Женщина в депрессии

Было бы большой ошибкой думать, что это поможет.
Думать, что страх можно побороть, если столкнуться с ним лицом к лицу. Как в детстве, когда я боялась темноты, и специально обходила с инспекцией все темные углы в страшной большой темной комнате дома у бабушки. То, что в 6 лет – храбрость и смелость, спустя тридцать лет –  глупость и безрассудство. Механизмы, которым мы научились в детстве, спустя годы исправно служат нам даже там, где не надо. Впрочем, это не новость. Когда человеку плохо, он опять превращается в маленького и беззащитного ребенка.

И порой человек застревает в этом состоянии. Застревает со смаком, упиваясь своей болью и страданиями, ест боль ложками, давится ею, оборачивается в боль как в обертку, фольгу, внутри которой его разум теряет всякую связь с реальностью. Карикатурно-насмешливый рассказ от автора «Бесконечной шутки». Заспиртованная в боли Женщина. Экспонат достойный Кунсткамеры фанатов психологии.

«Она сказала, что депрессия ей кажется такой центральной и неотделимой от сущности, от того, кем она была как человек, что неспособность поделиться внутренним ощущением депрессии или даже описать, что это, было как, например, чувствовать отчаянную, на грани жизни и смерти, нужду описать солнце в небесах и все же мочь или иметь разрешение показывать только на тени на земле. Она так устала показывать на тени, всхлипнула она».

Женщина в депрессии – так "зовут" главную героиню рассказа «The Depressed Person».Небольшого рассказа в общем-то. Напечатанного в «Harper's Magazine» в январе 1998 с выразительными и злыми иллюстрациями, наполненными ядом и насмешкой. Женщина в депрессии звонит группе Поддержке. Женщина в депрессии рядом с молчаливым телефоном…. Уоллес громко смеется над своей героиней. Пожалуй, он жалеет ее в какой-то мере, но это не жалость/сочувствие/любовь, это скорее жалость/сарказм/презрение. Потому что проникнуться хоть какой-то долей сочувствия к этому существу просто невозможно! Монструозная,  гипертрофированно страдающая, уничижительно-ничтожная. Господи, да нет в природе такой превосходной формы самого из издевательских эпитетов. О, господа, это не просто карикатура! Это карикатура под ярким светом софитов. Чтобы читатель мог как следует разглядеть каждый изъян.

«Психотерапевт женщины в депрессии — у которой была докторская степень по психологии и которая была самонареченным адептом школы психотерапии, где было принято считать, что для любого взрослого с эндогенной депрессией на пути к выздоровлению важна культивация и регулярное использование поддерживающего сообщества — называла друзей женщины в депрессии Системой Поддержки».

Знаете, когда началась вся эта шумиха вокруг «Бесконечной шутки», я всерьез задумалась – а не купить ли мне эту легендарную книгу? Ценность перевода, его контекст, просмотренные интервью с Алексеем Поляриновым были тут главным аргументом. Я восхищалась объемом проделанной работы, энтузиазмом и результатом, прониклась интересом, любопытством, желанием исследовать то, что сложно, необычно, столь глубоко и недоступно для понимания с первого взгляда. Вот тогда я и решила, что сначала прочту этот маленький фрагмент творчества рассказ, чтобы понять – могу ли я читать Уоллеса, или нет.

Нет. Я не могу читать Уоллеса. Его стиль похож на тропические джунгли, которые смыкают ветви вокруг меня, обвивают лодыжки и запястья, сжимают обручем голову, сдавливают грудную клетку. Эта книга (О! поверьте, ни одной секунды я не воспринимала это произведение как рассказ! Исключительно как книгу!) буквально давила на меня и сжимала. Мне было тесно. Мне нечем было дышать.

Перевожу на русский – это почти невозможно нормально читать. Хотите узнать о чем я? Все те цитаты, что выше – это все мелочи, которые даже близко не передают всю специфику языка Уоллеса. Вот, пожалуйста, прочтите это одно предложение.

«Ей нужна обратная реакция, рыдала женщина в депрессии, даже если эта реакция частично негативная или болезненная или травматичная или потенциально может стать последней эмоциональной каплей — даже, молила она, если обратная реакция существует только на холодном интеллектуальном или «головном» уровне объективного вербального описания; она смирится и с этим, обещала она, свернувшись и дрожа почти в позе эмбриона на эргономичном кресле кабинки ее рабочего места — и потому торопила смертельно больную подругу смело говорить, не сдерживаясь, высказать все: какие слова и термины вообще могут описать и оценить солипсические, самопожирающие, бесконечные эмоциональные вакуум и губку, которыми она оказалась?»

Редкий случай, когда после последней страницы хочется стряхнуть с себя буквы, выкинуть из головы все эти металлические конструкции-предложения. Эта книга рассчитана на очень специфическую аудиторию ценителей. Увы, я не из их числа. И что уж кривить душой – для меня эта история в первую очередь о том, что будет, если достигнуть дна…  Эта книга навела меня на мысли о детском состоянии страха и беспомощности… Уолесс говорил о другом, но мне откликнулось это.

Если боишься боли, нельзя как в детстве протянуть руку в темноту и убедиться, что там никого нет и бояться нечего. Старые механизмы далеко не универсальны. 

Небольшой рассказ этот меня пугает.

Я 18 страниц читала неделю с лишним. И каждый день теперь вспоминаю эти 18 страниц, думаю о женщине, думаю о нашей с ней схожести-несхожести. Знаете, мужчина, что переводил Уоллеса, вот этот вот юзернейм, отметил вот что (цитату разрываю):

И, по-моему, без этого никак. То есть вообще никак. Эта женщина, о, эта женщина — она застрянет у тебя в голове. Она ассоциациям волю даст, гнусненьким, депрессивненьким. По воспоминаниям прогонит. Возвращаешься к ней и возвращаешься. Вспоминаешь и вспоминаешь. Ничего не понимаю.
18 страниц, напоминаю.

Непозволительно много думаю о скрючившихся на полу ванной голых, холодных, бедных нас, человеках, которые отчаянно хотят быть понятыми и чтобы не болело, не болело ничего внутри, пожалуйста, и поймите хоть кто-нибудь, и к чёрту вашу снисходительность, и снова безусловная любовь — о, это тема всей последующей жизни отныне.

Так вот. Вычленила я двух авторов, которые меня притягивают и которых я в упор не понимаю, потому что ну никак, ну отсутствует у меня орган для пониманий их, именно их. Это Уоллес (смело сужу по одному-единственному прочитанному произведению) и Мелвилл (тоже одно произведение, хм). Я через них продираюсь, я их не-пони-ма-ю, ну то есть совсем, но не от нелюбви заведомой, не от «не мои авторы», не от «слишком для меня интеллектуальны» (хотя и не без того) и пластами нагружены, мы с ними, этими двумя отнюдь не отвратительными мужчинами, просто-напросто из каких-то разных измерений, я — синее, они — квадратные, и вот синее и квадратное может совпасть и/или сочетануться, а я с ними — нет, нет, не могу совсем и никогда, не придумать мне аналогию, чтобы объяснить, да и.

Короче, читайте.