Под стеклянным колпаком

"Do you know what a poem is, Esther?"
"No, what?" I would say.
"A piece of dust."
Then just as he was smiling and starting to look proud, I would say, "So are the cadavers you cut up. So are the people you think you're curing. They're dust as dust as dust. I reckon a good poem lasts a whole lot longer than a hundred of those people put together."

«Туберкулез похож на жизнь с бомбой в легком, – писал мне в колледж Бадди. – Ты лежишь очень тихо, надеясь, что она не взорвется».

Меня всегда начинало трясти при виде ее серо-голубых навыкате глаз, светящихся, как начищенное надгробие

Сама не знала отчего, но была уверена, что если кто-то со мной заговорит или слишком пристально на меня посмотрит, из глаз у меня брызнут слезы, из горла вырнутея рыдания, и я прореву целую неделю. Я чувствовала, что на меня накатывают слезы, что они вот-вот вырвутся наружу, как выливается вода из доверху налитого стакана.

Его настойчивость на грани настырности оказалась просто поразительной.

— Не позволяй этому жуткому городу сто мать себя.

Меня тошнило от физики всё время, что я ее учила. Я не могла вынести того, что все сжималось в буквы и цифры.

Это было на следующий день после Рождества, и над нами нависало серое небо, готовое разразиться снегопадом. Я чувствовала себя объевшейся, мрачной и разочарованной. Так со мной всегда случается после Рождества, словно сосновые ветки, свечи, обернутые серебристыми и золотистыми лентами подарки, горящие в камине березовые поленья, рождественская индейка и хоралы под фортепьяно так и не сдержали данных мне обещаний.

Весь мой страх и мрак отступились от меня. Я чувствовала себя на удивление спокойно. Стеклянный колпак, без единой трещины и царапины, висел в нескольких футах над моей головой. Я вдыхала циркулирующий под его куполом воздух.