Записки из Мертвого дома. Рассказы

В его жизни случилось обстоятельство, которое очень сильно ранило, уронило, разбило этого человека. И возникла у него личная идея самобичевания и самовосхваления...
Женившись, его позиция была в том, чтобы всячески показывать, что они разные и что он - загадка.

На самом деле он презирал и стеснялся своей кассы ссуд, но боялся раскрыться в этом перед женой, боялся показаться ей слабым, раненным, обиженным, поэтому замкнулся в своем гордом молчании и ждал, когда она сама всё поймет из его поступков, образа жизни.

Он ждал, что она сама догадается и постигнет, и, что немало важно, оценит вдесятеро и падет в прах.
Потом внезапно с его глаз упала пелена, и он понял, что, несмотря на свои идеи, позиции, ожидания, любит свою жену. Он с восторгом поддался этому чувству.. Но, увы, поздно...
Перед нами - любимый типаж Федора Михайловича Достоевского, "человек из подполья", мучимый ГОРДЫНЕЙ. Правда, одно дело, когда он живет один и мучит только себя, и другое дело, когда появляется семья...

Кроткая появляется в повести только со слов мужа, да в виде хладного трупа. Имени её мы так и не узнаем (впрочем, как и рассказчика). Её судьба чем-то напоминает Дуню Раскольникову, вот только счастливое будущее не маячит на горизонте. Юная, прекрасная, образованная и кроткая мечется от притеснения к притеснению.
Её муж уверен, что жена может счастливо жить в клетке дома и чужой идеологии, не за эту смиренность ли он и выбрал её? Не может, не может, не может! - кричит каждый поступок героини. Внутренние стержень и чистота не позволят изваляться в пыли обыденности, втянуться в предложенную жизнь или пуститься в разгул. Они же не позволят найти спасение.
Удивительно, что совершив страшнейшее преступление с точки зрения христианства, Кроткая предстает почти святой и нетленной, что не дано даже Зосиме.

Что тут скажешь, такие книги надо читать хотя бы чтобы знать, для общего развития и понимания той эпохи и тех людей. Я очень рада, что ее прочла, а точнее, прослушала. и сразу скажу, что современный читатель все-таки избалован легким слогом книг. Достоевского, конкретно эту книгу, я бы вряд ли осилила глазками, а вот в прослушивании пошло на ура, как будто тебе кто-то эту историю рассказывает, как и что было в остроге.

Вообще, я не знала вначале, как относиться к этим людям. Вроде обычные же люди, с обычными печалями и радостями, только живут в неволе, да и кандалы носят. Жалко их становится, особенно, когда рассказывали о безвкусной еде, тяжелой работе, наказаниях палками и розгами. Но ни на минуту не забываешь, что все они преступники. Мое отношение к ним менялось по ходу рассказа. Сначала от настороженности к жалости и сочувствию. Но когда речь зашла об одном осужденном, который из-за своего самолюбия долгое время избивал жену, а потом вообще ей горло перерезал, потому что надоела... Мне хотелось его убить. А потом и остальных, когда речь зашла о животных, живших в остроге. Вот тут я и вспомнила, что люди тут в большинстве своем маньяки и убийцы, и было очень тяжело отмахнуться от мысли, что свое они заслужили своими же поступками и что жалеть надо только осужденных безвинно. Сложная и тяжелая книга, душу выворачивающая и заставляющая думать о таких вещах. Но тем и лучше.

Ситуация такая, вроде бы жизненная. И даже не та, где человек раскаивается в воровстве и отдает последнюю ценную для себя вещь, а та, где обычный смертный вдруг обнаруживает в себе сочувствие к нищему, фактически, ничтожному человеку. Это глупо, да. Иногда идешь, видишь какого-нибудь бездомного, который стоит возле мусорного контейнера, ищет там что-то, и думаешь "на его месте может быть каждый". Это реально, кто знает почему и как человек оказывается на улице никому не нужный. Есть сломанные судьбы, обман, трагедии, но ведь в большинстве случаев это банальное пьянство, наркомания и нежелание работать. И все, потом жалостливый взгляд, просьбы дать пять рублей и слезы, слезы, слезы.
Кто-то не выдерживает и вот, как герой данного рассказа, начинает волочь за собой пропащего человека, который не хочет ничего менять. Вернее так, поменять хочет, но делать ничего не может. Трясутся руки, зрение на нуле, да вообще уже нет никаких способностей к труду, все пропито сто лет назад. Такой человек сам себя считает ничтожным, никуда не годным, но все равно не может не надеяться на то, что кто-то его такого несчастного пожалеет. И не совсем он вор, потому что ему в какой-то момент было все равно украсть или не украсть, так что это было что-то вроде сумасшествия. А потом уже по мере исполнения своих физиологических потребностей, у "вора" просыпается моральный принцип, начинается раскаяние и волна тоски.
Хорошо быть добрым и видеть вокруг себя добрых людей, но мне больше жалко тех, кто в результате своей альтруистичности, становятся ломовыми лошадками. Правильно говорят: кто везет, на том и едут! Помогать правильно слабым, из-за неспособности самим себя защитить и обеспечить, а не тем, кто просто хочет жить за чужой счет. Иногда кажется, что некоторые не стоят жалости. Грустно, конечно, но правда же.
Рассказ заставил задуматься, естественно, но он какой-то скользкий и неприятный. Герои не вызывают глубокого сочувствия, так, легкую жалость. Даже о самом поступке нечего говорить, ну попытался он вернуть долги перед смертью, ну разве надо было этого дожидаться? Облегчить душу, ок, понимаю. Только все равно мерзенько.

"Записки из Мёртвого дома" - это, пожалуй, самое моё любимое произведение у Достоевского.

И хотя действие практически всего романа происходит на каторге, это книга о свободе. О такой свободе, о которой мечтает человек в неволе. А финальная сцена прощания с острогом в чём-то знакома многим людям, ведь это так похоже на их расставание с теми местами, где они провёли много лет. С чем таким нам приходится прощаться в своей жизни? Со школой, институтом, прежним местом работы, со старым домом... Любое место может стать тюрьмой духа, любой труд - бессмысленным и бесполезным, но, расставаясь с ним, мы в последний раз оглядываем всё то, к чему уже давно привыкли, и до самого последнего мига не верится, что жизнь меняется.

Когда нескольким арестантам удаётся сбежать, в острог будто проникает освежающий вольный воздух, и в голове постепенно возникают мысли: "Раз они сбежали, значит, и я смогу?". Одна надежда уже делает человека свободнее. Но мечты... они так редко становятся реальностью.

Каторга - это мучения не только нравственные (пусть Достоевский и говорит, что они хуже всего), но и физические. И всё-таки сильнее всего меня задели не описания того, как избивают арестантов - в конце концов, среди них самих есть даже убийцы, - а глава "Каторжные животные". Да и сами арестанты в этой главе выглядят какими-то смиренно-безвольными, бездушными. Впрочем, неудивительно, от такой-то однообразной тяжёлой жизни.

Пса Культяпку, которого все презирали (только главный герой обращался с ним по-доброму), убил один из арестантов, чтобы сделать из собачьей шерсти подкладку для женских полусапожек... Козла Ваську, напротив, все арестанты любили, даже хотели позолотить ему рога, но он невовремя попался на глаза майору - тот приказал зарезать Ваську. Ослушаться майора никто не решился. Страх арестантов перед майором ещё понятен, но вот почему главный герой так спокойно отреагировал на сапожки с собачьей шерстью? Видно, в месте, где сидят отцеубийцы и воры-клептоманы, было не до мести за собаку. А всё равно - обидно...

Достоевский, насколько я знаю, писал "Записки из Мёртвого дома", используя свои личные впечатления, и всё же арестантам сочувствовать не получается. Да, тоска по свободе, которую они испытывают, в какой-то мере знакома каждому человеку, а пытки в остроге жестоки, но Достоевский вовсе не идеализирует их самих: видно, что они преступники, что большинство из них сидит за дело, что их нрав суров и опасен, а способности, которые у некоторых из них были, они растратили совсем не на то, на что следовало бы. А жаль.

«Ёлка и свадьба» - рассказ, в котором сочетаются праздничное настроение и тонкая ирония. С первых строк чувствуешь запах хвои, слышишь детский смех, будто сам попал на ту самую «новогоднюю вечеринку в богатом доме». Достоевский описывает атмосферу так, что видишь каждую мелочь: блеск игрушек на ёлке, оживленные разговоры гостей, нетерпеливое ожидание подарков у детей.

Понравилось, как автор наблюдает за людьми. Его рассказчик вроде бы просто гость, но замечает всё: как взрослые примеряются друг к другу, кто на кого смотрит, кто с кем флиртует и, самое любопытное, как один из гостей, пожилой «жених», буквально высматривает себе невесту среди детей (!) ради будущего богатого приданого.

Финал стал для меня предсказуемым, но все же тяжелым «ударом». Кажется, праздник закончился, а послевкусие остаётся: у кого-то ёлка это повод для радости, а у кого-то всего лишь удобный фон для выгодной сделки.

В целом, рассказ короткий, читается за полчаса, но оставляет богатое впечатление. Достоевский словно подмигивает: «Смотрите внимательнее: за мишурой всегда есть настоящая жизнь».

Любить Достоевского — это как любить бурю. Ты знаешь, что она тебя накроет, выбьет из колеи, заставит мучительно думать, рыдать, спорить сама с собой. Но всё равно возвращаешься. Потому что его тексты — как внутренний детектор правды. Он пишет не про других — он пишет про тебя. Только чуть раньше, глубже и болезненнее, чем ты готова признать.

Мне тяжело читать Достоевского. Его фразы — как удары. Его герои — не образы, а голоса внутри. Но «Записки из Мёртвого дома» — это даже не художественный роман. Это опыт. Это свидетельство. Это медленно проживаемая боль, без украшений, без фильтра.

Всё начинается с фразы:

«Наказание заключением — это смерть при жизни.»

И ты сразу оказываешься за стеной. Слушаешь дыхание каторжан, чувствуешь вонь казармы, мерзнешь под надзором часового. Там нет свободы — даже в мыслях. Там нет имён — только прозвища. Там человек — это преступник, даже если он думает иначе. А ещё там есть слёзы, скрытые за притворным весельем, и страшное одиночество посреди толпы.

Достоевский показывает тебе мёртвый дом — не просто тюрьму, а пространство, где всё человеческое будто стирается… но иногда — вопреки всему — всё же оживает. В жесте, в слове, в взгляде. В памяти о добре.

«Человек ко всему привыкает, — это правда, но не ко всему можно привыкнуть, не теряя себя.»

И вот ты читаешь это и думаешь: а к чему я сама уже привыкла? Что я перестала замечать в себе и в других? Почему мне комфортнее отворачиваться от чужой боли?

«Записки из Мёртвого дома» невозможно прочитать на одном дыхании. Там каждое дыхание — как всхлип. Потому что это правда, выстраданная, увиденная, прожитая.

Так почему я продолжаю читать Достоевского?

Потому что после него никакая ложь не проходит. Потому что он учит видеть главное: душу. Даже если она разбита. Даже если она заблудилась. Он не даёт готовых ответов — он заставляет искать их в себе.

Да, Достоевский может вогнать в депрессию. Но это не депрессия от безысходности. Это тревога от правды. От осознания, что человек — не только добро или зло. Он всё сразу. И это страшно. И это честно. И это — навсегда.

 Фёдор Михайлович Достоевский один из моих самых любимых писателей. Любое его произведение это шедевр, которая включает в себя самый широкий спектр литературы. Каждая его книга пронизана философией поиска себя и своего места в жизни. В своих произведениях Достоевский рисует мир так правдоподобно и реально, а созданные им образы поразительно похожи на наших окружающих людей, чем и обусловлено тяга читателей любих возрастных, гендерных, национальных категорий. Не зря же Федор Михайловыч считается самым печатаемым и читаемым русским писателем в мире.

 Я просто обажаю то время, которое провожу за чтением Достоевского. Его слог, созданные образы, среда в котором происходят действия, во истину созданы мастером своего дела. Они притягивают тебя, захватывают, обескураживают и проносят в эту пучыну произведения, и вдруг ты обнаруживаешь себя уже еще одним действующим лицом произведения и не можешь представить себя отдельным от него. Это еще один факт величественности Достоевского. Не могу не сказать, что для меня, Достоевский как человек  был одним из самых омерзительных личностей людского мира, потому что, только такой человек может так поразительно точно и в деталях разбираться в любых тонкостях человеческой натуры.

 Повесть «Записки из Мертвого дома» был написан в 1860-1862 годах. Не смотря на то, что данное произведение не входит в большую пятикнижнию, однако оно тоже является фундаментальным в творчестве Достоевского. Здесь он впервые использует магию психологического реализма, и с его помощью достигает наивысшего результата для читателей сложной литературы. «Записки из Мертвого дома» создана под впечатлением его заключения в Омском остроге в 1850-1845 годах, куда он пошел под обвинением по делу петрашевцев. Не смотря на то, что повествование идёт не от лица Достоевского, а идет от лица вымышленного персонажа Алексндра Петровича Горянчикова, повесть несет документальный характер и рассказывает о жизни заключенних в Сибири XIX-ого века. Как говорит старая русская пословица: «От сумы и от тюрьми не зарекайся». Эти слова в те времена были очень актуальны. Ведь по сути арестовавали, отправляли на каторгу и на острог всех без разбора. Повесть «Записки из Мертвого дома» не простой рассказ о том поколении, это история целой страны, которая была полностью охвачена кровью и разбытих судеб. Здесь Достоевский охвативает историю страны, где любой человек, не важно простой крестянин или барынь, или отъемлый преступник, очень легко, по щелчку пальца мог оказаться на каторге или в остроге.  И именно то, о чем рассказывает Федор Михайловыч стали отправними точками для сталинских репрессий 1937-ого года и начала постройки Гулага. Достоевский показывает нам мир, в котором уживаются бандиты, насильники, убийцы, воры, и вместе с ними одновременно ничем не повинные люди (во многих случаях политзаключенные). Тут ты ловишь себя на мысли, что ничего в этой стране, и в мире вообще не поменялось. До сих пор, лагеря полны невинными людьми, которые просто не удобны для системы и правительств. «Записки из Мертвого дома» - это мир, где Достоевский польностью открывается перед читателем. Здесь он безжалостен, хладнокровен и откровенен до бесконечности. Для Федора Михайловича общество является самой важной и неотъемлемой частью человеческой жизни, однако это общество представляет из себя самую большую язву в судьбе человека. Достоевский с такими подробностями и деталями обрисовывает жизнь каторжан, что воле-неволей становишься свидетелем трагедии космического машстаба. В повесте читатель столькнется с такими количетвами боли, омерзения, тщеславия, власти, что иногда даже не захочется жить. Весь этап прочтения не можешь отпустить ту  мысль, что и на воле человек живет в заключении. Все моральные устои, законы, нравоучения нас навязывают быть покорными власти и обществу. Меня, например, не отпускало ощущения какой-то неописуемой тяжести, которая обладает магией завести мозг и задуматься над настоящеми ценностями в жизни. 

 Вообще, я могу говорить об Федоре Михайловиче Достоевском и об «Записки из Мёртвого дома» бесконечно…..  Это определенно самая сильная книга, которую я прочёл в последнее время… Оно не отпускает меня и я не жалею ни секунды потраченной на прочтении этого шедевра мировой и русской литературы.

Странно, что у нас нет отдельных монографий об этом гениальном произведении. И вообще мало материалов, нет устоявшихся оценок. Поэтому каждый читатель остается один на один с текстом. Получает максимальную свободу для интерпретаций. Что и видно по нижеследующим отзывам.

Оставлю и свое сверхценное мнение (кстати, в этой книге Достоевский замечает, что одна из главных черт русского характера — самоирония).

Несмотря на то, что эта книга является первым художественным произведением в России о местах заключения, она не о каторге.

Это эпос о русском народе. Это «Война и мир» Достоевского. Коллектив простых тружеников — артель — живет и работает, принудительно, в военном лагере. (Тут даже есть свой Платон Каратаев — Аким Акимыч). Поэтому-то у Льва Толстого это было любимое произведение Достоевского, тут они сошлись на максимально близкую дистанцию в своих воззрениях.

Федор Михайлович прямо резюмируют в финале (устами рассказчика):

«И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром! Ведь надо уж все сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноват?

То-то, кто виноват?»

Не з/к, не маргиналы, а — народ!

(Тут он еще и своему вечному оппоненту Герцену руку протягивает. В общем-то все наши классики об одном писали, в одну дуду дудели, только на разные лады).

Вся книга построена на чудовищном контрасте между великой и могучей силой русского народа, его ширью, удалью и отвагой и теми чудовищными условиями, в которых он пребывает не одну сотню лет. Впрочем, убежден, что не было бы у нас ни тех сил, ни запредельной выносливости к невзгодам и бедам, если бы не те суровейшие испытания, которым подвергались русские люди из поколение в поколение. (Параллельно с чтением ЗМД посмотрел лекцию о нравах английской аристократии. И докладчик тонко заметил, что в окопах Первой мировой простые английские работяги и мещане сходили с ума от постоянного ужаса близкой смерти, а вот аристократы держались молодцом и бодрячком — они привыкли к пыткам и систематическим издевательствам в детстве в своих закрытых учебных учреждениях).

Преступление — это продолжение, темная сторона русской силы и удали. Ведь за любые достоинства приходится расплачиваться недостатками. А сузь русского человека, как желал Митя Карамазов, и что останется? Ветошка на ветру? О, очень многие бы хотели этого! (Кстати, первый очерк истории, характера и судьбы Дмитрия Федоровича есть в этих «Записках»).

Исполинская мощь русского народа явлена в книге и через великий, прекрасный и бесконечно богатый русский язык. О Достоевском идет справедливая слава, как о великом мыслителе. Но эти «Записки» являют нам и великого художника. Гения слова, который учится у народа и через призму своего таланта возгоняет наш язык до немыслимых поэтических высот. Эту книгу нельзя читать для того, чтобы узнать «что дальше случилось». Ее поэтическая форма и есть ее содержание. Именно впитывая каждое слово, читатель духовно и обогащается, а не узнавая полезную информацию об административных порядках в царствование Николая Павловича Романова.

Я вот все называю «Записки» книгой. Но это, конечно, роман. В самом широком смысле. Гений Достоевского расширяет границы жанра, делает его сильнее, разнообразнее. Прокладывает пути к таким далеким вершинам мировой литературы, как, например, Джеймс Джонс или Трумен Капоте.

В этих «Записках», как и в писавшихся параллельно «Униженных и оскорбленных», Федор Михайлович разрабатывает фигуру Хроникера, рассказчика, свидетеля и только лишь частично участника событий, апофеозом которой станут «Бесы» и «Братья Карамазовы». Это оказало прямое влияние на жанр во всем мире. «Улисс» Джеймса Джойса и «Чума» Альбера Камю лишь два ярчайших, но почти случайных примера.

Подытожу. Зачем же читать Достоевского и эти «Записки»? Без «Мертвого дома» труднее понять вершины творчества нашего гения. Это фундамент «великого пятикнижия» и прочих гениальных вещей. От этого Федор Михайлович оттолкнулся, чтобы воспарить в высь мысли и духа.

Если хотите понять историю России, дух, мудрость и изъяны русского народа, как модно сейчас говорить его «культурный код», читать Достоевского строго обязательно. Он был одним из лучших и умнейших людей России за всю ее тысячу с лишком лет. А равняться надо все-таки на лучших!

Если же вы манкурт без памяти, ломоть отрезанный, быстро истаивающая снежинка, то тогда, конечно, не стоит тревожить свое эфемерное бытие книгами Федора Михайловича Достоевского.

П.С. Примерно половину книги я прослушал прямо-таки в конгениальном исполнении Бориса Плотникова, нашего любимого доктора Борменталя. Он потрясающе талантливо передает язык книги. Особенно сильно прямую речь персонажей. Веришь без сомнений, что это говорит не рафинированный московский интеллигент, а крестьянин, мещанин, солдат. Прослушайте хотя бы в его исполнении вставную новеллу «Акулькин муж», плачь Достоевского о русской женщине, поэму о силе ее духа. Просто потрясающий силы произведение! Все-таки советская школа актерского мастерства — это Школа!