Талант и труд

Возвращаясь к приему «сообщничества», скажу, что особенно важен он в драматургии. Зритель не хочет пребывать безучастным в зрительном зале. Его можно удержать на месте, если только он является действующим — пускай без роли!—лицом. Он всегда должен быть одним из углов действующего в драме треугольника, который, на мой взгляд, и представляет собой главный двигательный механизм пьесы. В этом треугольнике — автор, зритель, персонаж — один всегда не знает того, что известно двум другим. Раскрытием этой непрерывно возникающей тайны движется конфликт пьесы. Да тут можно, по-моему, без головы остаться, если вступать в такую опасную игру без точного диспетчерского плана.

Ремесло писателя, говоря в узкопрофессиональной среде, мне кажется очень близким к ремеслу следователя. Нужно уметь обследовать определенный кусок жизни, изучить его во взаимодействии всех процессов и затем представить читателю готовый материал так, чтобы он легко усваивался, был убедителен, чтобы читатель сам подошел к правильному выводу не притягиваемый туда на арканах прописей, чего он, по моим наблюдениям, страсть не любит и что и конечном итоге весьма сказывается на расходимости книги и посещаемости театров.

Мне представляется, между прочим, что в тексте рукописи допустимы и экспериментальные сокращения абзаца в местах наибольшего разгона, потому что эти сокращения, вычеркивание целых фраз дают странице тот пунктирный просвет, который невольно заполнит следящий за вами читатель и таким образом станет вашим соавтором, я бы даже сказал, соучастником рассказанных событий, а это и есть, на мой взгляд, наивысший результат, к которому мы обязаны стремиться, ибо вывод, мораль произведения, если мы хотим сделать ее по-настоящему действенной, должна фокусироваться и убеждать в самом сердце читателя и зрителя, а не декларироваться у рампы в качестве обязательной прописи. Применение же противоположного способа может со временем привести к вряд ли желательным порядкам древнегреческого театра, где зрителю, оказывается, платили небольшую сумму за посещение спектакля.

Не может не быть мыслей у автора, когда он в такое время, как наше, берется беседовать с современниками! Конечно, весь, этот долгий и томительный процесс подготовки, похожий на протяжку золотой нити через тончайший фильер, к слову — сечение которого и составляет стилевые особенности писателя, является серьезной проверкой замысла на жизненность, но бедна же та творческая одержимость, которая может погаснуть хотя бы даже под ветром эпохи. Настоящее так называемое вдохновение — ото нечто вроде паровозной топки, а не светильник в руках худосочной девы, как приблизительно изображали музу декаденты в начале века. Я бы как раз рекомендовал молодым товарищам всякие такого рода упражнения, развивающие большое дыхание, выносливость на большие дела, остроту зрения и мускулистость стиля: создание точного плана, заранее продуманную архитектуру произведения, точный расчет пропорциональности и заблаговременную подгонку, хотя бы в уме, всех частей механизма, чтобы он жил, двигался, а не лежал грудой лома. Как же можно без плана, если все живое, от кита до божьей коровки, заранее программировано в хромосоме!

Мне попалось недавно напечатанное черным по белому высказывание одного из видных наших писателей-современников. Смысл его таков: когда вам нечего писать — все равно садитесь за стол и пишите ч т о-н и б у д ь. По-моему, это глубоко ошибочно п крайне вредно. Я вполне допускаю, что любой гражданин вправе разбазаривать свой досуг не любые не опасные для соседа упражнения, но сомневаюсь. чтобы общество согласилось оплачивать ему подобное занятие ценными продуктами своего труда. Нельзя представить себе игру артиста без предварительных репетиций, инженерии — без чертежей, геолога — без географической карты. По-разному происходит зарождение вещи — с проблеснувшей детали или портретного наброска, ситуации или психологического открытия, отвлеченной идеи или почти музыкального ощущенья темы-полудогадки, но потом оно неминуемо должно пройти через тесную формирующую линзу мысли.

Итак, не доверяйте похвале, воспринимайте ее иронически-дружески, но не доверяйте также и литературной брани, в особенности когда у вашего критика выступает пена на губах. Критики — тоже люди, они бывают разные. Белинские так же редки, как и Пушкины. У пае подчас забывают, что литературная критика наравне с нами ответственна за состояние литературы, ее ведущих областей. При похвале и брани следует одинаково вникать не только в содержание того и другого, но и давать себе отчет, за что и почему он лущит тебя либо елеем мажет. Елей, в изобилии проливаемый на письменный стол, так же .затрудняет творческий процесс, как деготь. Лучше всего вырабатывайте в себе самом способность критической самооценки, критерий анализа своих рукоделий. Это избавит вас от опасных колебаний в оценке своих возможностей.
Правда, зто достигается очень большой, интенсивной ежедневной работой, умением сделать выводы из мимолетных затруднений, не любованием своими, пускай несомненными, но преходящими успехами, а осознанием своих промахов, неудач, слабостей. Чем глубже их осознание, тем действительнее их преодоление. Таким образом, вырабатывается умение, и оно никому не дается сразу. Тем более его не сможет дать вам ни литературный ВУЗ, ни литературная консультация, ни самый терпеливый корифей. Обучить эт ом у нельзя, как нельзя научить делать изобретение. Никто не сможет ни прописать вам целительного рецепта от болезней литературной молодости, ни указать дозировку и состав этих лекарственных средств кроме самых общих мест. Да, на мой взгляд, и состав этих лекарств не может в одинаковой степени быть пригоден для всех. Однако пользоваться в своей литературной практике и поведении гениальным пушкинским законом «ты сам свой высший суд» и рекомендую только при условии все той же б е с п о щ а д н о й требовательности к себе и ж е с т о к о й работы, которая, на мой взгляд, всегда отличала истинный талант. В какой-то моей пьесе герой говорит: «Будь жесток к себе, если не хочешь, чтобы другие были к тебе жестоки».

Ко всем критическим оценкам, положительным и отрицательным. нужно относиться также весьма критически. Общеизвестен вред захваливания, хотя еще вредней обходиться вовсе без похвалы. У людей, склонных под влиянием фимиама утрачивать хотя бы даже временно реальное понимание литературного процесса, это прямым образом ведет к зазнайству, к мании литературной непогрешимости, связанной с утратой зрения на самого себя, на свои возможности, на отличный, ни в чем не виноватый, но всеже испорченный ими лист бумаги. Долговременное отсутствие одобрения может у натур неустойчивых повлечь частичную утрату веры в себя.

Только культура, совмещаемая с повседневным профессиональным опытом, способна дать писателю то необходимое чувство материала, которое можно уподобить чувствительности пальцев мастеровитого рабочего, мускульному ощущению поверхности обрабатываемой детали при определении ее технологической пригодности. При соблюдении всех прочих необходимых условии это обостряет вкус, который есть не что иное, как компас таланта. А этот прибор в иных случаях можно уподобить автопилоту, который из бесчисленного множества ошибочных вариантов выбирает правильный путь.