Brideshead Revisited

Читала по рекомендации Кати-Канифати, которая ознаменовала эту книгу как свою любовь. (Здесь должен быть смайлик, который бьется головой об стену). Ох уж эта Катина непостижимая душа...

История про семью, которая обладала высоким статусом, родители разбежались, средний сын спился, старший сын - не пойми что, средняя сестра по молодости и глупости вступила в несчастливый брак, младшая сестра стала сестрой милосердия, и на протяжении 15 лет в их жизни присутствовал друг среднего сына. Что они хотели, о чем думали, что вообще имели ввиду, когда говорили, - я ничего не поняла. Видимо, от того, что сама достаточно прямолинейный человек, я не разбираюсь и не люблю разбираться во всех этих метафорах, каких-то недоговоренностях автора.

Единственное, что я поняла, что все были несчастны, во многом, благодаря ограничениям, которые сами же на себя и накладывали. Наиболее симпатичными персонажами мне показались Карделия и Антони Бланш, потому что явно занимались тем, что им хочется, и что им нравится.

Читать было местами скучно, местами интересно. Сделала ли я какой-то вывод из текста? Нет. Приятно ли я провела время за чтением? Очень сомневаюсь. Хотя книга в целом впечатление произвела, потому что какой-то неприятный осадочек остался, и даже не знаю, как его объяснить.

Что касается гомосексуальных наклонностей Себастьяна, упомянутых в Википедии, я ничего такого не увидела. Даже в его дружбе с этим немцем. Ясно же сказано было, что он хотел заботиться о ком-то. Но если он пил по этому поводу, то, что мешало ему, в конце концов, жениться, завести детей, и заботься о них, пожалуйста. Но нет же.

У меня вообще такое ощущение, что герои упиваются и наслаждаются собственной несчастливлстью, и поэтому ничего не пытаются поменять.

И я удивлена, что на такой, по большому счету, короткий и какой-то банальный сюжет умудрились снять не только фильм, но и сериал.

В общем, не люблю такую литературу, которая после прочтения оставляет чувство какой-то безысходности и депрессивности. Хотелось уже быстрее дочитать, и не только из-за того, что Еноту обещала, но и чтобы узнать, чем кончилось, и отделаться уже от этой странной книжонки (Здесь должен быть смайлик, который рыдает от смеха)(а может, и не от смеха).

Ну математический у меня склад ума, который не приемлет много философии, ну что уж тут поделать! Хотя я вполне понимаю, за что эту книгу могут любить гумманитарии. За все то, чем она мне и не понравилась (Здесь смайлик однозначно смеется).

Не простое путешествие длиною в жизнь, точнее в какие-то 20 лет. Порой затянутое, порой волнительное. С красивыми описаниями и такими разными судьбами героев. Иногда читалось сложновато, но поглощало, вроде ты находишься рядом с этими людьми.

   Главный герой мне показался каким-то неприкаянным. Трудные отношения с отцом. Мать, которая посвятила себя долгу, а не семье. Близкий друг, топивший свои печали в алкоголе, не та женщина рядом, равнодушие к собственным детям. 

   И вроде бы все было рядом, но прошло как-то мимо.

   Очень четко видится характер героев, через описание их поступков и отношения к разным ситуациям. 

По анфиладам пустых комнат ведут шаги. Следы в пыли причудливой змейкой свиваются вместе, пока перед глазами встают призрачные образы. Воспоминания о шумных студенческих вечеринках в малой гостиной, строгая и холодная столовая с неизменной молитвой перед обедом, целая вереница спален, одинаковых на первый взгляд, но таких разных в мелочах. Окна выходят на сад - густая тени сумерек скрывает и тайные свидания, и бурные ссоры с одинаковым беспристрастием, фонтан тихо струит время. В Брайдсхед нельзя вернуться, в нём можно только жить.

СИРОТЫ ШТОРМА
ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАЙДСХЕД ИВЛИНА ВО

…знать и любить другого человека –
в этом и есть корень всякой мудрости…

Этот роман – о любви.
О любви, которая живет в душе, а не в чреслах.
Мы тоскуем по ней, ищем ее и, не находя, утешаемся на смятых простынях, ублажая свое вожделеющее тело чужой плотью, в то время как наши одинокие души тщетно стучатся в одну и ту же запертую дверь.
Каждая – со своей стороны.
«…может быть, всякая наша любовь – это лишь знак, лишь символ, лишь случайные слова, начертанные мимоходом на заборах и тротуарах вдоль длинного, утомительного пути, уже пройденного до нас многими; может быть, ты и я – лишь некие образы, и грусть, посещающая нас порою, рождается разочарованием, которое мы испытываем в своих поисках, тщась уловить в другом то, что мелькает тенью впереди и скрывается за поворотом, так и не подпустив к себе…»
Может быть…
Этот роман – о силе и слабости, о вере и верности, о надежде и отчаянии.
О юности и зрелости.
О потерях и обретениях.
Открывая книгу, словно отворяешь тяжелые ставни – в полутемную комнату врывается ликующий свет июньского полдня, ароматы таволги и медуницы, звонкие трели птиц, жужжание пчел, яркие краски цветущих садов Оксфорда…
Студенческие пирушки и чудачества, конспекты и попойки, поездки на чужом автомобиле, вино с земляникой под сенью раскидистых вязов…
И первая любовь.
Себастьян – покупающий серебряную щетку для волос своему плюшевому мишке Алоизиусу – для того, чтобы грозить ему щеткой, когда он расшалится.
Себастьян – отправляющийся в полночь любоваться плющом в ботаническом саду.
Себастьян – обаятельный и загадочный, простодушный и эксцентричный, одинокий и безвольный.
Себастьян и Чарльз…
Обоим – по 19 лет.
«На ощипанном овцами пригорке… мы раскурили толстые турецкие сигареты и лежали навзничь – Себастьян, глядя вверх в густую листву, а я вбок, на его профиль, между тем, как голубовато-серый дым подымался над нами, не колеблемый не единым дуновением, и терялся в голубовато-зеленой тени древесной кроны и сладкий аромат табака смешивался с ароматами лета, а пары душистого золотого вина словно приподнимали нас на палец над землей, и мы парили в воздухе, не касаясь травы…»
Нет, это совсем не то, о чем вы, может быть, подумали.
Это не та любовь, которая, что греха таить, имела место под крышами мужских учебных заведений Англии, что подвергалась остракизму и преследованию со стороны закона и церкви.
Нет.
Это та любовь, которой нет названия в нашем языке, и поэтому мы стыдливо прикрываем бушующие в душе чувства школьным словом «дружба».
«Свирепей дружбы в мире нет любви…» – это сказала Белла Ахмадуллина.
«Любимая» подруга, «лучший» друг – кто из нас не сотворял себе кумира?
У кого не было страстной дружеской привязанности к существу одного с тобой пола, привязанности, не отягощенной никаким чувственными притязаниями?
У вас? Не верю.
Потом, спустя много-много лет, Чарльз полюбит сестру Себастьяна Джулию и поймет, что Себастьян был предтечей – «в нем любил он Джулию в далекие аркадийские дни.
Et in Arcadia ego…
«Звучит не слишком-то утешительно, – сказал Джулия, когда я попытался ей это объяснить. – Откуда мне знать, что в один прекрасный день я не окажусь кем-то еще? По-моему, это удобный предлог бросить бедную девушку».
Ивлин Во пишет длинными периодами – одно предложение растягивается строк на двадцать, за ним следует несколько коротких, отчего чувствуешь себя, словно на океанских волнах: слова укачивают и заколдовывают.
Хотя эта книга о любви, не ждите эротических сцен – Ивлин Во писатель английский, сдержанный и целомудренный в описании чувств и страстей, он умеет так описать любовную сцену, что…
Да что зря говорить!
Вот Чарльз и Джулия на пароходе:
«Медленно, с трудом пробирались мы с кормы на нос, подальше от хлопьев сажи, летевшей из дымовой трубы, и нас то бросало друг к другу, то начинало растаскивать в разные стороны, и руки наши напрягались, пальцы переплетались, и мы останавливались, я – крепко держась за поручни, она – за меня; и снова толкало друг на друга, и снова тянуло врозь; и вдруг, когда пароход особенно круто завалился на борт, меня швырнуло прямо на нее, я прижал ее к борту, схватившись за поручни руками, и она оказалась заперта с обеих сторон; и так мы стояли с ней, пока судно, замерев на какие-то мгновенья, как бы набирало силы для обратного броска, стояли, обнявшись, под открытым небом, щека к щеке, и волосы ее бились на ветру и хлестали меня по глазам; темный горизонт клокочущей воды, здесь и там подсвеченный золотом, остановился где-то высоко над нами, потом пошел, понесся вниз, и прямо перед собой сквозь волосы Джулии я увидел широко распахнутое золотое закатное небо, а ее прижало к моему сердцу, и мы повисли у борта на моих неразжатых руках, все так же щека к щеке.
И в эту минуту, когда я чувствовал ее губы у своего уха, а на лице ее теплое дыхание в соленом холодном дыхании ветра, она сказала, хотя я и не произнес ни слова: «Да, сейчас», – и, когда пароход выровнялся и качка на какое-то время утихла, Джулия увела меня вниз.»
Шторм кончился, любовь не удалась…
«О Господи, – сказала Джулия, – где же нам, сиротам шторма, прятаться в хорошую погоду?»
Хорошей погоды выпало маловато.
Продолжая читать, не сразу замечаешь, как меркнет ясный день, жухнут листья – жизнь героев постепенно выцветает и превращается в черно-белую фотографию, пожелтевшую от времени.
Бледный снимок памяти.
…птиц не слышно боле, не льется дивная небесная лазурь на зеленеющее поле…
Вместо июньского полдня – пасмурное военное утро.
Двадцать лет спустя Чарльз – друг Себастьяна, возлюбленный Джулии, художник, офицер, капитан третьей роты – возвращается в Брайдсхед, ставший военным лагерем.
В доме разместился штаб бригады…
А няня Хокинс все еще жива, надо же!
Сколько же ей лет?
Себастьян совершенно спился…
Себастьян?
Юноша с плюшевым мишкой под сенью цветущих каштанов?
«Кто может себе представить, какие страдания испытывает человек с таким увечьем, как у него, – лишенный собственного достоинства, лишенный воли…»
Себастьян совершенно спился, стены и камины в доме зашили досками, Джулия пропадает где-то в Палестине, какой-то олух проехал прямо сквозь живую изгородь и снес кусок балюстрады, а в фонтане полно окурков…
"Дыра хуже этой нам не попадалось, – сказал батальонный".