Последний кайдан

«Имя — судьба, судьба — это имя».

Виноват тот, кто виноват, а не тот, кто рядом.

Опасность не там, где я. А там, от чего вы отвернулись.

Он что-то бормотал, косился на меня и начинал вышагивать снова. Взрослые всегда вышагивают. Они не могут убежать от проблем, не могут скрыться от правды. Пробуют, но у них получается только шаг.

Каждый день я приходил в спортзал и любовался карими крапинками окислившейся крови. Каждая из них – моя слабость. Каждая – моя боль. Унижение, слёзы, обида. Теперь их нет во мне. Не осталось ни единой слезинки. Все они там, засохли коричневыми пятнышками на стене спортзала, оставив во мне белоснежно-чистую жажду мести, такую же белую, как полы в боевом зале Гэ Тоси.

Он боялся, что я стану изгоем. Но я и так была изгоем: в мире людей – не совсем своей, в мире духов – не совсем чужой.

Но бант продержался недолго, превратившись в узел. Касуми прикоснулась к моему запястью, с которого я только что снял шнурок. Её пальцы дотронулись до красной резинки. Вот и ответ на вопрос Касуми. Моё сердце не станет для неё подарком с бантиком, оно станет для неё удавкой и узлом, который задушит любовь юной девушки.

Когда Ода впервые прослушал сообщение, он решил, что его доносчика сейчас убьют. Разве может детективу повезти настолько, что осведомитель успеет сказать имя убийцы и жертвы, описать орудие преступления и скинуть координаты захоронения трупа, тем более, когда в самый эпичный момент повествования доносчик удаляется, чтобы открыть кому-то дверь.

С тех пор прошло пятьсот лет, и посреди золотого поля выросло девяносто девять сакур. Деревья никогда не цветут. Их ветки не знают ни листа, ни соцветия. Тянутся ветвями к небу и ждут, когда наступит истинное Лето Красоты.

— Вы сейчас сказали слово «преступник» тем же голосом, как на экзамене сказали слово «человек».