Brideshead Revisited

Авторскую мысль я не поняла: что он хотел сказать и зачем. Вряд ли эту книгу можно отнести к просто семейной саге, вряд ли речь шла просто о потерянном поколении или ещё чем-то таком общем. Но несмотря на мое такое непонимание, о чем это всё, периодически читалось очень живо и с интересом.
Очень понравилась глава о том, как женились Джулия и Рекс. Рекс немного карикатурный персонаж, но мне интересней всего было читать, когда на сцене появлялся он. Я далека от какой-либо религии, так что его подход к вопросу брака, венчания, переходу в то или иное вероисповедание был мне понятен, и даже симпатичен. В общем, Рекс - мой любимый персонаж, хотя в жизни с такими людьми очень тяжело.
Дальше по степени моей симпатии и интереса - Джулия и Корделия. Корделия - цельный характер, деятельная девочка, потом женщина, достаточно серьезна и достаточно весела, в общем, наверное, единственный персонаж, с которым было бы интересно и надежно в жизни. Джулия умна, решительна, немного потерянная, мечущаяся, для которой религия представляет собой нечто вроде суеверия, внушенного в детстве (в отличие от отношения к религии Корделии), даже любовь принесла в жертву этому суеверию. Читать про Джулию было вполне интересно.
Брайди остался для меня темной лошадкой. А Себастьян получился всеми отвергнутый, даже церковью, никто не хотел его принять и ему помочь. В этом смысле его жаль. Вообще, было очень обидно за него, когда он пришел к священнику, прямым текстом сказал ему, что хочет помогать бедным, заблудшим людям, а тот сказал ему, что он для этого не годится и по сути прогнал его, и прогонял его снова и снова, пока тот чуть не умер у порога церкви. Но вот сам по себе Себастьян мне не очень-то понравился, не поняла я, чего его все так любили и отчего с ним так носились.
А сам Чарльз Райдер получился для меня вообще каким-то неживым, странным, внешним, в общем, не знаю, как сказать. Его как будто не было. Одно только мне было совсем не понятно: чего он всячески пытался влезть и помешать последнему причастию лорда Марчмейна, с чего он так настойчиво требовал каких-то объяснений (его-то какое дело), и почему никто ничего так и не смог ему объяснить.

Вот добралась я и до творчества Ивлина Во, хотя, судя по тому, что уже успела услышать, "Возвращение в Брайдсхед" не самый показательный роман автора. Но зато - опять же, судя по отзывам и информации в сети - самый лиричный. Хотя, честно говоря, мне роман показался не столько лиричным, хотя лирика и романтика, безусловно, присутствуют, сколько душным, потому что по-другому отношения в семье Себастьяна, чуткую заботу леди Марчмейн назвать очень сложно.
История печальнейшая, потому что совсем не весело наблюдать за тем, как молодые люди разрушают себя - целенаправленно, упорно - потому что родные их не понимают. И можно, конечно, обвинить в происходящем самого Себастьяна - это прямо очень просто - но каждый раз, наблюдая за любящей мученицей-мамой я понимала парня все лучше и лучше.
Я только никак не могу понять отношение самого автора к происходящему на страницах книги. Роман - один большой разговор о вере - не важно, католической или какой-то другой. Хотя, возможно, все-таки важно, потому что в Англии католики долгое время не сильно приветствовались. Может быть, из-за этого исключительная набожность Терезы Марчмейн была настолько душной? Но это же неправильно, потому что вера должна дарить спокойствие, должна приводить к миру с собой - как минимум. А эта женщина покоя не знала совершенно, потому что все, что она делала, приводило только к разрушению. К разрушению ее собственного брака, к разрушению отношений с сыном, да и на судьбоносные решения других своих детей леди Марчмейн оказала немалое влияние, как мне кажется. Кто знает, как сложилась бы судьба той же Джулии, если бы не ее внезапное прозрение о добродетелях и грехах? Кто знает, возможно Брайдсхед был бы счастливее, если бы не был настолько истов в своей вере.
О Себастьяне и говорить нечего - конфликт естества и навязываемых догматов мог быть разрешен только одним способом - принятием матери своего сына таким, какой он есть. Но, конечно же, истовая католичка ни за что не могла принять сына-гея, истовая католичка непременно должна была следить, контролировать, не допустить. И чем мог ответить Себастьян на такой удушающий контроль, на пресечение любых попыток завести друзей, которые не удовлетворили бы требованиям любящей мамы? Понятно - запить или сбежать, что в итоге и произошло.
Но - возвращаясь к вопросу об отношении автора, - судя по всему, Во пытается все время показать недопустимость действий Терезы. То одним случаем, то другим, он постоянно дает понять, что навязать свою веру кому бы то ни было невозможно. Невозможно контролировать все в этой жизни, хотя бы вот даже некоторое отклонение в пристрастиях своего ребенка. НО. Финальный жест умирающего отца перечеркивает все мысли, гулявшие в голове - на счет веры и свободы воли в выборе. Хотя возможно, это намек на то, что люди должны прийти к вере сами, без насильственного понукания? Но это прямо выбило из колеи и общего настроя и несколько повлияло на оценку романа в целом. Хотя не повлияло на желание продолжить знакомство с творчеством автора, потому что было искренне интересно.

Это чисто английский роман. И всё в нем чисто английское. Такая утонченная аристократия. Свою английскую чопорность и фасон она будет держать до последней минуты. В разговорах всегда будет упомянут Шекспир. А я с самой первой фразы ощущала незримое присутствие Антона Павловича Чехова в этом романе.
Этот роман - само время. Оно течет как песок сквозь пальцы. Это Время, которое уносит потерянные, изломленные надежды, таланты, способности, любовь и, наконец, саму жизнь! Очень грустное зрелище, когда вместо светлого одаренного мальчика с плюшевым мишкой и библейским именем Себастьян, перед Вами лысоватый старик-алкоголик…
Это роман – аллегория. Вот корабль, на котором плывут главные герои Чарльз и Джулия попадают в шторм, в бурю. Все пассажиры прячутся по каютам, но наши герои, держась за руки, выстоят на палубе, выдержат, не сдадутся. Жизненный шторм им не страшен, но теологическую бурю они выдержать не смогут.
Разные эпохи, разные страны, разный язык и обычаи, а проблемы, я смотрю, одинаковые. Одно слово. Чехов « Вишневый сад»! Загнивающая, уходящая в историю аристократия, и наглая приходящая ей на смену, буржуазия. Богатство лишилось великолепия, а сила достоинства. Да здравствует Лопахины! Конечно, нет плохих поколений. Что-то хорошее и плохое есть в каждом.
Отдельные мирки, слои общества, которые в обычной жизни предпочитают не смешивались между собой. Тем более интересно, когда переплетаются судьбы представителей из разных социальных слоев, интересны их взаимоотношения. Через весь роман проходит дружба художника Чарльза Райдера с аристократическим семейством Флайтов : сначала с Себастьяном, потом с Джулией.
В романе много место отведено вопросам религии, в частности, католицизму.
По такому деликатному вопросу, как вера в бога, спорить не буду. Очень много нового узнала об основных положениях католицизма. Как интересно разрешился самый главный РЕЛИГИОЗНЫЙ вопрос в конце романа. Тлел, тлел, а в конце - примирение с богом главы семейства, возвращение в истинную веру главных героинь – достоверно и логично.
При этом Рекс, ( аналог нашего Лопахина) с его пониманием католицизма, разбором свадебных подарков, его воинственной невежественностью вызывал смех.
Хотя роман довольно грустный, даже тоскливый. Умирающий хозяин, вернувшийся в свое родовое гнездо. Какое печальное, трагическое повествование

Во время Второй Мировой войны капитан Чарльз Райдер, командир роты солдат в составе частей британской армии, получает приказ срочно переместиться на новое место дислокации и расквартироваться в старинной полузаброшенной усадьбе. Прибыв на место, Чарльз обнаруживает, что это поместье Брайдсхед в графстве Уилтшир, что на юго-западе Англии. Тот самый Брайдсхед, так хорошо когда-то ему знакомый, Брайдсхед, составлявший значительную часть его мира.

Старинный дом в запустении, в нескольких комнатах ютятся старые слуги. Камины, гобелены, росписи, мраморные лестницы, резная мебель - всё попорчено и утрачено, парк разорён, удивительный фонтан с резными фигурками замусорен. Грубые следы военной обстановки безжалостно легли на бывшую аристократическую роскошь жизни довоенного времени.

Английская усадьба, графство Уилтшир

Пока Чарльз смотрит на разорённый парк и запустелый дом, перед его взором разворачивается картина воспоминаний его молодости, которая проходила в 20-ти летний межвоенный период. Сейчас ему 39, и он чувствует себя седым стариком с угасшим сердцем.

А когда-то, юнцом, он учился в Оксфорде, где и познакомился с Себастьяном Флайтом, а позже и с его семьёй, обитающей в Брайдсхеде, и со многими его обитателями и посетителями. 20 лет встреч и расставаний, расстояний и разлук, объяснений и непонимания, череды «мёртвых лет» и коротких мгновений счастья и вдохновения.

Студенческие пирушки, беззаботная беспомощная юность, пьянящее чувство дружбы и понимания ближнего, тяга к живописи – воспоминания Чарльза из тонких штрихов приобретают всё большую объёмность. Чарльз Райдер стал архитектурным художником, стабильная посредственность, зато признание в обществе, занудное благоприличие, но и радость творчества. Звёзд с неба не хватал, но в трудные кризисные годы утрат и потерь оставлял людям память о безвозвратно ушедшем времени, об их роскошных особняках, где их эпоха была ещё жива, а теперь неумолимо ускользает из ладоней времени.

Ранимость и трагичность, открытость и осознание, неприятие и смиренность смешиваются в каждом эпизоде воспоминаний Чарльза о прожитой молодости в эту странную эпоху межвоенного периода, когда внутренний мир человека жил врозь с внешним.

Прочитано в рамках совместных чтений клуба "Читаем классику вместе".

Я как-то очень лихо взялась за книгу, даже не прочитав описания. Меня интересовало громкое имя, и какое я сложу о нем свое мнение. Началось все с армейской темы, и, зная, что замешено поместье, я сначала взгрустнула – опять Искупление? Но нет, язык Во меня сразу увлек, а никаких искупленческих искусственных ширм тут не было, все герои очень живые и интересные. Чем дальше шла книга, тем больше я радовалась. Обучение в Оксфорде, главный герой занялся живописью, мы путешествуем по различным странам, интересные диспуты (и авторские игры) ведутся вокруг религии. Абсолютно все герои очень интересные и я совершенно не могу назвать их типичными, шаблонными или плоскими. Они потрясающие! Мне даже показалось, что книга маленькая, я бы хотела куда больше узнать про парочку в Италии, про жизнь в Париже, про отношения Чарльза с отцом и, конечно же, всех членов семьи Брайдсхед. Понравилась мне и ностальгическая нотка произведения, при чем это даже была не ностальгия по миру среди войны, это была ностальгия по жизни, богатой на эмоции, события и чувства.

Порой встречаются книги про которые ну совершенно нечего написать в отзыве. И не потому, что они не наталкивают ни на какие мысли и выводы, а просто потому что слова только всё испортят.
Но это и не потому что книга потрясла меня, стала откровением и отправилась в любимые (хотя мне бы этого хотелось). Просто в ней своя особая атмосфера, которую практически невозможно передать. Я даже не знаю как её лучше назвать. Тоска? не без неё, но не то. Горечь? То же самое. Ошибки молодости? Да нет, там не только про это. Да и ошибки ли? Религиозной эту книгу тоже назвать не получается, хотя католицизм там играет не последнюю роль. Более всего наверное подходит слово "упадок". Хотя мне это тоже кажется натянутым. Нет, лучше и не пытаться.

Наверное я могу сказать только то, что это очень, очень, очень хорошая книга. Великолепно написанная и затягивающая в себя. Не всё в ней мне понравилось. не всё зацепило и пришлось мне по нутру. Но только за одну эту её непередаваемую атмосферу я с чистым сердцем готова ей поставить наивысшую оценку. Она безусловно этого заслуживает.

Вот так вот странно получилось. Эта книга одновременно очень "моя", но при этом и не "моя" где-то на столько же. Немного жаль, ибо мне бы очень хотелось в неё влюбиться. Но всё равно, несмотря ни на что, я ей и так уже немного очарована.

У нас есть только прошлое. Настоящее бывает собой одно мгновение, пока не становится прошлым — тем, что было секунду назад, потом минуту, час, день, год. И поймать это мгновение невозможно, помыслить его нельзя, разве что ощутить, и то настолько мимолётно, что, стоит возникнуть за этим чувством хоть обрывку мысли, и оно исчезнет. И будущее почувствовать нельзя — лишь предчувствовать, предугадывать, построить чертёжно в голове перспективу, проанализировав прошлое, составить некий план и прогноз, которые исполнятся частично — если не меньше этого, — сколько ни думай, как ни крути вероятности: слишком уж многое не в нашей власти. Если предсказать войну и даже её исход, не удастся назвать точно, кто её переживёт, а кто нет. По ребёнку не скажешь, будет ли он счастлив в браке. Не назовёшь дату, когда дружба кончится, а любовь увянет, даже если заранее чувствуешь, что это произойдёт. А смерть близкого поразит, несмотря на то, что она не внезапна — её предваряет долгая и неизлечимая болезнь.
У литературы так же есть только прошлое. Даже утопии, антиутопии, фантастика не повествуют о будущем, а только показывают его модель, построенную на основе прошлого. И в результате описываемое — далёкое или нет, пророческое или нет — будущее получается всего лишь прошлым, отражённым в кривом зеркале и разрисованным фантазиями вокруг рамы этого зеркала.
Сама жизнь — это движение по прошлому не к будущему даже, которое навсегда останется будущим и которое не уловишь никак, а к настоящему. И в этом настоящем есть только прошлое, есть только воспоминания.
Подзаголовок «Возвращения в Брайдсхед» Ивлина Во — «Священные и богохульные воспоминания пехотного капитана Чарльза Райдера». Военный батальон вместе с ротой Чарльза переброшен в замок Брайдсхед — в место, где, как ему уже не раз думалось, он больше никогда не окажется. И Чарльз — бездомный, бездетный, немолодой, никем не любимый мужчина — рассказывает о том единственном, что у него по-настоящему есть — о прошлом.
И его прошлое неразрывно — хоть и есть в нём годы, когда он о них почти не слышал, — связано с семьёй Флайт. Не зря начинает свои воспоминания Чарльз не с детства, не со школы, не со своей семьи, хотя позже об этом мельком — а так ли это важно? — будет сказано, а с Себастьяна Флайта — эксцентричного богача, имеющего не самую лучшую репутацию, собирающего у себя дома шумные, порицаемые приличными студентами компании — самым ярким пятном в них оказывается Антони Бланш, лёгкий, всезнающий, искренний почти до невыносимости, не принимающий, кажется, участия в жизни Чарльза, но пересекающийся с ним и позже не раз, — и таскающего с собой плюшевого медведя Алоизиуса. После знакомства с Себастьяном Чарльз окунается в свободную, безрассудную юность, которой дышит полной грудью, тогда ещё не зная, что «et in Arcadia ego», что наслаждение мимолётно, счастье временно и всё проходит, а хорошее в особенности.
Себастьян умеет замечать мелочи и ловить мгновения — идёт в Ботанический сад смотреть на плющ, берёт машину у приятеля, чтобы поехать выпить бутылку «Шато-Перигей» с земляникой и навестить немолодую няню, шутит про плюшевого медведя, который всегда с ним, дегустирует вина, шутливо описывая — вино как газель, как малютка эльф, как флейта, как пророк, как последний единорог — их вкус, пишет письма ни о чём, говорит, что ему неважно, когда дом построен, важно, что он красивый. И в этой лёгкости и умении жить сейчас заключается большая часть обаяния Себастьяна, по крайней мере, именно та часть, которая привлекает Чарльза. И Чарльз замирает вместе с ним в этом «сейчас», не думая, а чувствуя, не осознавая, что оно по-настоящему сейчас, что такого — беззаботного и настолько живого в его жизни больше не будет. Что это не конечная точка поиска, а, наоборот, его начало.
Себастьян влюблён в своё детство, в бесшабашность и в свободу. Он за то не любит мать, властную и религиозную, что чувствует в ней угрозу именно своей свободе. Поводка ещё нет, а он уже срывается с места, чтобы предать доверие и из-за этого получить поводок. И рваться с него ещё сильнее и рьянее. И остаётся тогда только ощущение, что не на месте, чувство, что не понимают, душат, держат, давят-давят... И вот уже медведь Алоизиус пылится на полке, особняк ещё более ненавистен, чем раньше — тогда, когда уже не был его домом, а был домом, где живёт его семья, — до плюща нет дела и до много чего дела теперь нет, и друг Чарльз кажется шпионом матери, выбравшим её сторону, и не важно уже, что именно пить, важно — пить. И бежать.
И больше не будет никакой Аркадии на двоих. У Себастьяна на душе не противоречие даже, а полная неразбериха, и в этой неразберихе он ищет себя, напиваясь и срываясь с места, стремясь от одних людей к другим. А Чарльз не думает, что ему нужен какой-то поиск. В нём нет того мятежного духа, что кроется в Себастьяне, — он в каком-то роде истинно по-английски чопорный, невозмутимый и ироничный. Может, он не ищет Себастьяна, не следует за ним, оставляет его именно потому, что тот теперь другой и с ним не может быть как раньше?
После расставания с Себастьяном и прежде чем снова встретить его сестру Джулию Чарльз живёт десять мёртвых лет. Абсолютно покойных, если не считать коротких проблесков чувства за мольбертом, когда он пишет свои картины. И те с годами случались всё реже и реже.
И не только в течение этого времени, не только в жизни самого Чарльза, но во всём романе «Возвращение в Брайдсхед» нет ничего по-настоящему встряхивающего, и, может, как раз поэтому от него качает и мутит знатно — не резко, но долго и постепенно. Даже шторм, в который попадает Чарльз со своей женой и вновь встреченной Джулией, не представлен разрушительной, губительной стихией, он шумит где-то за пределами парохода, трясёт только, вызывая у большинства морскую болезнь и качкой провоцируя нелепые — в основном в ванных комнатах — травмы. Шторм оказывается не больше, чем неудобством, а в случае Чарльза и Джулии счастливой возможностью побыть вместе, узнать друг друга, — заново или сначала? — пока большинство скованы тошнотой.
Так и в героях нет шторма, их только качают ветер и волны, и внутри что-то болтается, как двери на пароходе, которые долго не могли зафиксировать, но не рушится, не грохочет, а после просто замирает или так и остаётся в этом неловком, почти подвешенном состоянии.
Увидев, что Рекс ездит к Бренде Чэмпион, и осознав свою влюблённость, Джулия плачет десять минут, а потом воспоминает, что голодная, ест и спокойно ложится спать. Рекс не понимает, что такого в том, что и после свадьбы он продолжает ездить к Бренде, Рекс и свадьбу задумал ради выгоды — не совсем корыстно, но выверено-продуманно, — измена и развод не вызывают у него сильных чувств, он ощущает разве что неудобство, только потому что не вовремя, у него и так много дел. Чарльз женился просто потому, что Селия была подходящей женой, он её не знает толком, она для него не Селия даже, не личность, хоть чем-то особенная, а просто «моя жена», будто больше ничего примечательного в ней нет. Её измена его успокаивает, — значит, нестрашно, что он её не любит, — и при разногласиях она плачет, но не злится, а потом и не плачет больше вовсе, и на его неверность ей плевать, а ему нет дела до их детей. Никакой бури. Никакого напряжения.
Весь роман состоит будто из подступов к катарсису. И каждая сюжетная линия-нить — блестящая, обаятельная, самая натянутая нить-леска Себастьяна, тонкая, но прочная шёлковая нить Джулии, добротная Корделии, бечёвка Брайдсхеда, — разматывается из клубка, чуть натягивается руками автора, и ждёшь — вот-вот, вот-вот, вот...
Крик — почти срыв — молодого Себастьян, его обвинения, — выбрал сторону матери, её шпион, — брошенные в лицо Чарльзу, натыкаются на Чарльзово спокойствие и приводят потом к извинениям Себастьяна и его отъезду. Плач Джулии у фонтана кончается будничными разговорами за столом, её злость ночью, встреченная Чарльзовым спокойствием, быстро гаснет. Даже самые натянутые нити так и не рвутся. Только расслабляются и, вялые, остаются в прошлом, далеко от Чарльза с его непонятного цвета хлопковой нитью, тянущейся и тянущейся так долго, что понимаешь: это не напряжение, просто её не держат и не фиксирует, она скользит в руке, разматываясь постепенно и размеренно.
Чарльз думает, что мог бы сказать своему кузену-снобу, что корень мудрости в том, чтобы знать и любить другого человека, только не видит в этом смысла. Но так ли просто другого человека любить и тем более знать? Может, потому Чарльзовой мудрости, несмотря ни на точно подмеченные детали, ни на логичные рассуждения и выводы, чего-то не хватает. Не хватает проницательного понимания, не хватает действий, которые он мог совершить. И не хватает чувств. У Чарльза достаточно мудрости, чтобы помыслить любовь, чтобы принять её, какой бы она ни была — нежной дружбой с Себастьяном или страстью и привязанностью к Джулии, — но не хватает сил, чтобы удержать Себастьяна и чтобы удержать Джулию. И неважно, был ли Себастьян предтечей Джулии или в Джулии позже он видел Себастьяна: с обоими Чарльза разводит не конфликт внешний, друг с другом, а конфликт внутренний — то, что происходит в сознании — или можно сказать «в душе»? — не его даже, а Себастьяна и Джулии. Оба ищут себя, и обоим Чарльз не может, да и не пытается помочь в этих поисках. И с обоими он не готов искать вместе. И оба остаются для него всё в более далёком прошлом.
Себастьян, как и его отец, который ушёл от жены и живёт с любовницей, бежит прочь, потому что ему плохо и потому что стыдно за то, что плохо и ничего он поделать с этим не может. Некогда его отец сражался за свободу — от невинности, от Бога, от жены — и победил. Только эта победа оказалась совершенно спокойной, отшельничьей, ничего в ней не было славного. Но именно такой ему было достаточно, и он смог остановиться, потому что любовница Кара не связывала его, не надевала на него поводок, от которого можно было бы — и нужно — бежать с помощью алкоголя и собственных ног.
Себастьян же сбежал, но так и не нашёл себя. Ни просто в бутылке, ни в жизни вдали от родных, ни в заботе о ком-то ещё более ничтожном, ни в вере. А была ли она у него, это вера? Корделия, его сестра, позже расскажет Чарльзу о том, как Себастьян в Тунисе ходил к монастырю, но алкоголизм не позволил ему стать послушником, Корделия пророчествует ему жизнь сторожа, жизнь человека веры, пусть и слишком слабого, чтобы бросить выпивку. Но действительно ли нашёл себя в вере полукатолик-полуязычник Себастьян? Он прекратил бежать, но закончил ли искать? Можно ли вообще считать, что этот поиск имеет конец? А тем более имеет конец для такого человека, как Себастьян.
В какой-то степени его приход к стенам монастыря — это попытка свести сюжетные нити героев воедино, сплести их ниткой-религией, попытаться стянуть в разрозненный, но пучок. Другое дело, что более неуместно, чем леска Себастьяна, из этого пучка торчат только нити его отца, перекрестившегося и позволившего себя причастить перед смертью вряд ли от чего-то кроме страха, и Чарльза, тоже поймавшего этого страх смерти у смертного одна лорда Марчмейна и бесконечно уставшего от своего собственного, неосознанного толком поиска, правда, не такого явного, не такого горячего, что его нужно, заглушая, заливать ещё более горячительным алкоголем.
Джулия приходит к вере самым логичным образом. Вся её жизнь с детства связана с католичеством, но не подвержена ему полностью, она, как брат Себастьян, полукатоличка-полуязычница. Отвергая религию, Джулия всё равно думает о ней — спасение, Бог, катехизис, Христос, раскаяние, грех, грех, грех, — она чувствует свою вину, ощущает себя грешницей, и её не отпускают эти мысли, пусть и не проявляясь явственно и не муча. Она хотела бы воспитать дочь католичкой. Не найдя себя в вере, она желала бы, чтобы другие в ней себя нашли, в отличие от — сначала просто, а после усомнившегося — агностика Чарльза, который готов вести богословские споры в попытках понять, почему люди верят, отстаивая свою точку зрения, но не отвергая религию и не относясь к ней с пренебрежением, как бывший муж Джулии Рекс. Если жизнь Себастьяна — это путь к себе, то жизнь Джулии — путь к Богу. И предавая Его религию, она не может избавиться от мыслей о Нём. Совершая нечто предосудительное, по меркам религии, она не может не думать об этом. Потому её решение не опускаться дальше, поставить точку и не выходить замуж за Чарльза не обрушивается как гром среди ясного неба. Просто Джулия — печальная, некогда несчастливо замужняя, потерявшая ребёнка и обоих родителей — действительно, наконец, нашла.
Нитка-религия с самого начала путалась среди сюжетных ниток членов семьи Флайт. С того момента, как лорд Марчмейн принял ради жены католичество и в подарок ей построил часовню, а после сбежал, сбрасывая эту нить, но оставляя её на детях.
И, какой бы ни была вера этой семьи, она неизменно делает каждого из них несчастными. Особенно Джулию и мятежную душу Себастьяна. Старший же сын Брайдсхед и младшая Корделия не ищут себя или Бога. У Брайдсхеда, поздно женившегося, строившего в юности планы, но ни один из них не воплотившего в жизнь, совершенно спокойного, почти до бесчувствия, и мыслей об этом нет, он живёт так, как заведено, как правильно. А Корделия верит настолько, что у неё нет сомнений, в юности у неё есть только искренняя любовь к близким — да и ко всем людям, — а позже любовь и усталость. Их не иссушал поиск, как Себастьяна и Джулию, они, можно сказать, нашли с самого начала себя, вот только это всё равно не принесло им счастья, зато, может, дало покой.
При всём при этом в романе нет действительно трагических событий. Война, и та идёт где-то на фоне. Первая мировая — только в рассказах о трёх героях, братьях — больше всего она вспоминает Нэда — леди Марчмейн. Вторая — сначала, приближаясь, проявляется в разговорах Рекса с единомышленниками, кажущихся смешными и мелкими в сравнении с огромной пропагандой в Германии, запустившей машину геноцида. Но и в прологе и эпилоге, действие которых происходит позже остальных событий, в 1943 — или 1944 — году, война всё равно остаётся за кадром: главный герой, будучи пехотным капитаном, со своей ротой находится в тылу, и солдаты по большей части прозябают в бездействии, ожидая, когда их направят, собственно, в зону военных действий, чтобы хоть раз побывать в деле. Самая яркая история про гитлеровскую Германию — мимоходом рассказанная история Курта, приятеля Себастьяна, о котором он заботился, когда тот был болен, и который после попал снова на родину, а за этим — в концентрационный лагерь, где повесился.
Основные события «Возвращения в Брайдсхед» происходят в двадцатых-тридцатых годах XX века. От Первой мировой войны остались только герои. О Второй — ещё никто и не помышляет. Во время забастовок из знакомых Чарльза страдает только один — и тот потому, что — это звучит почти нелепо — ему на голову женщина сбросила цветочный горшок.
В этом романе действительно нет напряжения, взрыва и трагедии, но в нём есть история медленного упадка одной аристократической семьи, на примере которой можно увидеть и многие другие подобные семьи. Так же, как Чарльз рисует сначала — самый яркий и особенный — Марчмейн-Хаус Флайтов, которые на днях собираются сносить, но потом создает череду полотен, изображающих старые особняки — всю старую Англию, что уходит — своим чередом — в прошлое. Мечтам Корделии о первом бале в Марчмейн-Хаусе сбыться не суждено. А Брайдсхед оказывается заполнен солдатами: одно разбившими, другое развалившими и бросающими в некогда великолепный фонтан окурки.
Автор катает клубки с нитями героев: по большей части по-разному эксцентричных. Среди них затворник отец Чарльза, расстроившийся, потеряв жену, но наслаждающийся своим одиночеством. Он не всегда замечает сына, когда тот дома. И высказывающийся неизменно честно обо всём и всех, с хитрецой ведёт себя с Чарльзом. Когда тот, порядком истратившись, собирается провести дома у отца каникулы, отец устраивает целую кампанию, направленную на то, чтобы выдворить его прочь.
Среди них любовница лорда Марчмейна Кара, немолодая, но с удовольствием отправившаяся с Себастьяном и Чарльзом осматривать достопримечательности. Потом наедине с Чарльзом она называет отношения его и Себастьяна романтической дружбой, много говорит о Себастьяне, лорде Марчмейне и его бывшей жене, а ещё считает, что любовь, которая приходит к тому, кто ещё не понимает её значения, лучше к мальчику, чем к девочке.
Есть ещё няня Хокинс, неизменно сидящая в бывшей детской, плетущая кружево, всё про всех знающая, хотя и не выходящая, и, кажется, нестареющая. Антони Бланш, непонятной национальности и непонятно чем вообще занимающийся по жизни, почти не видя Чарльза, знает о нём подчас больше, чем он сам. Мистер Самграсс, которого леди Марчмейн попросила приглядывать за Себастьяном и который спускал ему насмешки и даже звонки, чтобы спеть вздорные, оскорбляющие песни, вскоре оказывается некомпетентен в этом вопросе и отлучён до дома. Курт, шепелявящий, с гноящейся раной на ноге, привязан к Себастьяну, который о нём заботится, находя удовольствием именно в том, что заботится он сам, а не кто-то — о нём. Ищущий свободу и бегущий от чужого поводка, Себастьян затягивает на чужой — с готовностью подставленной — шее свой.
На их фоне Чарльз не выделяется, ему даже в молодости не удаётся эпатировать своего кузена, сказав ему, что непременно выпивает днём шампанского. Чарльз ведёт совершенно обычную жизнь, относясь ко всему с некой иронией и юмором, зачастую довольно мрачного оттенка.
Время идёт — воспоминание за воспоминаем Чарльза, — умирает леди Марчмейн, уже не молодая, а позже её пожилой бывший муж лорд Марчмейн. И это не потрясает, хотя вызывает грусть: прошлое неизменно остаётся в прошлом.
Так и не разрядившаяся напряжённость натягивает и нервы читателя, и кажется, ждёт что-то ужасное молодых Флайтов, что-то не закономерное, как смерть в преклонном возрасте. Но ничего этого не происходит, даже мятежный Себастьян по-прежнему жив, хоть и не здоров и пьёт вдали, в Тунисе. Один.
Джулия разведена с мужем, не осталась с Чарльзом, так и не родила. Корделия избрала свой путь помощи людям, не думая о создании семьи и личном счастье. Брайдсхед поздно женился на вдове с тремя детьми. Жизнь развела их — может, не самую крепкую, но некогда довольно близкую семью. И каждого оставила с чем-то, но с чем-то маленьким. И в этом чувствуется поразительный трагизм — в том, что именно так, постепенно, почти незаметно уходят в прошлое аристократические семьи и просто уходят люди, оставаясь только чьим-то воспоминаньем. Уходят и оставляют место для новых людей. И есть надежда, что не только для таких, как Рекс, честолюбивый и бесчувственный, являющийся лишь частью человека, по мнению Джулии, и не таких как солдат Хупер, ставший для Чарльза воплощением Молодой Англии — совсем не романтик, совершенно простой человек, думающий не об истории, а о современном промышленном прогрессе.
Поразительно, но из главных героев только Чарльз может оставить что-то после себя: свои картины, многие из которых сам же считает ерундой, и детей, к которым совершенно не привязан и о которых не скучает. Разве в выгодном он положении? Едва ли.
Уходит одно — весь этот лоск и пышность, но другое может остаться или даже вернуться, как открылась давно закрытая часовня, словно возродившись.
И в этой часовне больше не веры даже, а надежды, что так могут возродиться все: и Чарльз, снова живущий в армии мёртвые дни, и Джулия, вернувшаяся к Богу и отправившаяся помогать медсестрой людям на фронте вместе с Корделией, и — где-то далеко — Себастьян.
И в то, что в своём поиске Чарльз находит Бога, не так верится, как в то, что он обретает надежду.
Надежду на то, что в покинутое место можно вернуться, чтобы снова ощутить «сейчас», почувствовать настоящее, которое сразу же станет прошлым.

Что тут сказать... Я, конечно, не ожидала, что это будет как те два прекрасных ранних романа Ивлина Во, что я читала когда-то давно, так давно, что воспоминания об этом времени проносятся, как прохладный ветер по липовым аллеям моего подсознания, и навевают неизбывную тоску о безвозвратно ушедших....
...
Так. Что-то меня заносит. Все книжка виновата.
Вообще, "Упадок и разрушение", а уж тем более "Мерзкая плоть" понравились мне намного больше. В "Мерзкой плоти" так вообще была божественная Агата, которую я никак не могу забыть. В "Возвращении в Брайдсхед" тоже есть один божественный человек - Антони Бланш, который для меня стал главным достоинством книги - но его было слишком мало. Мало-премало.
Все остальные были не божественны. И вообще читать было скучновато. То есть, где-то и захватывало даже, но как-то весьма умеренно.
Ну а что - первых два романа Во написал, когда ему было 25 и 27 лет соответственно, а "Возвращение..." - когда ему было 42. Все стареют. И я постарею. Печаль.
Короче говоря, не заканчивайте эту книжку вечером - иначе словите, как я, тоску, и будете бродить по квартире с грустным видом.

У каждого из нас есть места, в образе которых сосредоточены наши самые сокровенные воспоминания. Не важно, плохие или хорошие. Таким местом для главного героя этой книги - Чарльза Райдера - стал Брайдсхед.

События в книге описывают 20-40 гг прошлого века, переломное время для всей Англии. И Брайдсхед с его обитателями - это некий собирательный образ всего английского общества. Богема, балы, Оксфорд...

Это классическая проза, к которой я отношусь с уважением. Пожалуй, это сыграло огромную роль в выборе книги и в том, почему я не бросила ее на половине.

Кому книга будет интересна? Любителям классики, естественно, а так же тем, кто любит неспешное развитие сюжета. "Возвращение в Брайдсхед" - как спокойная река, медленно продвигающая читателя от начала к концу.
Вместе с Чарльзом мы познакомимся с интереснейшим Себастьяном, так мастерски слитым автором, что для меня осталось неким разочарованием, с Джулией, сестрой Себастьяна, остававшейся до поры до времени темной лошадкой. Понаблюдаем за непростыми отношениями отцов и детей.

Я слукавлю, если скажу, что мне понравилась эта книга. Но не могу сказать и то, что она мне не понравилась. Я сделала вывод, что это просто не моя тема. Мне мало интересны попойки сыновей сильных мира Англии или религиозные заскоки Брайдсхедов. Я мало знаю и о внешней и внутренней политике Английского королевства, но понаблюдать со стороны за этим всем было занятно. Так что просто поставим галочку напротив фамилии автора без особых впечатлений.

6 из 10

П.с. Есть фильм десятилетней давности, я его не смотрела, но мне кажется, актеров подобрали как нельзя лучше, особенно "Парфюмера" Бена Уишоу, играющего Себастьяна, он будто ответ на мой незаданный вопрос на счет ориентации многих персонажей книги. Возможно, я посмотрю эту историю. Но к книге точно больше не вернусь.

Писать о книгах спустя время – дело неблагодарное, порой даже чреватое. С оглядкой на прошедший месяц я вижу роман Ивлина Во, поддернутым пеленой забвения. И это моё чувство, как никакое другое, наиболее показательно. Уже не различаю деталей, помню только эмоции и ключевые моменты сюжета.

Внимания заслуживает история создания «Возвращения в Брайдсхед». Любопытное обстоятельство: один из центральный персонажей, экстравагантный молодой мужчина Себастьян Флайт – пожалуй, самый живой персонаж во всём романе, – взялся не абы откуда. Его прототипом стал известный светский лев Стивен Теннат, человек с примечательной судьбой и весьма сомнительной репутацией. Когда встречаешь его на страницах романа, невольно замечаешь, как автор любуется результатом этой замысловатой проекции и обсасывает буквально каждую чёрточку характера своего литературного героя. Чего не скажешь о Чарльзе Райдере, молодом художнике и близком друге Себастьяна. Он будто безликая тень, заметная при свете дня и растворяющаяся в ночи.

Как самостоятельный герой, Чарльз неинтересен, он — рассказчик. Безликий, безвольный, безмолвный, словом, представитель того типа людей, что не могут жить самостоятельно, они не живут, а сосуществуют. Отношение Чарльза к Себастьяну напоминает болезненную детскую привязанность, в каком-то роде юношескую влюбленность. Чарльз очарован окружением своего друга и через сближение с ним пытается соприкоснуться с иной реальностью. Он идеализирует Флайта и его мир. Возникшая между мужчинами своеобразная любовь духовно порабощает героя. Оттого вся его жизнь преисполняется некой фальшью. Тогда понимаешь, что Чарльзова привязанность к сестре Себастьяна — это всего лишь отражение любви другой, неосознанной и противоестественной.

Роман «Возвращение в Брайдсхед» затрагивает целый спектр разнообразных тем. В произведении много рассуждений о вере и религии, о войне и мире. Помимо этого, в сюжетную канву вплетены элементы комического. Истинный британец, Ивлин Во потешается над персонажами, чем намерено снижает уровень драматизма. Несмотря на это, повествование ужасно тоскливо, оно пропитано неподдельной грустью, сожалением о минувших днях патриархальной сельской Англии.

Стилистически роман сделан безукоризненно, однако из-за этого теряется жизненность. Он выглядит абсурдно стройным. Эффект граненого алмаза дополняет кольцевая композиция. Словом, «Возвращение в Брайдсхед» производит приятное впечатление, но не берет за душу. Возможно, только меня.