Циники

Анатолию Мариенгофу удалось совместить коряво и заковыристо совмещаемые вещи. Он написал книгу о личной трагичной судьбе нескольких людей из российской интеллигенции — эта глубоко личная книга с описанием опять-таки совершенно личных, интимных и по сути закрытых для других людей событий. И вместе с тем эта книга с фотографической и кинематографической точностью запечатлевает и воспроизводит события на переломе эпохи, на стыке двух миров; в книге с небрежностью импрессиониста широкими рыхлыми шматками набросаны разнокалиберные и разномастные мазки признаков и примет революционного времени, которые сливаясь воедино образуют целое стройное полотно социальной катастрофы. И вот это сочетание несочетаемого и соитие горького со страшным и циничного с возвышенным разрывают шаблон восприятия напрочь на две лохматые половинки. И понятно, что название книги "Циники" очень точно передаёт всю суть происходящего в книге и происходившего в реале тех лет и тех слоёв общества, которые не были ни восставшими пролетариями, ни крестьянами, ни белой офицерской гвардией, а были скорее мещанской интеллигенцией, растерявшейся и заблудившейся, пытавшейся приспособить себя к этой новой жизни, и от неумения и неспособности к этому приспосабливанию ставшей простыми песчинками между жерновами противоборствующих сторон. И вот эти жуткие газетно-судебные строчки о съеденных и убитых, об убитых и съеденных как нельзя лучше дополняют вакханалию циничного куплепродажного существования тех творческих интеллигентских и образованных людей, болтающихся в этой новой непонятной полуаморфной и коацерватной пока ещё жизни-протоплазме подобно некоему органическому веществу в проруби... И потому понятный и закономерный финал...

Но ещё это книга о Любви, любви вопреки всему, любви всепоглощающей и всепрощающей, запредельной в своём самопожертвовании и служении... Что приближает к ней романтическую часть читателей.

ПЯТЬ звёзд, господа!

Двадцатый век ознаменовал собой небывалый всплеск творческих экспериментов, новаторских подходов и необычных приемов. Писать о любви, как это делали авторы века предыдущего, стало дурным тоном. Но где найти правильную интонацию, чтобы сказать собственное слово на эту вечную тему? Чтобы не затеряться в рядах современников, таких же, по сути, экспериментаторов с большой дороги.

Мариенгоф своим романом "Циники" предпринял индивидуальную попытку кардинально по-новому осветить тему любви и предательства, измены и равнодушия. Он выбрал цинический тон для описания самых тонких колебаний души. Можно на момент представить, будто книгу писал Печорин - перенесшийся в начало века двадцатого, в смуту гражданской войны и революции. Он анализирует каждое свое чувство, каждое движение души и не устает их высмеивать. Конечно, это маска, но маска, приросшая к лицу. Он и таков, и не таков. Чувства его и страдания такие же, как у романтических героев классической литературы, ситуация - адюльтер любимой женщина - тоже не нова. Да и отношение героя к изменам равнодушной ко всем и вся Ольги - поощрительное и как будто безразличное - не то чтобы особо удивляет. А вот манера героя описывать происходящее могла бы шокировать кисейных барышень ушедшей эпохи. Ибо герой очень стремится сойти за циника, которому море по колено. Это такая стратегия самозащиты - мне не больно, никого не жалко, никого.

Но финал книги трагический и пронзительный, маске не удается удержаться на лице героя, и как бы он ни прикрывался словесами о "тщете всего сущего", боль и горе прорываются сквозь все наносное, сквозь болтовню, ужасы и каннибализм и рассуждения о трусости и погани русского народа. К чему были все эти пустые разговоры, развлечения, к чему весь этот жизненный абсурд, если что-то сломалось непоправимо, невозвратимо? Если из жизни как будто вытек сок, и ты крутишь ее в руках, пустую игрушку, не понимая, что теперь с ней делать и зачем это все.

Мариенгоф написал оригинальный роман, который в чем-то близок "Пене дне" Виана, но намного более жёсток и беспощаден. Однако не поддавайтесь на уловки автора, "Циники" - это сказка, страшная, может быть, но ее сердцевина мягка и нежна, как вата, нужно только уметь добраться до нее, быть (или стать) читателем, чувствительным к нюансам, к магии слова.

По большому счету, многие циники лишь притворяются таковыми. Наш мир не создан для нежных душ, и выбирающие мимикрию делают это из страшного отчаяния, пытаясь избежать пустоты внешнего мира. А то, что внутри - тсс, секрет. У героя "Циников" внутри жила любовь к пустой болтушке, развратничающей от скуки. И хотя предмет этой любви был уродлив, само чувство было прекрасно и сияло, как алмаз.

Как чудесна прелесть узнавания.

Случайно наткнулась на это произведение,не читала аннотацию , просто привлекло название и небольшой объем.  Но,прочитав это однажды, вряд ли сможешь когда-то забыть такую историю любви.
Место действия - Москва, время- суровые 1918- 1921. Она- прекрасна, молода,эгоистична, влюблена в красивую жизнь ,большие деньги и её образ жизни сильно пострадал от революции. Он- просто любит эту женщину, любой,со всеми недостатками,не за что-то, а вопреки всему.
Ольга и её настроение переменчивы, а Владимир не хочет замечать очевидного в её поведении.  Вокруг пары происходят ужасные события,порожденные революцией- убийства, мародерство, голодные смерти, пайковый хлеб из отбросов производства, мёртвые звери,каннибализм...
А Ольга....в голове этой женщины постоянный вихрь,  она  вечно в движении, с морем эмоций ,желаний и  стремлений. Помочь голодающим? Легко,ночь с такой женщиной дорогого стоит. Отложить на старость ? тот же метод. А Владимир..." он три дня и три ночи не спал и не ел,он сидел у окна и в небо глядел ".
Странная любовь, на фоне кровавой резни, шикарные пирушки на фоне голода, автомобиль против умирающий под ямщиком лошади....Вся книга строится на контрастах,  на сравнении того,что сложно поставить даже рядом в тяжёлый момент.
И когда ты уже расслабляешься, и думаешь,что Ольга не удивит,не выкинет ничего нового, как приходит его Величество Финал....Абсолютно неожиданный поворот событий, безумный ,сумасшедший, как вся сущность этой женщины!
Безусловно буду продолжать знакомство с творчеством автора,потому что таких поворотов и горок на последнем дыхании,я давно не встречала.

Удивительное произведение! Повесть, выбивающая воздух из легких. Мариенгоф бьет резко, неожиданно, отточенными и четкими ударами. Вначале он даже вызывает смех, но с каждым новым шагом, чем глубже погружаешься в колодец его воображения и реальности, тем мрачнее становится повесть, тем сильнее читатель начинает задыхаться, пока наконец не обнаруживает, что тугие кольца повествования скрутили его настолько сильно, что вздохнуть уже нет никакой возможности. Но вот она закончилась, и, наконец, можно отложить книгу и снова научиться дышать. Тяжело. Мерзко. Восхитительно! Еще ни одно произведение не вызывало во мне столько смешанных чувств и, при этом, такого восторга!

Многие читатели высказываются в том ключе, что главные герои - Ольга и Владимир - удивительно мерзкие личности или хотя бы, что "за стол я с ними не сяду", "не хотел(а) бы я жить с Владимиром/Ольгой". На удивление, я вообще не воспринимала их как реальных людей. Для меня они оказались предельно концентрированными выразителями своего времени, своего века. Мне сложно представить таких людей в реальной жизни. Для меня они - просто отражение действительности, поэтому я не могу ни осуждать их, ни хвалить, не могу представить, каково общаться с ними другим людям.

С творчеством имажинистов я столкнулась впервые именно в этой повести, именно у Мариенгофа. Была поражена необычным языком, мозгодробительной лексикой. Хотелось буквально каждую фразу выписать себе на листочек и цитировать всем знакомым (просто потому, что пересказать своими словами это невозможно!), но вот советовать "Циников" я решусь с большой оглядкой: очень тяжелое произведение, далеко не всем его можно предложить.

Вот ведь какая ирония: не самый объёмный роман оставил у меня больше вопросов, чем эпохальные многотомные сочинения. И, признаться честно, мне кажется, я так до конца и не уловила тонкий смысл, словно парящий между строк написанного. Анатолий Мариенгоф знаком мне понаслышке, но вот так близко мы встретились с ним только сейчас. Для меня это первая встреча, мой личный дебют автора, мое первое знакомство. И, видимо, это то, что оставит след в моей душе своей загадочностью и скрытностью, и станет тем произведением, что не захотело мне покориться с первого раза.

Роман «Циники» словно построен в виде дневниковых записей, набросан рваными штрихами, переливается всеми острыми гранями, он одновременно и зачаровывает, и отталкивает. Он словно далёкая звезда, готов дарить свой свет, но при этом остаётся столь же неизведанным и непонятным, как и в начале вечности.

Циники — это не просто название, это, кажется, сама суть этого произведения. Герои романа — и Владимир, и Ольга — холодны и отстранены в своей манере, не сильны в проявлении своих эмоций и чувств, они смотрят вокруг устало и иронично, в их словах сквозит сарказм, а в них самих прослеживается некое бездушие. Они циничны всегда. Циничны во всём.

Автор столь искусно переплетает судьбы людские с судьбой страны, словно старая кинопленка крутит свой драматичный фильм, приоткрывая нам немного завесу над происходящими событиями. Меняется время, меняется страна, революция, но вот героям так трудно сдвинуться с привычного пьедестала.

Они меланхоличны в своих поступках, даже вступление в брак Ольга воспринимает скорее как обыденность, чем одно из важных событий в жизни большинства людей. И так же легко и просто относится к понятию супружеской верности и, не задумываясь о морально-нравственной стороне этого вопроса, открыто, не скрываясь, рушит её изменами. Владимир с безропотным смирением, которое просто обезоруживает и вызывает стойкое непонимание, закрывает глаза на ситуацию и просто мирится с ней. И в этом тоже есть определённая доля цинизма.

Финал романа трагичен, и концентрация цинизма в нём просто зашкаливает. Отношения героев, кажется, несутся в бездну с самого начала, каждым движением и словом подталкивая действие к самому краю, чтобы в финале покачнуться в последнем па и упасть в пропасть. И даже в этом финальном фуэте будет сквозить сплошной цинизм, писатель не найдёт в своём сердце ни капли сострадания к судьбе своей героини.

Великолепный роман!

Я никак не могла определиться в своём к нему отношении. Мне казалось, я многое не поняла и не осознала. Мне и сейчас так кажется, но после того как я облекла свои мысли в буквы, в моей голове словно начал рассеиваться туман — судьба героев становится мне более близкой, а задумка автора более понятной. Ещё не всё открылось мне в этой вечности, но определённо она перестала быть такой далёкой и мрачной. Буду думать дальше...

Наивность — самый страшный грех для циника. А любовь — худшее наказание, причём такое, которого циник сам будет отчаянно желать. Испытывать на прочность, признавать или отрицать, пытаться удушить, уменьшить или хотя бы сбежать, — а потом возвращаться и любить ещё отчаяннее. Это любовь поэта Серебряного века: она похожа на стихи в прозе, из года в год ей нет покоя, и обёрнута она в отвратительно прекрасные слова.
Но можно ли назвать такую любовь циничной? Дочитав роман, я даже отыскала определение «цинизма», потому что главные герои не вполне походили на то, что я себе представляла из-за названия. Впрочем, всё было верно — кроме моего утрированного представления о том, как ведут себя циники.
Циники не гордятся и не хвалятся тем, что они циники, ведь им плевать, что об этом думают окружающие. Они бросают вызов не себе, а другим, поэтому циничность — это стиль жизни, а не показная черта характера. Это извращённое удовольствие говорить постыдную правду, когда все лицемерят. Это равнодушие к мнению и настроению толпы, к её страданиям или восторгу. Это избирательная сострадательность (чаще всего к себе) или её полное отсутствие. Это осознанное и постоянное принижение значимости всего на свете, ведь нет ничего достаточно важного, из-за чего бы стоило переживать.
В конце концов, главная героиня — Ольга — дошла до того, что не смогла найти ничего достаточно важного, чтобы ради этого жить. У главного героя — Владимира — была хотя бы любовь к Ольге, но у той — не было ничего.
Впрочем, насчёт Владимира есть определённые сомнения. Сегодня человек в такой же ситуации не стал бы называть свои чувства любовью. Оно и понятно, почти сто лет прошло с тех пор: человечество пережило Вторую мировую войну и распробовало вкус атомных бомб, дождалось сексуальной и компьютерной революций, слетало в космос и, не найдя там ничего интересного, вернулось уничтожать планету дальше. С другой стороны, немного грустно, что, хотя цинизм по сути остался прежним, такой как у Владимира и Ольги циничной и бессмертной любви сегодня не найти. Во всяком случае, о ней больше не пишут романы.

Новые порядки приходят на смену старым чаще всего через отрицание или бунт. Но только в Серебряном веке это приняло форму декаданса. И цинизм той эпохи в какой-то мере кажется мне агонией декаданса, который больше никогда не вернётся. Герои эгоистичны, аморальны, в высшей степени эстетичны, но у них нет ни желания, ни сил бороться со старыми порядками. Поэтому они живут, ничего не предпринимая, и разговаривают, ни к чему не приходя. Однажды зашедший к паре героев в гости старинный друг заметил:
«— Ты остpишь… супpуга твоя остpит… вещи как будто оба смешные говоpите… всё своими словами называете… нутpо наpужу… и пpочая всякая pазмеpзятина наpужу… того гляди, голые задницы покажете — а холодина! И гpусть, милый. Такая гpусть! Вам, может, сие и непpиметно, а вот человека, бишь, со свежинки по носу бьёт.»

Главные герои именно таковы. Вообще сюжет романа очень характерен для своего времени: он её любил, они поженились, она изменила ему с его братом, а потом им обоим — за деньги — с ушлым дельцом, правда, деньги отправила в качестве помощи голодающим детям, но потом-то, ничуть не стесняясь, они с мужем оба жили на деньги этого мошенника хорошего человека. При этом времена были сложные, поэтому роман является и летописью революции с необычной стороны — стороны творческой интеллигенции, которой эта революция не нравилась, но и не оставляла выбора.
Много ли в романе автобиографичного, мне сложно судить: с жизнью Мариенгофа я знакома самым поверхностным образом. Во всяком случае, эпоха в романе отражена верно, а уж пресловутая «русская трусость» главного героя и вовсе могла быть списана с автора: всю творческую жизнь Мариенгоф подвергался критике и травле, и когда его особенно припекало — отступал и сдавался. Похоже на Владимира из романа.
Так или иначе, роман этот, будучи среди прочего полон образами отрубленных рук, мёртвых лошадей и каннибальствующих крестьян, а также робкой бессмертной любовью к женщине и пассивным неприятием происходящего в стране, — так или иначе, роман этот мне понравился. Возможно, именно из-за ярких, пусть и мертвящих душу, образов, из одних которых можно было бы составить отдельную поэму. Возможно, из-за циничного юмора, который привлёк меня к книге с первых страниц. Возможно, просто потому что Бродский был прав, и это один из лучших русских романов XX века. Впрочем, что именно думал Бродский, мне точно не известно, с собой бы разобраться. Могла ли я хоть раз в жизни сказать, что моя любовь бессмертна?.. Или я слишком цинична для этого?..

Изящная, изящная словесность.
Слова будто танцуют красивый танец, и метафоры, как фейерверки. Люблю такое.
И кинематографичная форма романа раскрывает аспекты жизни страны и жизни героев.
История любви двух маленьких людей, чьей судьбой было родиться в великую эпоху.
Можно было принять революцию и её изменения, можно не принять и сбежать, а герои остановились где-то посередине и подхваченные её волной летят по течению жизни навстречу смерти в лодчонке с вёслами из иронии, сарказма и цинизма. С лицами татуированными грязью. Под сбывшееся китайское проклятие о жизни в эпоху перемен, к тому же без французской краски для губ.
Осуждают героиню высоконравственные читатели, те самые, которые привыкли разбивать любимые чашки, если из них попьёт гость.

пусть даже она мало что может изменить в этом мире.

Хочу покаяться: я тайно посетил Москву.
Звучит так, словно я какой-то опасный преступник и в розыске или меня изо всех сил не пускали в Москву. Нет..
Просто в Москве живёт мой смуглый ангел, с которым я расстался.
Чтобы она меня не узнала, я надел причудливые брюки, в красную клеточку, синий пиджак, белый шарфик, с мечтательным узелком чуть ниже шеи, и жёлтую шляпу, цвета ромашки. И чёрные очки.
Подруга сказала, что так будет легче затеряться в Москве.
Всё так и вышло: я чуточку потерялся в Москве. Буквально.
Но потом, всё же, нашёл дом моего смуглого ангела: я стал следить за любимой. Нежно следить, как следят, быть может, ангелы-хранители, за нами.

Мне сладостно было пройти по её милым следам в парке, которые она оставила на снегу.
Склонившись над ними, с изяществом аксаковского чудовища, я поместил в них, словно в венецианскую вазу — розу.
И ещё розу.. и флоксы, лилию.. орхидеи.
Шаги любимой, превратились в шаги богини весны: они словно бы шли за ней и признавались — в любви.
Мне еле-еле удалось убедить наряд полиции, что я — не сумасшедший и не наркоман, а просто влюблённый.
Но.. меня выдавала моя «московская одежда».

Я осмелился зайти в кафе, вслед за любимой, куда она вошла с подругой.
Сел в укромном местечке за ними, за папоротником, и стал с наслаждением слушать голос любимой, прикрыв глаза, как при поцелуе, но со стороны наверно это смотрелось забавно: словно я целовался с чашечкой кофе.
Быть может так выглядит свидание шизофреников?
Он просто заказывает кофе, или тарт татен, и трепетно ждёт, волнуясь, как и положено на свидании. Тарт татен запаздывает.. как и все женщины. Милый..
Есть в этом что-то спиритуалистическое..  словно ты сошёл с ума от разлуки с любимой и вот так просто, словно ангел, официант приводит к тебе твою сладость, твою любимую.. не помнящую ссоры и обиды, как в раю.

Любимая рассказывала подруге о прекрасном романе, который она только что прочитала: Циники, Мариенгофа.
Она сказала, мечтательно отпив глоточек кофе: это роман.. о любви.
Я тоже отпил кофе, закрыв глаза..
Она с такой нежной грустью рассказывала о романе, что я чуточку ревновал.
Кофе, потеряв стыд, словно забыв, что он — всего лишь кофе, целовал меня в засос
Мне было чуточку стыдно… в том числе и потому, что кофе — мужского рода.
Но такова Москва!

Голосок любимой, словно чуточку пьяный лунатик, сам того не ведая, грациозно виляя бёдрами (очаровательно закруглённые и пышные «о» и «в», в речи моей возлюбленной), между столиками.. пришёл ко мне.
Наклонился и поцеловал меня в лоб: ах, я даже сразу не понял, что это голос любимой.. я думал, что официантка, нежно сошла с ума..
Так первая снежинка, целует носик вечернего, по детски замечтавшегося окна: отражённый в нём огонёк далёкого окна, похожего на грустную звёздочку.

От наслаждения, у меня выступили слёзы на глазах и я издал лёгкий стон воспоминания.
Голос официантки склонился надо мной:

• Да, кофе у нас сегодня удивительно вкусный. Вы знаток кофе. Вы.. из Питера? Вы так изящно одеты (улыбка официантки, случайно поцеловала меня в лоб, и, от нежности и робости, словно нимфа, спасающаяся от фавна, стала моей нежной мыслью о ней и улыбкой моей).

  Через миг, шёпотом:

  - Простите.. мы тут с девочками поспорили: вы.. гей?

  Снова ко мне подлетел милый голосок смуглого ангела, всё так же, по-шагаловски-восхитительно, виляя бёдрами, но уже в воздухе, прямо над столиками (интересно, что она там пьёт с подругой?).

На моих плечах, руках, груди.. словно первые подснежники, стали проступать мурашки.
Всё моё тело, от избытка нежности (не то к Мариенгофу, не то к смуглому ангелу), превращалось как бы в язычок ангела, покрытого мириадами сосочков.
И этот язычок ангела, нежно ворочался в тёплой и розовой пустоте, словно бы моё тело хотело сказать: я люблю тебя, мой смуглый ангел!
Мне хотелось всеми моими мурашками на теле, словно язычком влюблённого ангела, прижаться к плечу любимой..
На миг мне показалось, что моё тело, производит сладостный голос любимой.
Я стал сначала губами, а потом и плечами, руками, ресницами, коленями, ставшими блаженно-ватными, шептать.. нежность.

Голос официанта надо мной:

- Молодой человек. Простите.. вы точно кофе пьёте? Вы.. ничего своего в кафе не приносили?

В эту ночь, в гостинице, в постели, я с наслаждением читал купленный томик Мариенгофа: странички в моих руках, были словно нежным слепками шагов моего смуглого ангела..
О чём этот роман, спросите вы меня? Как и ангел, я отвечу: о любви..
Но не только.
Удивительная вещь. Я думал, что Мариенгоф — просто милый друг Есенина.
И вдруг.. ты открываешь в космических глубинах прошлого — дивную звёздочку, во многом, равную по таланту — Есенину.
Дивное чувство. Ощущаешь себя.. астрономом. С бутылочкой вина, голым, в пустой гостинице.. без телескопа.
Рыдающим над фотографией смуглого ангела.
Такие астрономы есть только.. в сумасшедшем доме, или, прости господи, в каком-нибудь Урюпинске.
Словно одной силой тоски по любимой, голый и чуточку пьяный, в постели, я открыл в небе — звезду!

Сюжет романа прост, как сон на заре: он — любит её, она — любит его и.. другого, и, одновременно — никого не любит, потому что душа изранена пустотой и временем, и замерла, как лунатик за миг до пробуждения — у карниза жизни.
Чем-то похоже на Мечтателей Бертолуччи, но в декорациях Серебряного века и ласкового ада послереволюционного лихолетья.
И всё было бы почти банально.. если бы не нюансы, напоминающие таинственную тёмную материю, из которой состоит вселенная на 85% — это вещество мерцает и между звёздами и между влюблёнными в ссоре и в ласках на жаркой постели..

Кадр из фильма Бертолуччи - Мечтатели.

Не нужно быть литературоведом, чтобы заметить, что в образе брат гг — Сергея, Мариенгоф отчасти вывел Есенина, с которым.. изменяла жена гг.
Кто читал «Чёрного человека» Есенина, тот с грустью улыбнётся строчкам романа:

У Сергея, весёлые синие глаза и по ребячьи оттопыренные уши. Того и гляди, он по птичьи взмахнёт ими, и голова с синими глазами, полетит.

А вот как это было в поэме Есенина:

Мариенгоф, на самом деле, написал своего «Чёрного человека».
Чёрный ангел революции — сел на кровать влюблённых. России.

Роман написан в стиле имажинизма, для которого главное было — образ.
Раскрытие красоты и ужаса мира — через образ.
Я даже думаю, имажинизм, со всей своей ограниченностью, трюкачеством, ведущему к солипсизму восприятия, был задуман лишь для одного: для романа Мариенгофа.
Это не плохо, и по своему даже мило, если данный роман, большинство будет читать как туристы чтения, улыбаясь и дивясь его причудливой образности, как дети — в цирке.
И всё же, в чтении, как и в любви, дружбе. вдохновении — лучше быть лунатиком, правда?
Именно тогда открывается вся полыхающая красота и боль — текста, и самые страницы романа, похожи на бинты, на израненном теле ангела.

Можно мило улыбнуться прелестному образу на рынке: Владимир и Ольга, выбирают что-то.
Ужасный мороз. Он словно тоже что-то выбирает, и.. пробует голову Володи, словно арбуз, сжимая её — с хрустом, проверяя спелость.
Чудесно и мило, правда? Турист чтения, просто улыбнётся из автобуса, фотоаппарат тоже чеширски улыбнётся ласковой фотовспышкой, и автобус поедет дальше.
На самом деле, на протяжении всего романа выстраивается некий мрачноватый парад планет одного и того же образа: потери головы.
И от любви.. и от жизни: это и голова Иоанна Крестителя, и сломанные головки спичек, и цветы в букете, похожих на голубков без головы..
Разумеется, мы видим здесь тайный апокалипсис жизни, любви и связь времён: голубь без головы — это фактически усекновение головы Духа святого, т.е. распятие Христа, ещё до креста.
Распятие Любви и самых основ жизни, вне любви.
Андрее-платоновский образ, на самом деле.

Или вот, совершенно очаровательный образ:

Ну мило же, правда? Мы улыбаемся этому образу, быть может, прячем фотографию-цитату в кармашек.. и не подозреваем, как это часто бывает в жизни, что улыбались — аду.
Это полотенце появится в самом конце романа — в крови.
И уже ничем не отмоешь боль утраты любимого человека, чья душа и твоя тоска бесприютная, отныне и навек — затеряны в звёздах.
Это словно.. пилатово полотенце.
Все мы знаем ужасный и сильный образ из Евангелия - «умыть руки». Мариенгоф словно бы показал его обратно-лунную сторону: полотенце Пилата.

Наш герой  — Владимир, это грустная литературная реинкарнация пушкинского маленького человека из Медного всадника: вместо наводнения  — тёмный прилив вод ужаса революции.
О, лунатики чтения, вы же.. догадались об этом, ещё до того, как ближе к концу романа, Володя, с разбитым сердцем, грустил, сидя возле памятника Пушкина?
Помимо образа Евгения, из Медного всадника, Володя воплощает в себе и трагический образ — Ленского (потому героиню и зовут — Ольга).
И дуэль, в безумном 20-м веке, весьма отличается от благородных дуэлей пушкинских времён.
Это дуэль — с собой, и с онегинской пустотой эпохи.
Всё равно что стреляться из пистолета..  с целой дивизией, с пушками, нацеленными на тебя.
Но так ведь бывает часто.. в любви, Правда? Когда ты один — против идиотского и кровожадного Рока, разлучающего тебя с любимой.

По своему, это даже мило — от мук любви, желать покончить с собой, или..  что уже не так мило: выстрелить в себя так, незаметненько, либерально, что останешься жив, но убьёшь в себе — красоту души.
За такое, жизнь — мстит.
Её раненое и мёртвое вещество, словно призрак, сквозит сквозь рушащиеся и чеширски улыбающиеся декорации жизни.
Бунин, Газданов, ошибались, называя брезгливо Мариенгофа — сверх-негодяем и любителем уборных.
Просто в образах низменного мира — хтонического: моча, кал, кровь, трупы (образы, надо сказать, без подробностей и смакования — вполне благородные образы ада), или даже, как образ гибели души — разочарованность Владимира в России и в жизни, боге, невозможность уже увидеть в Пушкине — прекрасное и вечное, проступает Ангел смерти, и как полагается ангелу — он является в шелесте сияния красоты.

На самом деле, дивные образы Мариенгофа, милым циркачеством коих, испещрён роман, являются лишь трагическим порывом души гибнущей — заштопать рушащееся и воняющее тёмное вещество мира и души — красотой и цветами обречённого вдохновения.

ГГ. говорит, с изяществом русского Гамлета, словно бы сжимая в муке любви, свой череп:

К вечности, можно подойти и с чёрного входа: со стороны — ада.
Так, приближаясь к чёрной дыре, на сверкающем горизонте событий, жизнь и душа, самое время, — распадаются, причудливо искривляются и даже вытягиваются, как тени самих себя, смешиваются.
По сути, Мариенгоф на 10 лет опередил роман Сартра — Тошнота.
Душа героя Циников, словно бы застряла в лимбе времени: душа оступается в прошлое, находя в былых веках — красоту и уют, как озябшая душа верующего — в храме.
Настоящее для нашего героя — утраченное небо. Пушкин, Достоевский, Гоголь, да и, в общем — любимая, для него, словно гаснущие звёздочки в глубине космоса.
ГГ, любит, и сильно любит. Но его любовь — больна (простите за тавтологию: всякая любовь, чуточку больна) но она словно бы соскользнула в центростремительную силу, в глубь души, сквозь душу — в прошлое, теряя и себя и любимую и ощущение реальности.

Фактически, мы наблюдаем редчайшую форму шизофрении времени, вызванную триггером ада революции и гибели настоящего.
Читатель видит не привычное ему препарирование души, как у Чехова, а — препарирование времени, кровотечение времени, словно время — живое существо, или.. память умершего бога: бог умер, а память его ещё жива и человек в ней — жив. Почти.
В этом плане, конечно, роман — предельно новаторский, и в этом его тайное очарование.
Разумеется, — для лунатиков чтения. Туристы чтения — едут на автобусе с весёлыми фотовспышками.
Читая рецензии на Циников, поражаешься, насколько упала культура чтения.
Или она всегда была неким подлинным аристократизмом души, и к искусству, как к храму, относилось не так уж и много людей, всегда?
По пальцам лапки тапира, можно пересчитать хорошие рецензии на Циников. Из 200, к слову, рецензий.

В романе — смешиваются времена, пространства, как в конце времён.
Снова распинается Христос — любовь.
Мир летит к чертям. Почему? Люди — циники? Или жизнь — цинична, самые основы истины мира, морали, человечности — циничны и.. безбожны?
А значит жить истинами этого мира и человечностью — высший цинизм. Значит присягнуть на верность — чудовищности, от века, распинающей и бога и любовь.
Что самое трагичное во всём это, герои романа, понимают это, что быть просто человеком в этом мире, жить моралью или без морали — равно, цинично и преступно, что нужно стать — сплошной любовью, сплошной душой..
Но герои словно бы слишком поздно это понимают: слишком они доверились — чудовищу.

Да, читать этот дивный и экзистенциальный роман, как простой турист чтения — эстетическое преступление.
В нём образы и события, мерцают, словно раненые ангелы-мотыльки, у гаснущего в конце времён, фонаря Земли: красота звёзд, соседствует с главой из одной строки: Белые взяли Саратов..
Красота спящей женщины, соседствует с Босховским адом «рыночка», или крестьянки, съевшей от голода — ребёночка.
Всё повторяется в этом безумном мире, словно бы загнанном у тупик, и потому не развивающимся: так мышонок, загнанный в угол, делает одни и те же неполные круги.

Образы Христа, Адама и Евы — вновь повторяются на спиральном витке, но.. умалённые, поруганные.
Древо жизни — стало простым грушевым столиком, на котором лежат конфеты с пьяной вишней, и.. с яблочной пастилой, которую так любит Владимир.
А древний Змий? Мариенгоф словно бы пишет апокриф, мистерию, в духе Байрона: Ева.. не искушается Змием, но — продаётся ему.
Змий — это одна продажная душонка. Вы таких знаете и по политикам и не только: они любят менять мнения, совесть, как кожу: чтобы остаться на плаву и жить сыто: они переобуваются на лету, с изяществом, не снившемся индийским йогам.

По сути, мы видим в романе — ад, похлеще чем у Босха: тут все, чуточку — змеи, и все меняют кожу отношений, любви, верности, сердца.
Человек в романе, лишь один — это любовь, словно маленький ребёнок, она дрожит, затерянная среди прелестных и не очень — чудовищ.
По своему милый образ в романе: Ольга так доверяет Владимиру, что.. доверяет ему смазать вазелином — кончик клизмы: у неё — запор (запор словно не у неё одной, а у эпохи).

Джейн Остин, может и упала бы в обморок, от такого доверия.
Но давайте честно: это всё та же любовь, устранение греховной стены, между душой и телом, между Я и Ты.
Клистирная кишка… боже, вот во что выродился гордый и мудрый Змий Ветхого завета!?
На этом месте, мне стоило бы развить эту любопытную мысль, но, боюсь, она будет предельно экзистенциальна: 21 +, и меня могут забросать яблоками.
Но в литературном кружке Байрона, эту мои рассуждения оценили бы и даже угостили бы яблочным пирогом.
А кем стал Онегин? Скучающим и апокалиптическим франтом, посетившим Россию — революцию.

Некоторые читатели, быть может, захотят осудить Ольгу, за её ветреность, внутреннюю пустоту..
Я, с детства — адвокат женщин. Хочется её защитить.
Внимательный читатель заметит, что Ольга, к концу романа, тихо превращается… в озябшую душу главного героя  — Владимира, в раненого ангела, у которого оборвали крылья.
Ольга превращается.. в экзистенциальную Татьяну, которую выдали замуж за.. медведя, из сна пушкинской героини, т.е. — за ужас наступающего косматого и апокалиптического 20-го века.
По своему, очень даже уютного.. если быть циником и предать слишком многое в себе.

Забавный эпизод в романе, когда замёрзший Володя, надевает панталоны Ольги, под брюки..
На самом деле, мы видим здесь прелестный, метафизический до предела, образ, во многом —мотыльковый: сращивание в аду — души мужчины и женщины.
Может так выглядит быт в аду? Твоя любимая кушает конфеты, словно запретный шоколадный плод, лёжа на диване, и просит тебя.. рассказать в подробностях, о прелестях твоей любовницы.
Просит без ревности.. Потому что скучно и интересно (Ольга — эдакий грустный и маленький анти-фауст, революция — циничный и улыбчивый Мефистофель).

Спрашивается: почему Ольге, стало мало Володи?
А почему женщине становится мало.. себя, мира? Неба… иногда.
А почему Володя, переживая муку любви и измены, безумно любя Ольгу.. находит утешение у случайной женщины?
В пространстве романа, разумеется, это почти прустовский оступ души — в прошлое. Это даже не месть и не сладострастие. Ибо изменил он почти случайно — фактически, с крестьянкой, с «былой Русью», с распятой Русью.

Может потому Ольге стало мало Володи, что.. в этой безумной и глупой жизни, мало  — просто сильно и красиво любить?
А нужно всё своё существо обратить - в любовь?
Володя — первый, изменил себе: стране, Пушкину, настоящему.
А женщине, как и любви, нужно прочное основание в мире, даже если отношения обречены, но в душе любимого, женщина чувствует вечную опору себе и свет о себе, то она… как сказал бы Достоевский о Христе и истине: если бы мне доказали, что Христос, вне истины, я бы предпочёл остаться с Христом, чем с такой истиной.
Впрочем, это уже квантовая механика любви..
Но к ней, рано или поздно, приходит каждый.

Страшный образ пришёл на сердце (если бы ставил Циников в театре, то использовал бы этот образ).
Вот, свершается второе Пришествие.
Все трепетно ждут появление Христа, в громе и молнии.
Ждут праведного суда над грешниками и теми.. на кого мы… ненавидим. Мы ждём суда над лживыми законами мира.
Но происходит нечто безумное: в толпе появляется Христос. В потёртой и грязной одежде.
Он кроток и немощен, хромает даже. У него на лице — большая ссадина, не очень эстетичная.
К его ноге, робко ласкается рыжая, как осень, дворняжка.
Люди расступаются перед ним. Недоумевают. Гробовая тишина.
И тут..  в Христа летит камень. Книга.. ещё что то. Его начинают унижать, выкрикивать оскорбления. И.. наконец, толпа начинает его бить. рвать.

Сразу становится ясно: рая — больше нет. Спасения — нет, и вечной и сытой жизни в раю — не будет, как и суда над нечестивцами и мерзавцами.
Много ли останется.. с Таким Христом?
А люди? Добрые и благочестивые люди.. так жаждущие тарантиновского «хеппи энда» в конце времён?
Цинично? Нет. Это жизнь. Я бы остался с Таким Христом, и рыжей собачкой, перепуганной и дрожащей у его ног.
Хоть и не верю в него, но именно с Таким Христом, я бы остался. Как и с любовью к моему смуглому ангелу. До конца.
Это одна из пронзительнейших и тайных ноток в романе: в мире полыхают исполинские, как ангелы в конце времён, события, крылья событий, заслоняют солнце и века..
Но, боже мой.. всё это, весь этот глупый мир, не стоит и слезинки любимой женщины.
Всё в мире, такая чепуха, по сравнению с любовью..

Узнала об этой книге от книжного блогера. О самой книге было сказано очень мало, всего пара предложений, запомнилось, что действие происходит во времена НЭПа, а это мне всегда интересно. Еще привлекла необычная фамилия автора, совершенно неизвестный мне русский писатель Мариенгоф – это очень любопытно. Уже читая роман, подумала, что автор из русской эмиграции, очень уж это его произведение далеко от соцреализма, но нет, он всю жизнь прожил в СССР, издавал сборники стихов, писал пьесы и киносценарии, хотя периодически и подвергался опале, роман «Циники» впервые был издан в 1928 году берлинским издательством, а в СССР первая публикация состоялась только в 1988 году.

Мариенгоф получил хорошее образование и очень рано увлекся литературной деятельностью. Владимир, главный герой романа, в какой-то мере наделен чертами своего создателя. Главное его сокровище – это его библиотека, он часами может стирать пыль с книг, не желая доверять эту процедуру домработнице Марфуше. Он преподает в ВУЗе и периодически занимается литературным творчеством, роман написан от лица Владимира в виде отдельных эпизодов небольшого периода его жизни, с 1918 по 1924гг.

В романе одновременно присутствуют две реальности. Первая – это то, что происходит в молодом советском государстве. Эта реальность представлена краткими выдержками из газет и других источников, разбросанными по всему тексту, буквально пара предложений о том или ином событии, но они настолько емкие и конкретные, что создают очень важный исторический контекст. Особенно поражают сообщения от 1922 года, когда в стране свирепствовал голод, просто волосы шевелятся от ужаса, когда читаешь, на что шли обезумевшие от голода люди.

И на этом фоне идет другая жизнь, жизнь людей, которые сумели приспособится к действительности и даже извлечь из этого определенную пользу. Они тоже терпят некоторые лишения, но это не сильно влияет на качество их жизни. Во время массовой голодной смерти они ходят по дорогим ресторанам – зернистая икра, рябчики, свежая лососина. На деньги, которые они швыряют на свои удовольствия, можно прокормить не одну деревню. Но и «богатые тоже плачут», в жизни должен быть какой-то смысл, что-то такое, ради чего человек хочет жить, и никакой блеск и роскошь этого не заменят.

Я уже давно поняла, что существуют авторы, которые мне нравятся не сюжетом, а тем, как они пишут. Мне нравятся их мысли, их чувства, построения фраз и предложений. Создается впечатление, что они выплескивают наружу то, что им очень хочется рассказать, чем хочется поделиться, они не заигрывают с читателем, не пытаются им манипулировать, они просто преподносят ему свою историю. Первое впечатление от Анатолия Мариенгофа именно такое, очень хочу теперь прочитать его автобиографию, он же еще и человек был интересный и знаком был с не менее интересными людьми.