Опыты

Питаться ею гораздо более рискованно, чем каким-либо другим яством или
питьем. Ибо то, что нами куплено, мы относим к себе домой в каком-нибудь
сосуде и там обязательно разбираемся в ценности приобретенного, в том, какое
количество этой пищи мы примем и когда именно. Но что касается наук, их-то
мы не можем заключить с самого начала в сосуд иной, чем наша душа: мы
поглощаем эти яства, как только приобрели их, и из рынка выходим уже или
отравленными, или насыщенными, как должно. А среди них есть такие, которые
не питают нас, а лишь отягощают нам желудок и препятствуют пищеварению, и
такие, которые отравляют нас под видом излечения.
Я не без удовольствия наблюдал, как кое-где люди из благочестия давали
обет невежества, как дают обет целомудрия, бедности, покаяния. Точно таким
же укрощением необузданных желаний является способность смирять жадное
увлечение книжной наукой и отказывать душе своей в тех сладостных утехах,
которыми соблазняет ее чрезмерно высокое мнение об этой науке. Обет нищеты
еще полнее, когда к нему добавляется нищета духовная. Для благополучного
существования ученость совершенно не нужна. Сократ наставляет нас, что она -
в нас самих и что от нас зависит извлечь ее из себя и пользоваться ею.
Ученость же, которая за пределами естественности, всегда более или менее
суетна и излишня. Хорошо еще, если она не отягощает нас и не сбивает с толку
в еще большей степени, нежели приносит нам пользу. Paucis opus est litteris
ad mentem bonam {Для хорошей души не требуется много науки [7] (лат.).}. Все
это - ненужная лихорадка ума, орудие, создающее лишь путаницу и
беспокойство. Сосредоточтесь мыслями, и в самом себе обретете вы доводы
против страха смерти, доводы истинные и наиболее способные послужить вам в
нужде: именно благодаря им простой крестьянин, да и целые народы, умирают
столь же мужественно, как философы. Разве для того, чтобы примириться со
смертью, мне необходимо было прочесть "Тускуланские беседы" [8]? Полагаю,
что нет. И если я призадумаюсь, то увижу, что язык мой обогатился, но сердце

• нисколько: оно осталось таким, каким создала его природа, и в предстоящей

Exilia, tormenta, bella, morbos,
naufragia meditare, ut nullo sis malo tiro {Размышляй об изгнании, пытках,
войнах, болезнях, кораблекрушениях, чтобы не быть новичком ни при каком
бедствии [42] (лат.).}. Для чего мы с таким усердием изучаем все препятствия
развитию нашей человеческой природы и так усиленно готовимся к борьбе даже с
теми из них, которые, по всей вероятности, не встанут у нас на пути? Parem
passis tristitiam facit, pati posse {Предчувствие страдания повергает тех,
кто страдал, в такую же скорбь, какую они испытывали страдая [43] (лат.).}.
Нас поражает не только нанесенный нам удар, но даже резкий порыв ветра или
громкий треск. Или какой смысл, поддавшись порыву безумия (ибо это самое
настоящее безумие), напрашиваться на порку только потому, что когда-нибудь
нам, может быть, придется ее перенести, или же с Иванова дня [44] доставать
шубу, потому что она понадобится на Рождество? Старайтесь заранее
познакомиться с бедами, которые могут вас постигнуть, даже с самыми тяжкими,
говорят эти безумцы, испытывайте себя, укрепляйте свои силы. Напротив,
естественнее и проще всего даже не помышлять об этом. Для нас же они как бы
недостаточно рано приходят и недостаточно долго одолевают нас в подлинном
своем существе. Ум наш стремится увеличить их, удлинить и еще до того, как
они возникнут, впитать в себя и все время занимать себя ими, как будто они и
так недостаточно тяготят наши чувства. Когда настанет их час, они себя
покажут, говорит один из мудрецов, принадлежащий к секте отнюдь не
изнеженной, а наоборот - к одной из самых суровых [45]. Но до того - щади
себя, верь в то, что тебе больше по сердцу. Для чего предвосхищать беду и
терять настоящее из страха перед будущим и быть несчастным сейчас, потому
что должен стать им со временем? Так учит этот мыслитель. Наука часто
оказывает нам хорошую услугу тем, что весьма точно определяет истинные
размеры наших бед,

Curis acuens mortalia corda.

{...совершенствуя заботами человеческие сердца [46] (лат.).}

Несколько лет назад я проезжал через земли одного владетельного принца,
который из внимания ко мне и для того, чтобы посрамить мое недоверие, был
так милостив, что в некоем месте и в своем присутствии показал мне десять
или двенадцать обвиняемых в колдовстве, среди которых была одна старуха,
доподлинно, можно сказать, ведьма по уродливой своей внешности, издавна
весьма знаменитая в колдовских делах. Я получил и всяческие доказательства,
и добровольные признания, мне показаны были какие-то незаметные для
непосвященных признаки ведовства у этой злосчастной старухи, я свободно
расспрашивал ее и вдосталь наговорился с нею, вооружившись предельным
вниманием и здравомыслием, как человек, который не позволит никакой
предвзятой мысли ввести себя в заблуждение. И должен со всей прямотой
заявить, что этим людям я прописал бы скорее чемерицу, чем цикуту [16].
Captisque res magis mentibus, quam consceleratis similis visa {Было больше
похоже, что это - дело тронувшихся умом, а не преступников [17] (лат.)}. Но
у правосудия для таких болезней есть свое врачевание.