстрой, "тяп-ляпнутой". Но Достоевскому я это великодушно прощаю, ибо душу мою он и так успел изрядно потрепать. Да и честно было бы винить автора в том, что я сама просто ожидала другого в конце? Как-то мне хотелось иначе. Не так. Так что, не пахнет тут и близко вышеупомянутым "великодушием".

Кажется, вот мы и приближаемся к концу моей попытки поставить точку в этом путешествии. Знаю уже заранее, что у меня чертовски плохо получилось передать все мои чувства и мысли во время и после чтения. Но я искренне пыталась это сделать.

Вернусь ли я когда-нибудь к этой книге еще раз, дабы сравнить впечатления, отношение к героям, их поступкам, мыслям и чувствам, в надежде наконец понять, хоть и заранее известно, что я на такое попросту не способна, в силу своей бесчувственности?
Надеюсь, вернусь. Надеюсь, выдержу. Надеюсь, сложится.

Давайте же лучше будем философами, а не подлецами и смердами. Как Вам идейка?
И напоследок...

В центре романа семейство Карамазовых. Отец Федор Карамазов – жестокий эгоист и развратник, три законных сына: Митя, живущий чувствами и страстями, Иван - образчик прогрессивного рационализма, Алеша – априори принявший Бога, почти святой, ну и надменный, презирающий всех лакей Смердяков – судя по всему, внебрачный сын развратника-отца. В основе сюжета – убийство Федора Карамазова и история любовного соперничества отца и сына.
Вопрос: «Кто убил?» для меня так и остался до конца не ясен. К убийству отца причастны в той или иной мере все сыновья Федора Карамазова. Ивану прямым текстом Смердяков заявляет, что будет убийство, и лучше бы ему в доме не оставаться, но быть неподалеку на всякий случай, а потом, будучи уже в полубреду (которому хочется верить, но «что-то мешает»), признается, что убил он, но якобы по указанию Ивана. Алеше неоднократно говорит его наставник, старец Зосима, что надо уберечь Дмитрия от чего-то страшного, однако попыток уберечь Алеша не делает, у него духовный кризис из-за смерти наставника. Сам Федор Карамазов - личность мерзкая и гадкая, на убийство так и напрашивающаяся. Создается впечатление, что все этой смерти ждут, попыток предотвратить не делают, а когда все случается, начинают страдать и мучиться угрызениями совести.

Дальше...

Но это не самый главный вопрос,который я задавала себе на протяжении всего романа. Главный – это верил ли сам Достоевский в Бога? Наверное, нашему поколению, родившемуся пионерами-комсомольцами, да и любому просвещенному человеку без колебаний принять веру в Бога чрезвычайно сложно. И сомнение в этом вопросе вполне естественно и для атеиста, и для верующего. Каждый из героев задается этим вопросом, и каждый, так или иначе, находит ответ.

P.S. Еще раз убедилась, что Достоевский - мастер психологического портрета, настолько подробно и точно описывает он малейшие движения души человека, будь-то взрослый или ребенок, особенно ребенок. Собственно, в романе есть еще одна смерть, которая вызывает совсем иные чувства, чем смерть развратного отца. До самого конца я надеялась на чудо. На то самое, в которое не верит реалист («Истинный реалист, если он не верующий, всегда найдет в себе силу и способность не поверить и чуду, а если чудо станет пред ним неотразимым фактом, то он скорее не поверит своим чувствам, чем допустит факт»).