История одного города

Неоцененность этой книги – для меня загадка. В обиход плотно вошли образы из Ильфа и Петрова, Булгакова, Оруэлла – почему же история города Глупова не используется для пересказа очередного выпуска новостей?

Мы вздыхаем по Маркесу, а ведь «История одного города» это наши отечественные «Сто лет одиночества». Найденная еще Салтыковым-Щедриным форма соединения реальности и абсурда для изложения истории принесла Маркесу всемирную известность. И форма эта не устарела до сих пор – к сожалению, добротный реализм не выдерживает реалий нашей жизни, и необходима заправка из бреда, магии, фантастики, алогичности – называйте, как хотите.

Алогичность. Или скрытая от нас логика. Это правит миром Глупова – и сразу вспоминается Кафка с его гениальными романами. И почему-то эти выдуманные миры передают плоть и кровь нашего реального мира лучше, чем все подробные остро-социальные авторы. Вообще у меня в голове всегда выстраивается ветка этой темы – Гоголь с петербургскими произведениями, «История одного города», Кафка как апофеоз, Маркес с «Осенью патриарха».

Если раньше я считала, что «История одного города» это бредовый сон студента перед экзаменом про истории, то сейчас я вижу, что в этот бред погружена вся наша страна ныне, присно и во веки веков. Вот так Салтыков-Щедрин нас всех приговорил, и он прав.

У меня почему-то было предубеждение против Салтыкова-Щедрина: его поддерживали во мне в школе, потом в вузе, потом коллеги-филологи... Все твердили, что Щедрин-де безнадёжно устарел, что Щедрин-де не художник. Пошто классика оклеветали?
Открыла книгу -- и оторваться не могла, даже зачитывала домашним вслух. Оказалось, Щедрин не только не устарел -- это просто архиактуальный писатель, потому что ничего в городе Глупове по сути не меняется! И, безусловно, Щедрин -- художник: такое меткое словцо у него встречается, такие короткие, едкие, убийственные характеристики, что аж дух захватывает. Стилист он блестящий, а уж какой сатирик... Не только язвительные гоголевские интонации узнаются в "Истории одного города". Весь Булгаков-сатирик вырос отсюда, из этого феерически смешного абсурда.
Но этот юмор не для школы. Более того: Щедрина нужно бы публиковать с обязательным развёрнутым комментарием, потому что даже нынешний студент (не то что школьник) не обременён багажом знаний, и ему, увы, щедринские насмешки над "губернаторами" будут понятны не всегда... А в этом-то узнавании вся соль.

...родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас -- благочестие, Рим заражало буйство, а нас -- кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас -- начальники.

Что сказать об этом романе? Может быть это гротеск, когда добрые головотяпы Волгу толокном месят? Что это абсурд, когда городом управлеят человек с органичиком вместо головы? Что это сатира на давно изжитые пороки общечеловеческие? Вот если бы….
Просто я живу в Кирове (Вятке ) - городе, который, весьма вероятно, когда-то послужил Михаилу Евграфовичу прообразом Глупова. Щедрин тут у нас ссылку отбывал, светским львом был, любовь обрёл, до советника губернского совета (третий человек в губернии) выслужился – словом, немало начальников повидал, да и сам начальником заделался, поэтому всю эту кухню он знает изнутри. Страшно от того, что кухня эта за последние 150 лет едва ли сильно изменилась и впору садиться и новую летопись о бушующих начальниках писать.

Вот было бы очень смешно читать эту Историю на правах сказки мрачненькой, постмодерна этакого – мол, вот те на!ишь! градоначальника летающего выдумал! Ой, указы издавал, что хозяйкам в пироги класть! Хи-хи! Но вот был у нас последний хоть не градоначальник (тот-то просто вором оказался), а губернатор. Полтора срока отсидел отслужил образцовый семьянин – женат на любви старшей школы, трое детей, борец с коррупцией – зарплаты губернаторской не надо, всё в детские дома отдать до копейки! Спортсмен, косая сажень в плече – утром 3 км в бассейне, а потом гирю пудовую до обеда над головой всяко-разно вертеть и чуть что, так если не лыжи, то велосипед, а не велосипед, так хоть в прорубь окунуться! Автор монографий, исследований, кандидатских… Бродского в твиттере постил! Театр оперы обещал построить! Орёл! А потом одним тёплым летним днём выясняется, что не смогли без кировского губернатора в Москве деньги посчитать – не умеют они, это, москвичи-то, не обучены. И понеслось… Как закрыли двери каземата, так и выяснилось, что и больной-то губернатор весь – считай, что инвалид – ноги поднять не может, газа не видят, руки не шевелятся; не помнит ничего не то, что из истории края Вятского, но и за каким лешим в Москву поехал. И суммы всё какие-то шальные засверкали в деле том, что стало понятно, почему губернатору не нужна губернаторская зарплата. Мне, допустим, 12 рублей 72 копейки какой-то непонятной надбавки тоже не надо – переводите срочно детям, пусть все знают какой я щедрый! Ещё и в узилище том пребывая, женился наш беркут лихой на какой-то весьма странной барышне, которую он едва ли мог знать, заканчивая среднюю школу…. Когда со своей первой супругой развестись успел – о том не сказывали. Да, ещё он за переименование города ратовал. Ладно хоть не в Непреклонск.
Вот такая вот метаморфоза – хоть стой, а хоть падай. Нарочно не придумаешь. Или это земля тут такая, глуповская, что только калигул да неронов рожать может?

А Салтыков-Щедрин молодец. Обязательно прочитаю всё то, что ещё не читал, а что читал, но подзабыл – то возьму и перечитаю!

1. Явились даже опасные мечтатели.

• … под наблюдением квартальных надзирателей, возникнут науки и искусства.
• … и обычная глуповская восторженность, и обычное глуповское легкомыслие.
• «Не потерплю!»
• … градоначальники истинно мудрые… которые не чужды были даже мысли о заведении в Глупове академии.
• ... едва узнали глуповцы, что они остались совсем без градоначальника, как… немедленно впали в анархию.
• Между тем измена не дремала.
• … паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать.
• … «беспутная оная Клемантинка» оказала немаловажную услугу партии порядка...
• Уцелели только благонамеренные.
• Все единодушно соглашались, что крамолу следует вырвать с корнем.
• … да в сердцах ваших гнездо крамольное не свиваемо будет…
• … соблазнительным поводом к отыскиванию конституционализма даже там, где, в сущности, существует лишь принцип свободного сечения.
• Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властью старик поопасился.
• … толпа уж совсем было двинулась вперед… как возник вопрос, куда идти: направо или налево? Этим моментом нерешительности воспользовались люди охранительной партии.
• Но проходил месяц, проходил другой — резолюции не было. А глуповцы всё жили и всё что-то жевали. Надежды росли и с каждым новым днем приобретали всё больше и больше вероятия. Даже «отпадшие» начали убеждаться в неуместности своих опасений и крепко приставали, чтоб их записывали в зачинщики.
• Угрюмые и отчасти саркастические нравы с трудом уступали усилиям начальственной цивилизации.
• … галдение и крамолы ни в каком случае не могут быть терпимы в качестве «постоянных занятий».
• Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон. «Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока. «Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил».
• ...поражал расторопностью и какою-то неслыханной административной въедчивостью, которая с особенной энергией проявлялась в вопросах, касавшихся выеденного яйца.
• Днем он, как муха, мелькал по городу, наблюдая, чтоб обыватели имели бодрый и веселый вид; ночью — тушил пожары, делал фальшивые тревоги и вообще заставал врасплох.
• Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох… то он или издавал законы, или маршировал по кабинету.
• А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли.
• Как истинный администратор, он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения и сечение с рассмотрением, и гордился тем, что первый в ряду градоначальников ввел сечение с рассмотрением, тогда как все предшественники секли как попало, и часто даже совсем не тех, кого следовало.
• — Раззорю!
• … учредить ежегодное празднество с свистопляскою.
• … издал приказ: всю ночь не спать и дрожать.
• В первый раз он понял, что многоумие в некоторых случаях равносильно недоумию.
• А от иронии до крамолы — один шаг.
• впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев.
• — Избы... избы... ломать! — невнятно, но как-то мрачно произнесли оловянные солдатики.
• «Чаяли стрельцы, — говорит летописец, — что новое сие изобретение (то есть усмирение посредством ломки домов), подобно всем прочим, одно мечтание представляет, но не долго пришлось им в сей сладкой надежде себя утешать».
• Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение.
• … что глуповцы и ради были не бунтовать, но никак не могли устроить это, ибо не знали, в чем заключается бунт.
• а какой наилучший способ выразить это доверие, как не беспрекословное исполнение того, чего не понимаешь?
• Строптивость была истреблена — это правда, но в то же время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
• И вот начался новый ряд походов, — походов уже против просвещения. В первый поход Бородавкин спалил слободу Навозную, во второй — разорил Негодницу, в третий — расточил Болото.
• … «эпоха всеобщего конфуза».
• Негодяев принадлежал к школе так называемых «птенцов», которым было решительно все равно, что ни насаждать. Поэтому действительная причина его увольнения заключалась едва ли не в том, что он был когда-то в Гатчине истопником и, следовательно, до некоторой степени представлял собой гатчинское демократическое начало.
• … постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях.
• Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
• Но по мере того, как развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту «новоявленную у них способность» не для того, чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать.
• Величавая дикость прежнего времени исчезла без следа; вместо гигантов, сгибавших подковы и ломавших целковые, явились люди женоподобные, у которых были на уме только милые непристойности.
• Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью.
• тунеядство, как животворное начало, только тогда может считать себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных пределах.
• Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения миров, и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что мир не мог быть сотворен в шесть дней.
• Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище.
• … ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному.
• … это был взор, светлый как сталь, взор, совершенно свободный от мысли, и потому недоступный ни для оттенков, ни для колебаний. Голая решимость — и ничего более.
• Как человек ограниченный, он ничего не преследовал, кроме правильности построений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, — вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стремился. Его понятие о «долге» не шло далее всеобщего равенства перед шпицрутеном; его представление о «простоте» не переступало далее простоты зверя, обличавшей совершенную наготу потребностей.
• Портрет этот производит впечатление очень тяжелое. Перед глазами зрителя восстает чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение.
• Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в идиоте злость или доброта — совершенно безразличные качества), а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит исключительно им одним.
• когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется.
• Там, где простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон, идиот властный раздробляет пополам всевозможные рожны и совершает свои, так сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно.
• Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота. Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?
• … во всех чертах выступает какая-то солдатски-невозмутимая уверенность, что все вопросы давно уже решены
• Это был единственный случай во всей многоизбиенной его жизни, когда в лице его мелькнуло что-то человеческое.
• Были нивелляторы «хождения в струне», нивелляторы «бараньего рога», нивелляторы «ежовых рукавиц» и проч. и проч.
• Страшная масса исполнительности, действующая как один человек, поражала воображение.
• Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку.
• Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир.
• Он еще не сделал никаких распоряжений, не высказал никаких мыслей, никому не сообщил своих планов, а все уже понимали, что пришел конец.
• Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того, как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. Бред продолжался.
• … «неблагонадежные элементы».
• Была ли у них история, были ли в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Кугуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и, в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами — во имя чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему...

  66.