
Опыт депрессии и ее преодоления
CastleAtingle
- 71 книга

Ваша оценка
Ваша оценка
Было бы большой ошибкой думать, что это поможет.
Думать, что страх можно побороть, если столкнуться с ним лицом к лицу. Как в детстве, когда я боялась темноты, и специально обходила с инспекцией все темные углы в страшной большой темной комнате дома у бабушки. То, что в 6 лет – храбрость и смелость, спустя тридцать лет – глупость и безрассудство. Механизмы, которым мы научились в детстве, спустя годы исправно служат нам даже там, где не надо. Впрочем, это не новость. Когда человеку плохо, он опять превращается в маленького и беззащитного ребенка.
И порой человек застревает в этом состоянии. Застревает со смаком, упиваясь своей болью и страданиями, ест боль ложками, давится ею, оборачивается в боль как в обертку, фольгу, внутри которой его разум теряет всякую связь с реальностью. Карикатурно-насмешливый рассказ от автора «Бесконечной шутки». Заспиртованная в боли Женщина. Экспонат достойный Кунсткамеры фанатов психологии.
«Она сказала, что депрессия ей кажется такой центральной и неотделимой от сущности, от того, кем она была как человек, что неспособность поделиться внутренним ощущением депрессии или даже описать, что это, было как, например, чувствовать отчаянную, на грани жизни и смерти, нужду описать солнце в небесах и все же мочь или иметь разрешение показывать только на тени на земле. Она так устала показывать на тени, всхлипнула она».
Женщина в депрессии – так "зовут" главную героиню рассказа «The Depressed Person».Небольшого рассказа в общем-то. Напечатанного в «Harper's Magazine» в январе 1998 с выразительными и злыми иллюстрациями, наполненными ядом и насмешкой. Женщина в депрессии звонит группе Поддержке. Женщина в депрессии рядом с молчаливым телефоном…. Уоллес громко смеется над своей героиней. Пожалуй, он жалеет ее в какой-то мере, но это не жалость/сочувствие/любовь, это скорее жалость/сарказм/презрение. Потому что проникнуться хоть какой-то долей сочувствия к этому существу просто невозможно! Монструозная, гипертрофированно страдающая, уничижительно-ничтожная. Господи, да нет в природе такой превосходной формы самого из издевательских эпитетов. О, господа, это не просто карикатура! Это карикатура под ярким светом софитов. Чтобы читатель мог как следует разглядеть каждый изъян.
«Психотерапевт женщины в депрессии — у которой была докторская степень по психологии и которая была самонареченным адептом школы психотерапии, где было принято считать, что для любого взрослого с эндогенной депрессией на пути к выздоровлению важна культивация и регулярное использование поддерживающего сообщества — называла друзей женщины в депрессии Системой Поддержки».
Знаете, когда началась вся эта шумиха вокруг «Бесконечной шутки», я всерьез задумалась – а не купить ли мне эту легендарную книгу? Ценность перевода, его контекст, просмотренные интервью с Алексеем Поляриновым были тут главным аргументом. Я восхищалась объемом проделанной работы, энтузиазмом и результатом, прониклась интересом, любопытством, желанием исследовать то, что сложно, необычно, столь глубоко и недоступно для понимания с первого взгляда. Вот тогда я и решила, что сначала прочту этот маленький фрагмент творчества рассказ, чтобы понять – могу ли я читать Уоллеса, или нет.
Нет. Я не могу читать Уоллеса. Его стиль похож на тропические джунгли, которые смыкают ветви вокруг меня, обвивают лодыжки и запястья, сжимают обручем голову, сдавливают грудную клетку. Эта книга (О! поверьте, ни одной секунды я не воспринимала это произведение как рассказ! Исключительно как книгу!) буквально давила на меня и сжимала. Мне было тесно. Мне нечем было дышать.
Перевожу на русский – это почти невозможно нормально читать. Хотите узнать о чем я? Все те цитаты, что выше – это все мелочи, которые даже близко не передают всю специфику языка Уоллеса. Вот, пожалуйста, прочтите это одно предложение.
«Ей нужна обратная реакция, рыдала женщина в депрессии, даже если эта реакция частично негативная или болезненная или травматичная или потенциально может стать последней эмоциональной каплей — даже, молила она, если обратная реакция существует только на холодном интеллектуальном или «головном» уровне объективного вербального описания; она смирится и с этим, обещала она, свернувшись и дрожа почти в позе эмбриона на эргономичном кресле кабинки ее рабочего места — и потому торопила смертельно больную подругу смело говорить, не сдерживаясь, высказать все: какие слова и термины вообще могут описать и оценить солипсические, самопожирающие, бесконечные эмоциональные вакуум и губку, которыми она оказалась?»
Редкий случай, когда после последней страницы хочется стряхнуть с себя буквы, выкинуть из головы все эти металлические конструкции-предложения. Эта книга рассчитана на очень специфическую аудиторию ценителей. Увы, я не из их числа. И что уж кривить душой – для меня эта история в первую очередь о том, что будет, если достигнуть дна… Эта книга навела меня на мысли о детском состоянии страха и беспомощности… Уолесс говорил о другом, но мне откликнулось это.
Если боишься боли, нельзя как в детстве протянуть руку в темноту и убедиться, что там никого нет и бояться нечего. Старые механизмы далеко не универсальны.

Небольшой рассказ этот меня пугает.
Я 18 страниц читала неделю с лишним. И каждый день теперь вспоминаю эти 18 страниц, думаю о женщине, думаю о нашей с ней схожести-несхожести. Знаете, мужчина, что переводил Уоллеса, вот этот вот юзернейм, отметил вот что (цитату разрываю):
И, по-моему, без этого никак. То есть вообще никак. Эта женщина, о, эта женщина — она застрянет у тебя в голове. Она ассоциациям волю даст, гнусненьким, депрессивненьким. По воспоминаниям прогонит. Возвращаешься к ней и возвращаешься. Вспоминаешь и вспоминаешь. Ничего не понимаю.
18 страниц, напоминаю.
Непозволительно много думаю о скрючившихся на полу ванной голых, холодных, бедных нас, человеках, которые отчаянно хотят быть понятыми и чтобы не болело, не болело ничего внутри, пожалуйста, и поймите хоть кто-нибудь, и к чёрту вашу снисходительность, и снова безусловная любовь — о, это тема всей последующей жизни отныне.
Так вот. Вычленила я двух авторов, которые меня притягивают и которых я в упор не понимаю, потому что ну никак, ну отсутствует у меня орган для пониманий их, именно их. Это Уоллес (смело сужу по одному-единственному прочитанному произведению) и Мелвилл (тоже одно произведение, хм). Я через них продираюсь, я их не-пони-ма-ю, ну то есть совсем, но не от нелюбви заведомой, не от «не мои авторы», не от «слишком для меня интеллектуальны» (хотя и не без того) и пластами нагружены, мы с ними, этими двумя отнюдь не отвратительными мужчинами, просто-напросто из каких-то разных измерений, я — синее, они — квадратные, и вот синее и квадратное может совпасть и/или сочетануться, а я с ними — нет, нет, не могу совсем и никогда, не придумать мне аналогию, чтобы объяснить, да и.
Короче, читайте.

Это просто чистый кайф. Я хохотала как ненормальная во время чтения.
В интервью немецкому телеканалу 2003 года мистер Уоллес объяснил, что весь этот рассказ - по сути, сатира на модную в то время в США популярную психологию, худшие стереотипы и свойства которой объединяла в себе главная героиня рассказа. Да, не стоит строить иллюзий, авторский голос довольно прохладно относится к героине и заподозрить его в какой бы то ни было реальной эмпатии невозможно (при том, что он (т. е. автор) сам половину жизни страдал тяжелейшей депрессией).
Основная идея заключается в том, что чем больше ты копаешься в своих детских травмах, тем сильнее ты начинаешь напоминать ребёнка. Это напоминает воронку, в которую тебя засасывает, - боль приводит к психотерапевту, попытки терапевтического вмешательства вызывают ещё более сильную боль, которую в свою очередь так же приходится терапевтически обрабатывать, и так по кругу, со всё более усиливающимися болевыми ощущениями на каждой итерации.
Никогда не ходила к психотерапевтам, тем более американским, поэтому для меня загадка - это всё ещё абсурдизм, доведённый до гротеска, или вполне себе реализм? Там люди РЕАЛЬНО так загоняются?
P.S. Когда героиня в очередной раз решается пойти на "эмоциональный риск", в моей голове автоматически всплывает волк из мультфильма "Жил-был пёс" и восклицает: "Шо, опять?"

Мучительные ощущения стыда и неполноценности, которые женщина в депрессии ощущала, когда поздно вечером звонила по междугороднему поддерживающим участницам Системы Поддержки и обременяла своими неуклюжими попытками артикулировать хотя бы общий контекст эмоциональной агонии, были проблемой, над которой женщина в депрессии и психотерапевт в данный момент усиленно работали. Женщина в депрессии призналась, что когда какая-либо сочувствующая подруга, с которой она делилась, наконец признавалась, что ей (т. е. подруге) ужасно жаль, но ничего не поделать, надо обязательно заканчивать разговор, и наконец отцепляла беспомощные пальцы женщины в депрессии от своей юбки и клала трубку и возвращалась к насыщенной, яркой, дальнегородней жизни, женщина в депрессии почти всегда оставалась сидеть, слушая пчелиный гул гудка и чувствуя себя еще изолированней и неполноценней и презренней, чем до звонка. Эти чувства ядовитого стыда при попытке поговорить с другими в поисках сообщества и поддержки были проблемами, которых психотерапевт поощряла женщину в депрессии не бояться и изучить, чтобы детально обработать. Женщина в депрессии призналась психотерапевту, что когда бы она (т. е. женщина в депрессии) ни звонила по междугороднему участнице Системы Поддержки, почти всегда представляла лицо подруги, с которой говорила, и рисовала на нем выражение одновременно скуки и жалости и отвращения и абстрактной вины, и почти всегда представляла, что она (т. е. женщина в депрессии) может засечь по все более долгим паузам и/или утомляющим повторениям воодушевляющих клише скуку и фрустрацию, которую всегда чувствуют, когда кто-то цепляется и обременяет. Она призналась, что отлично представляет, что теперь, когда поздно вечером звонит телефон, все подруги зажмуриваются, или во время разговора нетерпеливо поглядывают на часы, или показывают беззвучные жесты или выражения беспомощности на лице остальным людям в комнате с ней (т. е. другим людям в комнате с «подругой»), и эти беззвучные жесты и выражения становятся все более и более яркими и отчаянными, а женщина в депрессии все не умолкает.

заново переживала давно подавляемые и гноящиеся эмоциональные раны, и одна из них 2. – глубокая рудиментарная ярость из-за того, что Уолтер Д. («Уолт») Деласандро-мл. получал от ее родителей 130 долларов в час плюс расходы за то, что встал между ними и играл роль посредника и буфера для дерьма с обеих сторон, пока ей (т. е. женщине в депрессии в детстве) приходилось исполнять, по сути, те же копрофагские услуги на более-менее ежедневной основе совершенно бесплатно, за так, услуги, требовать исполнения которых от чувствительного ребенка не только нечестно и неправильно, но и из-за которых в итоге родители, перевернув все вверх ногами, заставили женщину в депрессии чувствовать себя виноватой за невероятную стоимость услуг специалиста по решению конфликтов Уолтера Д. Деласандро-мл., как будто постоянные стычки и оплата Уолтера Д. Деласандро-мл. начались только по ее избалованной пятачковой кривозубой вине, а не просто из-за в высшей степени гребаной извращенной неспособности гребаных родителей общаться, честно делиться и решать свои извращенные, дисфункциональные проблемы.

Искать виноватого слишком легко, говорила она; это достойно жалости и презрения; и, кроме того, она была по горло сыта поисками виноватого, наслушавшись за эти годы долбанных родителей, постоянных взаимных обвинений и препирательств, которыми те обменивались из-за нее, через нее, используя ее (т. е. женщины в депрессии в детстве) чувства и нужды как боеприпасы, как будто ее собственные чувства и нужды были не более чем полем боя, оружием, которое родители могли применять друг против друга. Они вложили куда больше интереса, страсти и эмоциональных способностей в ненависть друг к другу, чем любой из них проявил по отношению к самой женщине в депрессии в детстве, в таком ощущении сознавалась женщина в депрессии время от времени, до сих пор.














Другие издания
