Возвращение Чорба

<p>Быть может, это самый недооценённый рассказ о Любви, в 20 веке. Один из самых пронзительных и таинственных рассказов о небесной природе любви. По сути, данный рассказ - новая интерпретация мифа об Орфее и Эвридике.</p>

Рейтинг LiveLib

4,2

103 оценки

5
44%
4
42%
3
13%
2
1%
1
1%

Ваша оценка

Прочитали 120Хотят прочитать 51

Рецензии

Аноним28 июля 2025 г.
Вечная любовь (рецензия andante)
Под таким неказистым, словно бы заколдованным названием рассказа Набокова, скрыта пронзительнейшая история любви, достойная стать Евангелием любви, с её вечной трагедией в этом безумном мире.
Быть может, этот рассказ — одна из лучших вариаций мифа об Орфее и Эвридике.
Почему лучшая? Потому что Эвридика — находится в сумерках памяти сердца Орфея и лишь от него самого, от их общей любви, в которой они оба обнялись, (словно любовь — это высшая память и мысль о любимой, себе и мире) зависит, выйдут ли Орфей и Эвридика, из ада — на свободу, не оглянутся ли на прежние обиды, страхи, сомнения?
И.. что самое сложное: не оглянутся ли на мир, с его безумными и увечными законами истин, морали, норм, вечно распинающих любовь?
Но если сама жизнь — это ад, то куда можно выйти? На что оглянуться? Где может отдохнуть взгляд?
Закрыть глаза и довериться любви, ощущая тёплую ладошку милой, смуглой Эвридики, в своей руке.. и не важно, это будет живая ладошка, тень ладошки, письмо, милая заколочка для волос, в виде бабочки, или каштановый локон: главное, не смотреть ни на что, кроме любви, ибо сама жизнь и этот безумный мир — враги любви: обернёшься хоть раз на них — потеряешь любимого человека — навсегда.
Быть может, это самая выстраданная истина любви, к которой приходят не все, или многие.. но слишком поздно.
Вчера я навещал папу на кладбище.
Дождик только прошёл, и на траве и на улыбчивой листве какого-то милого куста (не знаю названия и не хочу знать: как в Эдеме, я дал ему имя — Витравия) словно проступила роса солнца: погладишь её и невольно улыбнёшься и рукой и губами, словно в Эдеме погладил неведомого солнечного зверька.
На кладбище всё кажется необычайным и таинственным, даже милые мелочи, такие как роса, или охота за мотыльками, или пение синички, у которой ты спрашиваешь с грустной улыбкой: сколько мне осталось прожить, милая?
И синичка словно бы нежно сходит с ума, раскачиваясь на своих скрипучих, как из детства, качельках синего голоска, и словно бы пророчествует внахлёст, о твоих жизнях через 100, 200 лет где-то в Японии, на острове Якусима, или в Индии, где я буду непоседливой травкой возле храма таинственной и древней богини, с удивительными глазами, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки.
Мне нравится ходить между могилок и смотреть.. на даты смерти влюблённых. И какой-то грустный катарсис всегда приобнимает меня, тихо, за плечи, и даже нежно целует меня в правое плечо, если я вижу, как в могилке, где похоронены влюблённые, и возраст их не важен, один из влюблённых умирает почти сразу же после смерти своей половинки: они словно одно целое уже, и если умер один, то и второй.. словно Орфей (или Эвридика?), отправляется за ним.

Джон Спенсер - Орфей и Эвридика на берегу Стикса
О мой смуглый ангел… в настоящей любви, расставание с любимым, по чувствам, неотличимо от смерти его.
Причём мучительно непонятно, обоюдоостро непонятно — кто умер: я, или ты. И этот ад неизвестности и боль утраты, сильнее и таинственней в несколько раз, чем обычная, и по сути, банальная смерть, в которой нет ничего таинственного.
Если бы религия осознала эту истину, она быть может была бы иной… более таинственной, быть может, ещё более близкой людям, а не туманной.
Ну что мне знание того, что ты — жива? Что ты счастлива и любишь другого?
Нас, как нас, как единого и блаженного существа, уже больше нет. Или его ощущение есть лишь в моём сердце.. и, иногда, в твоих снах.
Если бы ты умерла и мне некие бородатые толкователи, доказывали с идиотической улыбкой, чтобы я не печалился, ибо ты на небесах и тебе хорошо и ангелы с тобой..
И каким-то чудом, бородатые и жутковатые толкователи смогли бы мне вызвать твой голос с того света или твои небесный лик, самый прекрасный лик на земле.. что мне с того? Это было бы ещё больнее.
Это как содрать заживо крылья, с человека, и потом с улыбкой говорить ему, что бы он не истекал кровью и радовался, что его крылья порхают радостно в другом воплощении, над травкой, где то в Индии, в образе чудесной карей бабочки.
Но плечи то мои, не перестанут плакать кровью от этого глупого знания!!
На кладбище я думал о рассказе Набокова и об опере Вагнера — Парсифаль.
Эта опера — важнейший ключ к пониманию рассказа. Как мы знаем, Набоков, любил оперу так же трепетно, как… Достоевского.
Я подзабыл сюжет, и смутно вспомнил его у могилки одной пары, родившейся ещё при жизни Чехова: Набокову было тогда 3 годика.
Смутно помню сюжет, да он толком и не важен. Важно то, что в опере говорится о простом рыцаре-страннике, у которого умерла мать и он набрёл на раненого короля-рыцаря (если не путаю), хранителя Чаши Грааля и копья, которым был пронзён Христос.
Простодушный рыцарь не понял таинства Чаши Грааля и страданий короля и был изгнан, и как в русской сказке, он встретит и заколдованную красавицу и сердце своё и пройдёт триликий путь от страдания, к состраданию и к любви, — высшему знанию, и исцелит и короля и расколдует смуглую красавицу, с удивительными глазами, чуточку разного цвета.
Рассказ начинается с Вагнера. Точнее, с пожилых супругов Келлер, которые выходят из оперы.
На улице уже вечер. На реке, лунная рябь, как отмечает рассказчик — восемь веков уже гладит отражения старинных замков и облаков.
С одной стороны, это отсылка к месту и времени, когда происходили события с рыцарем Парсифалем.
С другой — тонкий намёк на стих Блока: ночь, улица, фонарь, аптека..
У Набокова — опера. Тоже, своего рода, аптека, где врачуются людские души.
Число 8 — символично для рассказа. Гг, именно в 8 часов пребывает на вокзал..
Как там у Блока? Умрёшь, начнёшь опять сначала..
8 — зацикленность движения души. Почти как полёт мотылька под фонарём: пьяные и заикающиеся, словно бы перепуганные восьмёрки: иной раз в ссорах влюблённых, тебя вдруг озаряет, словно ты на миг покидаешь тело своё: этот ад будет повторяться снова и снова, одни и те же слова будут слетать с уст, одни и те же слёзы будут литься.. пока вы следуете «человеческому», с его роковыми и запрограммированными тропинками обид, морали, страхов, сомнений, эгоизмов и т.д.
Нужно просто ступить в сторону от идиотизма «человеческого», и стать на миг — сплошной душой и любовью.
Как понятно из намёков о Блоке, в рассказе кто-то умрёт.
Чем сильнее любовь, тем ближе бьётся небо в груди, грудь разрывают исполинские крылья… а значит, близка и смерть: потому что Небесная любовь не может продолжаться в убожестве человеческих, сытненьких и подленьких норм.
Как там у Пушкина? Жил на свете рыцарь бедный..
У Набокова, это эмигрант и литератор. В символе, копьё священное, которым был пронзён бок Христа — это перо поэта, пронзающее Слово.
Оно может даровать жизнь и воскресение погибающей душе и.. гибель.
Поэт — счастлив с любимой своей, дочкой тех самых Келлеров, которые выходят из вечерней оперы. (Келлер, переводится с немецкого, как «хранители» в неком винном погребе, т.е. тёмный перевёртыш отсылки к Чаше Грааля: их дочке: чаще любви и света, как бы держащих её в заключении: так мораль иногда держит любовь в темноте подвала).
Набоков намеренно очерчивает мещанский ад их жизни: уютненько, сытненько.. однообразненько. Кошмарненько, в общем.
Внешность немца Келлера, Набоков рисует как портрет обезьяны, чего то бесчеловечного, т.е. потерявшего лик человечности в царстве сытой пошлости (хотя для многих это «демократический» идеал, когда душа зарастает жирком).
Правда, у невесты нашего поэта, мама — русская. В этом смысле проводится мысль о двойственной природе невесты и её заколдованности, а так же — о спиритуалистическом единстве мамы невесты и сказочного рыцаря Парсифаля, у которого умерла мама: так что название романа — Возвращение, отсылает читателя и к рембрандтовскому Возвращению блудного сына, но вместо сына — любовь и душа истомлённая, а вместо отца — мать природа: дочь её, невеста, вернулась к ней, и одновременно — изувеченная и грешная душа Орфея, вернулась к Матери.
А как расколдовывают принцесс, все рыцари? Побегом с ней на край света. Куда угодно.. лишь бы быть возле милых колен возлюбленной, в которых начало и конец мира. Правда, мой смуглый ангел?
Для новобрачных, уже приготовили всё: и исполинскую перину в их уютной спальне, и апельсиновые цветочки, (наверно, вершина бюргерского счастья), две пары ночных туфель и надпись на коврике: вместе до гроба.
Набоков так по чеховски ёмко очертил этот уютный ад, что влюблённым остаётся только лечь в эту перину, видимо, мягкую, как облака и умереть: духовно: может, тот кто присягает истинам и нормам этого безумного мира, уже — чуточку мёртв, душой? Заколдован?
Поразительно, но единственным живым лучиком и.. почти существом, кажется — коврик: он, словно грустный ворон, почти пророчествует: вместе до гроба..
Невермор..
Разумеется, влюблённые не могли остаться в этом уютном аду, в этом живом склепе для души и любви: после венчания, в разгар праздника в доме, они.. как дети, как душа и тело, взявшиеся за руки, убежали через чёрный ход, в скромную гостиницу неподалёку: с милым рай и в шалаше..
Символично, что в первую брачную ночь, поэт, лишь нежно поцеловал любимую — в душку (это та милая ямочка, чуть ниже шеи. Помнишь, мой смуглый ангел?).
У невесты, зелёные глаза, цвета осколочков стекла, омытых волнами.
Диванчик, на котором спали влюблённые — тоже был зелёного цвета: важнейшая тема «оптики», в рассказе — тема взора сердца и слепоты «человеческого».
Брачная ночь, нежно потонувшая в глазах любимой женщины: брачная ночь.. словно на берегу моря.
А потом была осень и свадебное путешествие: по сути, снова — побег. Побег из ада «пошлости».
Мы как-то упускаем главную мысль в мифе об Орфее и Эвридике: само пребывание Эвридики в аду — уже есть огляд на нечто тёмное и мучительное в их отношениях. Сошествие Орфея в ад за любимой — уже есть огляд памяти, на неё.
Так где был первый огляд? Может из ада нужно бежать, когда ты ещё не вошёл в него? Может любовь — это вечный побег из этого безумного мира, с его глупыми и сытыми истинами, страхами, сомнениями?
Набоков чудесно и так мимолётно, с нежностью прерафаэлитов, описывает счастье влюблённых: он сравнивает невесту с блеклым листком. Она как девочка играет с листком, порхающем в воздухе. Словно.. играет со своей душой, ибо и сама, словно в стихе Лермонтова, вот-вот отлетит от веточки…
Ну как можно читать без слёз о том, что такое райское счастье обрывается вдруг.. трагической нелепостью?
Девушка просто дотронулась до оголённого провода на улице. Видимо был дождь и провода оборвало..
Заметьте, как ненавязчиво и прозрачно, Набоков словно бы намекает, что пока любовь и небо бушевали в душах влюблённых, в небесах бушевала — гроза и.. любовь.
Небесная любовь встретилась с земной. Нужно было заземление…
И вот тут начинается сошествие Орфея — в ад.
У Набокова, это ад воспоминаний, который одновременно есть и — рай: влюблённые знают эту квантовую дихотомию воспоминаний.
Внимательный читатель подметит, как в этом аду, предметность мира запестрит чёрным цветом, словно «ледяная рябь канала», фактически — Стикса, в стихе Блока: чёрная ель, чёрная гостиница, чёрная кора дерева, чёрный камушек, с милым белым пояском, который подняла когда то на пляже, любимая.
Примечательно, что последний раз, чёрный цвет появится в описании чёрного плеча на статуе Орфея, возле гостиницы.
А может.. сама фамилия гг — Чорб, уже является инфернальной растушёвкой чёрного, чорта и гроба? — сама себе пещера и Орфей и Эвридика: в сердце!
Наш Орфей, проходит свой путь Парсифаля.. но словно бы в фотографическом негативе: он путешествует по тем местам, где он был счастлив с любимой, по тем паркам, пляжам, красота явлений которых, словно бы ещё хранит нежный отсвет её милой души и улыбок.
Это религиозное паломничество, знакомое тем, кто Любил на этой безумной земле: вспомните, как наша ладошка-лунатик в бессонную ночь, путешествует по письмам любимого, по его стихам.. или просто мы целиком превращаемся в лунатика, идём на кухню и пьём с его милого бокала, простую воду.. которая нас пьянит счастьем и сладкой болью: почти вино причастия..
Может, если собрать все признаки и отсветы любимой, то изувеченное сердце выйдет из ада и любимая воскреснет? Хотя бы в сердце..
Это своего рода экзистенциальный ад стихотворения Эдгара По — Ворон: встречусь ли я с любимой хоть в раю?
Каркнул ворон: никогда..
У Набокова, вместо таинственного ворона — муза поэта. Его бессонное сердце.
О мой смуглый ангел.. знаешь ли ты, что я по ночам, говорю с твоими нежными письмами, с фотографиями твоих смуглых ножек и с музой, как герой Ворона Эдгара По?
Я даже… по русски — пью, с вороном, ножками и с письмами твоими. Я.. сплю с вороном, с милыми ножками и с письмами твоими. И тогда ворон жалеет меня и отвечает мне что-то нежное, не столь категоричное, как невермор.
Что-то вроде: дурачок ты мой милый..
Непоседа..
И какой же Набоков без мистики? Набоков, больший мистик, чем Гоголь.
Читать Набокова, не учитывая трансцендентальную и мистическую природу его творчества, так же безбожно и греховно, как читать Чехова — лишь как юмориста.
Наш Орфей возвращается в город, откуда он и невеста - бежали. В ту самую гостиницу возвращается «в географических облуплинах узоров».
У Платонова, в его прекрасном рассказе о войне — Девушка Роза, есть этот образ: на стене концлагеря.
Термин меткий и жуткий: это гостиница-ад, почти как у Сартра, в его чудесной пьесе — За закрытыми дверями, где на том свете встретились любовники и не только.
Гостиница-глобус, как та самая капля в чашечке цветка, в стихе Блейка, в которой отразился весь мир.
Отныне, во вселенской боли Орфея — отразится целый мир: целый мир равен его чувству утраты любимой, которая была для него — вселенной: для него уже нет разницы, между гостиницей и миром, чувством утраты любимой и смертью: мир — как адекватное и божье творение — рухнул, оборвался, как тот самый провод.
Мир стал не божеским, а — бесовским, ибо связь этого мира с богом — разорвана навсегда.
И чудесный символ этого — чёрный пудель, (как мы помним по Фаусту — символ Мефистофеля), который на вечерней улице, подняв заднюю лапку, мочится на афишу к опере Парсифаль.
Это — суд над сказочной пошлостью, над этой почти диснеевской и мерзкой сказкой морали… человеческих истин, не важно, с их приторными чудесами и счастьем, которые тотально несовместимы с тотальным, агрессивным безумием мира, распинающем любовь и счастье.
Что бы сделал Орфей, у другого писателя? Покончил с собой? Предался бы муке творчества, для воскресения возлюбленной? Запил?
Но это же Набоков..
Сначала мы видим камерный ад, диалога с памятью, когда гг заселяется в тот же номер в гостинице.
Горит одинокая и голая лампочка..
В неё бьётся одинокий мотылёк. Мышонок шуршит под обоями.
Но так и кажется, что это свет души любимой, пытается пробиться к Орфею, сквозь рябь листвы задремавшей предметности.
В одном из своих поздних романов, Набоков писал, что душа после смерти — становится светом, и, быть может, вот в этой ночной лампе, освещающей письмо от любимой, светит душа Перси Шелли..
А разве свет любви — не сильнее всех ламп в мире? Разве свет любви не пробивается к нам в загробных сумерках ссор и молчаний, так похожих на океана космического безмолвия, или после смерти любимого человека?
Поразительно, что у Набокова, сумерки предметности мира, становятся как бы туринской плащаницей, сквозь которую таинственно проступает лик возлюбленной, словно лик — Христа.
О влюблённые.. помните ли вы это чудо? Смотрите ли вы на тихий дождь под фонарём, или на качнувшуюся веточку клёна у окна, или на строчку в стихе… везде, везде вам чудится нежный силуэт любимого человека, утраченного вами навсегда.
О мой смуглый ангел.. ты как луна, заслонила для меня солнце этого мира. Словно.. ты больше и лучше и прекрасней этого мира: ты можешь дать больше… чем этот мир.
Так что бы сделал другой писатель на месте Набокова?
Что угодно: милое, грустное, безумное..
Набоков идёт по другой тропинке: нашему Орфею невыносимо остаться ночью в комнате, полной чеширских звуков былого счастья.
И потому он выходит в ночь и.. снимает проститутку.
Фактически — ночную бабочку.
Если вы думаете, что снимает он её для услаждения своей страсти или горя — вы ошибаетесь.
Хотя и это бывает. Я не раз видел, как люди, убитые горем разлуки или даже смертью близкого человека — инстинктивно ищут спасения или забвения в угаре витальности страсти или даже голого порока.
Это не плохо и не хорошо. Это чёртов ад жизни.
Но у нашего Орфея, всё иначе.
Как и у нас с тобой, правда, мой смуглый ангел?
Что мне все женщины мира, если тебя, неземной, больше нет рядом? Они не больше, чем серое мельтешение мотыльков под фонарём где-то в Калькутте: со стороны это похоже на снег, который сошёл с ума от тоски по тебе, о мой смуглый ангел.. моя московская Эвридика.
Читать далее
36
687
Аноним21 января 2023 г.
Её больше нет...
Вы теряли близких? Внезапно. Неожиданно, когда ничто не предвещало? Ну, может быть, это были не люди, а любимые питомцы? Горькое, удушающее чувство. Ты протягивает руки, закрываешь глаза и пытаешься воспроизвести в памяти тот момент когда это случилось, мысленно это исправить, строя события в другом порядке. Когда открываешь глаза, то понимаешь, что нет - реальность не поменялась...

В моей жизни был такой эпизод. И именно его я вспоминала, читая этот рассказ. Странный он, Набоков, скажу я вам... Он обладает талантом затягивания. И не важно, о чём он пишет и как, потому что язык у него разный. И в этом маленьком трагическом рассказе его слог богат и прилипуч своим проникновенным реализмом настолько, что текст можно читать даже в шумном помещении, но ощущать себя внутри книги. Он пугает меня, это писатель, и уже не первый раз...

Герой этого рассказа, так же как и я когда-то в мыслях, а он в реальности пытался обмануть эту самую горькую правду своей потери, пытаясь собрать на нитку забытые ощущения присутствия любимой, обходя места их путешествия после её внезапной смерти.

Болезненные скитания раненого в душу человека в полуосознанном восприятии действительности. Представьте, что у вас высокая температура, а вы любуетесь закатом или, истекая кровью, сидите за праздничным столом. Всё равно скоро свалитесь. А может это поможет быстрее смириться и принять случившееся? Жуть...

Страшно притягательный текст и страшная история. В подавленном состоянии читать не рекомендую.

Читать далее
36
272
Аноним17 октября 2019 г.
Что действительно прекрасно в этом маленьком произведении, так это авторский слог: красивый, изящный, я бы даже сказала изысканный. Сам же рассказ мне показался несколько странным. Сейчас объясню почему, хотя это сложно сделать без спойлеров.
В город возвращается Чорб после полугода отсутствия. Цель его приезда весьма трагична. Он должен сообщить родителям своей жены о её смерти. Придя к ним, он не застает их дома, когда же тесть с тещей приходят к нему, то застают его в весьма пикантной ситуации.
Разговор зятя с родителями жены мы не узнаем, это по сути основное событие остаётся за кадром. За то узнаем подробности их свадьбы, о том, как погибла его жена, о его страданиях, которые он лелеял, о его горе, которое он ни с кем не хотел делить. Начинаешь жалеть Чорба и сочувствовать ему. Но последующая сцена в проституткой ломает картину. Возможно я старомодна, но мне кажется, что это оскорбляет память жены и в голове крутится: любил ли он её или свои чувства к ней? И может ли любовь быть настолько эгоистичной, что человек не хочет ни с кем делить ни своё счастье (побег со свадебного банкета), ни своё горе (не сообщил родителям о смерти их дочери)?
Читать далее
23
292

Все рецензии

Цитаты

Аноним10 августа 2023 г.
Тень калитки ломаным решетом хлынула к нему с панели, опутала ему ноги.
14
2,3K
Аноним2 августа 2019 г.
он не заснет один в той
комнате с голой лампочкой и шепотливыми углами
2
77
Аноним2 августа 2019 г.
росистое ощущение железа под ладонью
было самым острым из всех воспоминаний
2
50