Ни Ева, ни Адам

...это совершенно особое воспоминание. Попытка повторить может вызвать разочарование.

Я очень привязалась к нему. Влюблённому такое не скажешь. А жаль. Для меня привязаться к кому-то - это немало.
Я была счастлива с ним.
Всегда радовалась, когда его видела. Он был мне дорог, я испытывала к нему огромную нежность. Когда он уходил, я по нему не скучала. Такова была формула моего отношения к нему, и наша история казалась мне чудесной.

Мне нравилось, что можно обходиться без болтовни и не испытывать ни малейшей неловкости.

Это же Дюрас! Ее прелесть в том, что, читая, ты нечто чувствуешь, хотя и не всегда понимаешь.

— Не стоит трудиться изображать хорошее воспитание, с таким подвижным лицом ты все равно никогда не станешь настоящей дамой.

Провалившиеся на тестировании, с малолетства знали, что станут в лучшем случае индустриальным мясом, как было когда-то пушечное мясо.

Слушать кого-то - великая вещь.

Когда приступ паранойи прошел, я поняла, что студенчество — единственный период, когда японцы могут позволить себе роскошь разбазаривать свои дни. Их школьная жизнь была подчинена такому строгому распорядку, включая досуг, а рабочая жизнь будет заключена в такие жесткие дисциплинарные рамки, что оазис университетских лет целенаправленно отдается туманному растворению во времени, блаженной неопределенности или даже попросту ничему вообще.

Известно, что бич званых обедов и ужинов — докучливая необходимость разговаривать.

— Ты хочешь сказать, что если прочесть эту книжку в Хиросиме, то все будет понятно?
— Конечно!
— Бред. Незачем ехать в Венецию, чтобы понять «Смерть в Венеции», или в Парму, чтобы понять «Пармскую обитель».
— Маргерит Дюрас не как все, это писательница особенная, — возразила я, твердо веря в то, что говорю.