Святая простота

"По доброй воле сюда не заедешь!"

"Душой овладевает чувство, какое, вероятно, испытывал Одиссей, когда плавал по незнакомому морю и смутно предчувствовал встречи с необыкновенными существами".

При всём моем уважении к литературному мастерству русского классика и восхищении его произведениями, не могу всё же назвать Антона Павловича Чехова одним из своих любимых по жизни писателей. НЕ возникает у меня желания перечитывать его книги, уж не знаю почему...

Однако узнав несколько лет тому назад (причем узнав именно на Лайвлибе) об его нехудожественной книге - документальном исследовании, посвящённом путешествию на остров Сахалин в 1890 году, тут же загорелась желанием её прочесть. Мотивы были примерно такие: уж сколь точен в отображении суровой действительности в своих вымышленных произведениях автор, то насколько же правдива должна быть эта книга. Ожидания мои оправдались в полной мере: ироничный и зоркий взгляд классика действительно подмечает абсолютно каждую деталь, оставляя за читателем право на собственные выводы из увиденного (=прочитанного).

Непростое это было путешествие: очень уж специфичен конечный пункт его назначения, своеобразное место средоточия людских пороков и человеческих страданий. Счастливых здесь почти нет - да откуда им, в сущности, взяться в краю ссыльных и каторжных? Неслучайно моими основными ассоциациями при чтении чеховского исследования сахалинского жития были следующие книги: Николай Некрасов - Кому на Руси жить хорошо , Александр Радищев - Путешествие из Петербурга в Москву и, как ни странно, Дино Буццати - Татарская пустыня (просто Сахалин так просто тоже не отпускает свих обывателей...)

Чехов не из тех писателей, кто склонен приукрашивать неприглядную картинку во имя чего бы то ни было. Заваливая читателя все новыми и новыми ужасными, омерзительными подробностями быта, работы и жизни на острове, он не делает из этого ни тайны, ни трагедии, прекрасно понимая, что и в остальных местах дело обстоит не лучше...

Грязь, нищета, побои, пьянств, разврат - отнюдь не сахалинские изобретения. Есть свои особенности (преимущественно гражданские браки, малое число проживающих на острове юношей 12-18 лет при большом количестве детей младшего возраста...), но в основном все так же. как и везде. До самого низшего положения сведены здесь женщины, низкий уровень развития медицины. Между делом отмечает Чехов катастрофическую убыль коренного сахалинского населения - гиляков, когда-то проклявших русских (напомнило мне это Алексей Иванов - Сердце пармы ...) Все здесь из дерева, а не из камня. Разбросанные тут и там малочисленные селения практически неотличимы друг от друга (отличаются исключительно лишь своими названиями). Везде грубое начальство, глупые чиновники, хотя встречаются, конечно, среди них и интеллигентные люди. Чехову вообще везет на собеседников. Умеет он всё-таки разглядеть в каждом - будь то генерал или каторжный - что-то свое, самобытное, яркое, живое. Из каждой такой беседы не один роман можно было бы написать. Столько переломанных людских судеб довелось увидеть Чехову за одну лишь поездку на остров....

Из минусов отмечу лишь чересчур подробные порою исторические, географические. этнографические вставки. Ни капельки не сомневаюсь в таланте я Чехова-переписчика, но Чехов - исследователь человеческой души импонирует мне больше.

4/5, познавательное это было путешествие, но на любителя)

"Остров Сахалин" был последним произведением Чехова, который оставался у меня "белым пятном". До 2011 года я читал Чехова по принципу "что под руку попадется". Мне казалось, что я хорошо знаю этого писателя, но вот, в 2011 году я решил прочитать всего классика не в разнобой, как получится, а строго по ПСС (Полному собранию сочинений). Я никуда не торопился, читая Чехова только для удовольствия, честно перечитывая те произведения, с которыми успел познакомиться ранее. Таким образом, на 15 томов ушло 10 лет, и единственное крупное публицистическое произведение классика стало последним аккордом прекрасной чеховской симфонии, теперь непрочитанными остались только письма, но и до них я тоже планирую добраться.

"Белым пятном" остров Сахалин был и для подданных Российской империи в конце XIX века, о нем было известно только то, что он на самом "краю света", и что это "каторжный край". Другими словами, в те времена Сахалин играл роль Колымы ХХ века.

Когда у Чехова появилась страсть к путешествиям, он сделал совершенно неожиданный выбор, он выбрал далекий и дикий, каторжный Сахалин. Известно, что Чехов объяснял свой выбор необходимостью сбора информации для научной медицинской работы, еще говорил, что собирается провести исследование размеров семейных групп.

Но в результате появилась книга, которая не была похожа ни на одну другую - это было основательнейшее исследование жизни отдельного замкнутого мира. Лаконичный Чехов умудрился на трех сотнях страниц рассказать практически о всех сторонах жизни на острове. Его труд иногда сравнивают с «Записками из Мёртвого дома» Ф. М. Достоевского и «Сибирью и каторгой» С. В. Максимова, но такое сравнение не совсем корректно, дело в том, что Чехов пишет о каторжном крае, но он пишет не только о каторжниках. Он освещает жизнь вольных поселенцев, купцов, офицеров, аборигенов - айнов и гиляков, последних сейчас принято называть нивхами.

Я уже помянул о лаконичном языке книги, Чехов и в своих художественных произведениях очень бережно относится к напрасному использованию слов, обходясь минимумом там, где другие писатели накатали бы не один десяток лишних страниц. "Остров Сахалин" в этом отношении еще более компактен, среди критических отзывов о книге чаще всего можно встретить упреки в сухости языка. Скажу честно, мне тоже показалось, что Антон Павлович местами "пересушил" свою книгу, это мое субъективное восприятие, которое я не хочу никому навязывать, но что есть, то есть.

Не очень удачным ходом показалось мне и слишком большое внимание, которое Чехов уделил статистике, так, о каждом населенном пункте присутствует подробнейшая справка: сколько человек живет всего, сколько мужчин, сколько женщин, количество хозяйств, домовладельцев, законных семей, гражданских браков. В целом, это, конечно же, ценнейшая информация, и то, что Чехов сохранил её для потомства, безусловно, огромная его заслуга, но я сейчас смотрю с точки зрения художественности, меня эти вставки немного раздражали. Если бы Чехов обозначил средние показатели по краю, а также самые высокие и низкие, думаю, этого было бы более, чем достаточно.

В то же время нельзя не отметить тот факт, что Антон Павлович для того, чтобы побывать по возможности везде и собрать максимум информации, затеял перепись. Таким образом у него на руках оказался уникальный материал, и он не смог пожертвовать им ради художественности текста, тем более, что в этой книге художественность он не ставил во главу угла.

"Остров Сахалин" стал своего рода литературной фотографией. в которой застыло конкретное место в конкретное время. Я думаю, если бы не было этой книги Чехова, то русская публицистика потеряла бы очень много, и не только публицистика, но и история страны. Я не спорю, что профессиональные историки смогли бы так или иначе восстановить большую часть реальных фактов, хотя не уверен, что в полной мере, но эти данные были бы разбросаны по сотням научных исследований, понятных и интересных только таким же профессионалам, а целостной картины не было бы. Так что за эту целостную картину мы должны Антона Павловича благодарить.

Пересказывать о чем он конкретно писал, я не буду - читайте сами, все же это, хоть и публицистика, но классика, а классику надо знать. О себе скажу, что мне больше всего запали в душу рассказ Егора, описание жизни аборигенов и глава о быте (питание, одежда, школа).

Скажу, что, на мой взгляд, поездка на Сахалин очень подействовала на мировоззрение и мироощущение писателя, в тех произведениях, что появляются сразу после путешествия ("Дуэль", "Палата №6", "Чёрный монах") и во всех последующих появляется не просто философская глубина, её и раньше в чеховских произведениях хватало, а некое понимание и принятие человека, каков бы он не был.

Известно, что Антон Павлович не включил этот рассказ в прижизненное собрание своих сочинений. Что же, я думаю, это может свидетельствовать лишь о крайне придирчивом его отношении к собственному творчеству, что-то ему не нравилось, в чем-то он видел несовершенство одного из относительно ранних своих произведений.

А вот я читаю и поражаюсь тому, с каким мастерством, по сути силой образности прямой речи, он смог поднять и трагически показать вековечную тему, над которой корпел не только Тургенев, тему отцов и детей. В рассказе мы видим отца и сына, вся трагедия в том, что их уже нет в жизни друг друга, но они еще об этом не знают. Они не слышат друг друга и не понимают. Это два совершенно разных, абсолютно чужих человека, которых объединяет лишь общая фамилия и какая-то мизерная общая память.

Это два разных мира, мира, существующих в своих вселенных и никак не пересекающихся. Встреча ближайших родственников происходит совершенно случайно, читатель должен понимать, что не окажись у модного столичного адвоката дела в уездном городке, где прозябает отец-священник, он бы у него не появился ни-ко-гда! Нет, если бы он знал, что у отца "такая стерлядь", он бы к нему еще прошлого года заглянул бы, когда было дело в губернском городе. Только ведь не ради отца бы он заехал, кабы знал, а ради стерляди.

Кстати, будучи тогда в губернском городе сын-адвокат швырнул 300 целковых, чтобы в губернском театре пьесу ему лично представляли. Это, между прочим, не выдуманный Чеховым эпизод, а факт из жизни весьма популярного адвоката той поры господина Плевако. Я про Плевако вспомнил, чтобы подчеркнуть - сын священника не какой-то особый "моральный урод", а такой типичный представитель столичной интеллигенции.

И, если честно, я не знаю, что имел в виду Чехов под "Святой простотой". Ту простоту, с которой сын рассказывает отцу об обстоятельствах своей столичной жизни, о сумасшедших деньгах, проигрываемых и пропиваемых, о личной жизни, где свадьбы и разводы следуют впопыхах, о скуке, его одолевающей. А ведь отец только сейчас всё узнает, он же даже весточки за 15 лет от сына ни одной не получил. Так может "святой простотой" автор называет потрясающее равнодушие сына, которому плевать на родного папеньку, вот он таков, как есть - ничего же не скрывает - про всё рассказал, даже не задумавшись, а каково-то отцу всё это слышать.

А может "святая простота" это безусловная любовь брошенного отца, которому и надо бы увидеть подноготную сына, да только он видеть ничего не хочет, и просто не верит сыну, когда не может представить того, что тот не задумавшись сообщает отцу. Отцу проще решить, что сын шутит, может, привирает, но это же выглядит так безобидно, он университант. И гонит престарелый отец обиду, когда сын не хочет с ним общаться - "не мешай, старче", когда отказывается принять накопленные за всю жизнь деньги. Не может он расстаться с придуманным образом, и обижаться на него не может, а любовь отцовскую все же излить-то хочется, за 15 лет накопленную.

И вот тут-то и сгодилась сыновья шуба, она не прогонит, и не обидит, и ласку примет безропотно. Правда, в ответ тоже не отзовется, да всё же это лучше, чем холодность и отстраненность родных глаз. И обнимает, и целует, и крестит плачущий старик шубу сына. И он счастлив...

Рассказ вызвал у меня двойственные чувства: понятно, что каждый имеет право на свое мнение (и классик, в том числе, ведь речь от лица героя - это, как правило, выражение мыслей самого автора), но,знаете, очень трудно согласиться со странными, высказанными в рассказе заключениями. Начинается вроде бы все красиво. С гуманизма, веры в человека и прочих прописных истин. Это хорошо, кто ж спорит, и я только за.

Но герой в произведении идет дальше. Он вещает о гуманизме в отношении явных преступников, чья вина доказана. Вот что страшно...Все-таки должно быть, по-моему мнению, справедливое наказание для тех, кто умышленно совершил преступление (это и с позиций морали, и с позиций религии), и чья вина доказана судом. Вера в человека - это понятие из совсем другой области. Опасно смешивать справедливость с верой в человека (доверяй, но проверяй). Если человек не оправдал доверия общества, он должен быть наказан. Вот и все.

3/5, это мое исключительно личное и потому, быть может, субъективное мнение, но как-то так...

«Никто не хочет любить в нас обыкновенных людей» (А.П.Чехов – А.С Суворину, 1888г).

«Архиерей» - один из поздних рассказов Чехова, написанный в 1902 году. Антону Павловичу тогда было 42 года, примерно столько же и его герою. К теме человека и его имени Чехов уже обращался и раньше (например, в «Скучной истории»). Важное место ей отведено и в «Архиерее».

В рассказе проиллюстрирован конфликт между личностью, индивидуальностью человека и его социальной ролью, которая оказывается преградой для взаимопонимания и искреннего общения с окружающими. Высокий сан становится для героя своеобразным футляром-оболочкой, мешающим другим людям (и даже родной матери!) разглядеть в нём живую и страдающую от одиночества душу. И не было ни одного человека, с кем можно было бы отвести её. После 8 лет, проведенных за границей, архиерея сердили неразвитость и глупость русских просителей, пустота и мелкость их просьб. Преосвященный Пётр мысленно возвращается в счастливое и наивное детство, тоскуя по нежности и чуткости матери, когда он бывал нездоров. Теперь же она в разговоре с сыном заметно стесняется, придавая лицу и голосу робкое выражение, а «всё прошлое ушло куда-то далеко, в туман, как будто снилось…».

В позднем творчестве Чехов позволяет своим героям уходить от запутанного и ставшего ненавистным образа жизни. В «Архиерее» тоже звучит этот мотив ухода от привычного положения вещей, оказавшегося невыносимым, к чему-то манящему и освобождающему. Причём речь идёт не только о пространственном перемещении, но и о психологическом раскрепощении.

Подобно профессору Николаю Степановичу, ясно осознавшему, что у него «нет чего-то главного, чего-то очень важного» («Скучная история»), архиерею тоже «всё ещё казалось, что нет у него чего-то самого важного» («Архиерей»). Хотя «он веровал, но всё же не всё было ясно, чего-то ещё недоставало». Оба чеховских героя (и глубоко верующий архиерей, и выдающийся учёный, не ищущий успокоения в вере) оказались в фаустовской ситуации. И каждый из них, попав в свой заколдованный круг, испытывал неудовлетворённость и бессилие перед действительностью, томление духа и психологическую отчуждённость от собственного громкого имени, придавившего в них живого обыкновенного человека.

«Я хочу, чтобы наши жены, дети, друзья , ученики любили в нас не имя, не фирму и не ярлык, а обыкновенных людей» (А.П.Чехов «Скучная история»).

Преосвященный Пётр лишь перед смертью ощутил желанное освобождение от груза своего высокого звания: «представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело, постукивая палочкой, а над ним широкое небо, залитое солнцем, и он свободен теперь, как птица, может идти, куда угодно!». Какое же поле здесь имеет в виду писатель? Сразу мне вспоминается широко известная чеховская запись (парафраз на разговор в «Фаусте» о вере в Бога): «Между "есть Бог" и "нет Бога" лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его; и потому обыкновенно не знает ничего или очень мало» (А.П.Чехов). Так как «истинный мудрец» - это и есть Фауст, то в «Архиерее», как и в «Скучной истории», мы слышим отголоски трагедии Гёте.

После предсмертного внутреннего освобождения архиерея исчезает всё поверхностное и наносное, в том числе и отчуждение между сыном и матерью, которая наконец-то назвала его Павлушей (а не «ваше преосвященство»), установив тонкий баланс между церковным (Пётр) и мирским (Павел) именами героя. Как и в другом пасхальном рассказе «Студент», в «Архиерее» прослеживается неразрывная связь прошлого с настоящим. Преосвященный умирает, а на другой день – Пасха, «одним словом, было весело, всё благополучно, точно так же, как было в прошлом году, как будет, по всей вероятности, и в будущем». Но яркая картина светлого праздника, как это ни странно, не остаётся заключительным аккордом пасхального произведения, а плавно переходит в повествование о краткой жизни архиерея в памяти людей. Видимо, таким образом Чехов осложняет финал, добиваясь эффекта контрастного равновесия между воскресением и забвением, оптимизмом и пессимизмом.

«Нет подходящих соответствий И нет достаточных имён» (Гёте «Фауст») для чёткого и безошибочного ориентирования человека (религиозного или не очень) в этом мире…

Прочитал сегодня обстоятельную рецензию замечательной Ludmila888 на этот рассказ. У нас так повелось, что если один пишет рецензию на произведение Чехова, второй обязательно комментирует. Я бы и сегодня не отступил от этого порядка, но "комментариев" набралось так много, что решил ответить рецензией же. Поэтому, не судите строго, дорогие читатели, если буду апеллировать к Людмиле, у нас с ней уже было два тура таких обменов рецензиями, по "Студенту" и по "Скучной истории".

Соглашусь с Людмилой, что в рассказе поднимается тема обыкновенного человека и его имени, эти векторы подмечены ею верно. И аналогия с Чацким - верна, правда, сама Людмила о Чацком не помянула, но она напрашивается, согласитесь, оба провели какое-то время за границей, оба возмущены неразвитостью, глупостью и пустотой соотечественников. Зато Людмила провела четкие аналогии со "Скучной историей" и с "Фаустом", и с этим тоже сложно не согласиться.

А теперь то, чем я хотел бы дополнить. Рассказ ведь недаром называется "Архиерей", ни "Профессор", ни "Генерал", ни "Статский советник", каждого из предложенных нельзя отнести к "обыкновенным людям", однако же, Чехов настаивает на представителе духовенства. И мне кажется, что отталкиваться здесь нужно от этого факта, тогда рассказ приобретает мощное антиклерикальное и гуманистическое звучание.

Вот и Николаю Степановичу из "Скучной истории" и преосвященному Петру (Павлу) из "Архиерея" не хватало "чего-то очень важного". При рассуждениях о герое из "Скучной истории" стало уже общим местом отмечать, что веры ему не хватало, была бы вера, всё было бы иначе. Так вот - верующий, еще как верующий, а всё то же, не хватает ему чего-то важного, так значит, не о вере идет речь.

О чем же? Рискну предположить, что речь идет о смысле жизни. Но позвольте, скажете вы, один всю жизнь наукой занимался, другой - духовную карьеру строил, вот же он - смысл их жизней. Всё так, да не так. Оба героя взяты автором не в момент апогея их деятельности, а на излете, когда обоим им приходит понимание, что жизнь подходит к концу, и тут обнаруживается зияющая пугающая пустота.

Архиерей находит некоторое утешение в воспоминаниях детства, того времени, когда мир казался огромным и удивительным, когда были возможны любые чудеса и оправдывались любые ожидания, вот это действительно было время прикосновения к вечному и божественному, недаром дети не верят, что они когда-нибудь умрут.

А вся его "взрослая" жизнь была суетой суетной, сугубо мирского содержания по сути своей, несмотря на служение Богу. Вот и раздражение, сопровождающее его в последние дни жизни, не на русских людей он раздражается, а на мирскую суету уходящего от него мира, потому в последний момент за границу захотел, что "хорошо там, где нас нет", а был бы за границей - потянуло бы на Родину.

Однако же, прожил он жизнь праведную - умереть накануне Пасхи, таким "подарком" Господь удостаивает истинных праведников, архиерею даже не понадобилось для этого помогать деньгами сестре и её детям, достаточно было только пообещать, да и о матери девять лет не вспоминал, и даже не узнал её сначала, тоже обошлось, даже "посветлело" ему перед кончиной, может и правда, постукивая палочкой, отправился прямиком в рай.

Только кому от этого тепло, все быстро позабыли этого архиерея, слился он в памяти людской с другими архиереями, обезличился. И только старушка-мать хранит о нем память, так ей положено - она мать, а вот придет скоро её черед - помрет, и был ли мальчик Павлуша или преосвященный Петр, или не было его... Всю жизнь спасался и не смог ничего спасти, что он оставил миру после себя - только поток предсмертной рефлексии, да и тот он забрал с собой в могилу. Пустоцвет.

Очень - очень долго висела эта книга в хотелках. Мне казалось, что написана она в стиле тревел - дневника, в котором Чехов описывает свое путешествие на Сахалин. А по факту это скорее статистический отчет. О количественном соотношении каторжан и свободных поселенцев, взрослых и детей, женщин и мужчин. О населенных пунктах с точным описанием количества жителей в каждом, бытовыми условиями проживания, делением поселенцев на категории. И лишь изредка мелькают какие - то личные истории этих самых поселенцев. Но зато в чудесном изложении языком автора.
А так хотелось увидеть суровый дальний край глазами писателя. Нет, он описывает и природу, и местные народы, но как - то очень сдержанно, суховато. И все же оценку снижать не стала, потому что это произведение - настоящий исследовательский труд, помогающий увидеть жизнь каторжников во всей "красе", всю гнетущую суть их жизни, с которой они даже не пытались бороться. Много ль ты изменишь на суровом острове, где и лета - то толком нет, даже если ты не каторжанин, а приехал туда добровольно, вслед за мужем или женой... Да и есть ли смысл усугублять и без того несладкую жизнь поркой или кандалами, которые непременно последуют в качестве наказания за неповиновение.
Голод, безделье, разврат. Тоска, серая тоска.

Я южный человек, теплолюбивый, но хочу однажды побывать на Сахалине. И на Камчатке.

Встречал мнения, в том числе и здесь, что это скучное произведение. Лично я с такого рода оценками совсем не согласен. В подтверждение этому дважды читал эту повесть. Но чтобы проявить интерес к ней, надо, конечно, в произведение вчитаться.

Оно написано явно не для трансляции другим мощного драйва. Цель этой повести другая. На первом месте стоит очень подробное описание природных пейзажей южнороссийских степей. Наверное примерно подобные картины наблюдал и сам Чехов, в юности отправляясь из Таганрога в Москву. Кажется тогда еще не была построена железная дорога на юг страны или она только строилась, поэтому неспешное путешествие в экипаже и тем более на телеге, как описал это сам Чехов в повести, занимало много дней.

Чтобы взгляд на природу был свежим и непосредственным, главным героем здесь является мальчик, впервые отправляющийся из своего дома в относительно далёкое путешествие, длящееся два дня (по сюжету, место назначения - соседний город), для которого путешествие - это совершенно новая запоминающаяся страница его жизни, широко открывающая перед ним мир природной красоты, который до этого был ему совершенно незнаком.

Чехов мастерски описывает перемену степных пейзажей. Знойную равнинную степь, затем разразившуюся грозу и преобразившийся впоследствии пейзаж, когда растения, наполненные влагой и освещённые ярким солнцем удивительно преобразуют картину окружающей природы.

Хотя, как мы знаем, "литературная специализация" Чехова - произведения, посвящённые общественной тематике, включая множество юмористических текстов, в этой повести он проявил себя как мастер, способный красочно и глубоко представлять красоту пейзажей, не хуже таких корифеев этого жанра как Л. Толстой и И. Тургенев.

Достаточно нежно люблю Антона Павловича Чехова, причем люблю его как личность намного сильнее, чем писателя — нет, писатель он гениальный, абсолютно прекрасный, очень глубокий, но в то же время тонкий, чего так недостает русской литературе — если глубина, то грубая, как у Толстого, если тонкость, то не глубокая, как у Тургенева. А тут, оказывается, у Антона Павловича все-таки нашелся роман — пусть и не совсем роман, а книга путевых очерков, созданных во время путешествия на Сахалин — в те времена такая же далекая глушь, находящаяся на периферии сознания, как и сейчас.

Пусть современники задавались вопросам, кой черт дернул Антон Павловича катить в такое странное, если не сказать «стремное» место — как по мне, причина достаточно очевидная — Антон Павлович (далее буду писать А.П.) искал материал и вдохновение для полноценного романа. И пусть он в письме Суворину ставит во главу угла скорее научно-гуманистический интерес, нас этим не обманешь — вижу здесь скорее творческий поиск. Вдохновение не нашлось (а может и не ушло, я уже писал о его творчестве здесь, что чем крупнее форма, тем слабее выглядят главные таланты Чехова), поэтому роман оказался так и не написан, а очерки остались не просто очерками, а перешли в полноценное психолого-статистико-экономико-культуролого-правовое исследование, демонстрирующее не сколько и не столько быт людей в тех далеких и глухих местах, а ту невероятную глубину и въедливость сознания А.П.

Предваряет «Сахалин» короткие зарисовки «Из Сибири», и честно, хочется, чтоб они прям не заканчивались. Настолько классно и интересно написано — куда там каким-нибудь дровням и лошадке. Грязь, глупость, Чехов чуть не погиб пока форсировал Амур в шторм — прекрасная история. Но волей судьбы Чехов все-таки доплыл до Сахалина, и впереди нас ждет скрупулезная, очень точная и подробная картина жизни в этом ссыльном краю. Нам предстоит увидеть примерно все:

— самоотверженность и подвиг человека, в сочетании с его личной подлостью и гадостью;

— действительное старание чиновников о своих подопечных, в сочетании с глупостью и наплевательством на них же;

— вершины духа, каждый день борющегося за выживание, в сочетание с низость, униженностью и злобностью этого самого духа.

В общем, диалектических качелей в этой панораме лагерного быта развешано более чем достаточно. Чехов признает и понимает всю ширину человека, даже каторжного или гиляка с айном, и не пытается его сужать. В этом смысле все раздолье русской души предстает таким же бескрайним, как вода вокруг Сахалина — долго плыть, а если выбрать неверное направление, то вечность.

Под чеховский объектив попадает вообще все — половой состав, возрастной состав, образование, правовые аспекты, их еда, быт, география (много географии), общение, бесконечные истории, как правило унылые, самих заключенных, набившая оскомину мысль, что заключенному в России лучше, чем свободному (заключенному полагалась пайка, а свободный иди, добывай еду сам, в результате вопрос, кому было сильно лучше, учитывая потенциал применимости свободы на Сахалине), размышления о морали, о будущем... лоскутное одеяло повествования предстает таким большим, разнородным, но в то же время сшитое из кусков материи одного неприглядного оттенка, что сам Сахалин мне начал представляться каким-то мрачным местом с непроходимыми буреломами, узкими улочками, поросшими неведомой растительностью, место от которого веет смертью и забвением — правда чуть дальше в книге нашлись фотографии, и я увидел классическую мрачную русскую хтонь средней полосы, от Воронежа и до Москвы. Не знаю, чего там так плакались люди, увидевшие Сахалин — как по мне, вполне себе обычное место. Непроходимого бурелома не увидел — наоборот, даже как-то пустовато. История про расчищение просеки — представлял себе прям величественный лес с дубами-колдунами, а увидел классическую лесополосу. Литературный талант Чехова нагнал на меня такой жути, что я чересчур демонизировал Сахалин — представляю, какая там была атмосферка, что такого мрачняка можно было напустить. Поражает диссонанс — нарочито сухой, деловой текст, создает впечатление настоящей, искренней боли — талант, что тут сказать.

Очень успешно пообщавшись с местным начальством (власть в России — единственный либерал), и получивший все административные благословения и помощь, Чехов буквально лично объехал все посёлочки, провел перепись, поговорил с жителями, записал их истории, посмотрел под каждый камешек и набрал такое количество материала, что просто плюнул, и зафиналил свое повестование. Читаешь, читаешь — опа, а продолжения нет, уж не знаю, обрыв это или остановка. Не могу знать, какие мысли были в голове у А.П. — осознал ли он, что путь в тысячу ли он не сможет преодолеть, или почувствовал, что сказал главное, а это то самое произведение, которое и не должно иметь конца в привычном литературном понимании. За достаточно короткий (приблизительно 3 месяца, само путешествие заняло полгода) промежуток нахождения на Сахалине, Чехов проявил себя просто как ударник труда — тот объем работы, что он сделан, причем даже в несвойственном для него жанре статистических сводок, просто поражает — а сколько еще осталось в черновиках, просто страшно подумать. Ну и да, за время своего нахождения на Сахалине (а может после — данные разнятся, но по крайней мере точно под впечатлением) Чехов написал всего три рассказа: Гусев, В ссылке и Убийство (по крайней мере так пишут составители книги) — все три мрачные, немного беспросветные, без особой иронии, а только с тягучим мрачным ощущением, явно не улучшившим шатающее здоровье А.П. Последующее творчество Чехова до конца своих дней будет носить на себе печать Сахалина — например, относительно поздняя Палата № 6, явно несет в себе смыслы, которые Чехов именно на Сахалине осознал особенно остро.

Отдельно следует выделить размышления Чехова, относительно всего — природы телесных наказаний, исправления, факторах, толкающих на преступление как таковое, общих принципах криминализации и много чего еще. В принципе, А.П. мог бы еще и стать неплохим криминологом — пусть и с гуманистическим уклоном, так сильно проявляющимся в творчестве отечественных писателей.

Итого: как памятник эпохи это чрезвычайно ценное и глубокое произведение. С художественной точки зрения здесь мало Чехова — никакой особости и выразительности языка я не вижу (что не отменяет всю силу воздействия). Казалось, Чехов будто боялся отклоняться от магистральной линии сбора материала, считая, что красоту можно навести чуть позже, но часть характера у произведения появляется имманентно, вне воли автора. Поэтому, если вы большой фанат именно художественного дарования Чехова, я вам не советую данное произведение — оно не про художественное. Оно про памятник эпохи и, отчасти, про памятник самому Чехову, который он поставил себе тихо, своим трехмесячным подвигом «сошествия во ад» и возвращения обратно.