Табия тридцать два

Люди, Кирилл, не должны ничего знать о «ничейной смерти», потому что это знание приведет к мгновенному краху культуры, которая скрепляет сейчас общество. Начнутся брожения и волнения, социальная турбулентность, вместо цветущего ныне сада опять возникнет пустое место, и на это место полезут изо всех углов пушкины и толстые, лермонтовы и тютчевы, потащат на грязных лапках застарелую заразу империализма и шовинизма. Я же не зря говорил с вами о профилактике: если мы заботимся о процветании родины, то наши действия должны диктоваться не поиском «истины» и «знания», но целесообразностью.

Одураченные Пушкиным и Львом Толстым, наши предки пытались применять к миру понятия «истины» и «правды», а потому склонны были к экзальтации, к истерике и к депрессии; в этом смысле они действительно могли бы показаться кому-то более «живыми» и «искренними», более, скажем так, «настоящими» и «человечными». Но мы-то теперь понимаем, что нет никакой абстрактной последней истины, есть только целесообразность; знаем, что истерика непродуктивна, что экзальтация мешает думать, что главное в жизни — точный расчет вариантов и верная оценка позиции.

У шахматной партии, говорил классик, три этапа: дебют, когда рассчитываешь получить преимущество, миттельшпиль, когда веришь, что получил преимущество, и эндшпиль, когда видишь, что у тебя проиграно. Многие люди постарше любят толковать эту фразу как метафору жизненного пути: мол, дебют похож на полную надежд юность, миттельшпиль — на деятельную зрелость, а эндшпиль — на скорбную старость. Справедлива и фенологическая интерпретация: первые движения фигур в дебюте напоминают весну, за ними следует летняя пышность середины игры, изобильное цветение замыслов и маневров, а в конце приходит осеннее увядание эндшпиля — холодная прозрачность доски, на которой прозябают два короля да горстка оставшихся пешек.